Блестящие рельсы тянулись, как две кишки. Мне так казалось, потому что всё дрожало, плыло перед глазами.

Я стоял на мосту и смотрел вниз. Только что промчался трамвай. Ветер за ним гнал по шпалам сухие листья. Бордовые, коричневые и жёлтые. Мне они представлялись окровавленными костями и кусками мяса. Чуть погодя я отступил от края на шаг. Как давно я тут стою? Я поднёс руки к глазам, пытаясь мысленно разгрести завалы воспоминаний.  

Не так давно мне исполнилось шестнадцать лет. Мой отец сидел в тюрьме за воровство. Последний раз я видел его год назад. Отец всего месяца как три освободился, но мать сказала, что ей срочно нужны деньги, что она не собирается кормить ещё одного нахлебника. Тогда он пробрался к соседям и своровал телевизор, жидкокристаллический, с диагональю экрана пятьдесят пять дюймов.

Матери на всё давно плевать. Кажется, она отгородилась от мира, и от отца, и от меня в том числе. Её можно понять, помимо меня в семье – ещё трое детей.

– Братан, у тебя не жизнь, а полное дерьмо, – сказал бы мой друг, но у меня нет друзей.

Я плохо учусь, бывает, прогуливаю уроки. Все говорят, что я так и так пойду по стопам отца. Зачем тогда напрягаться?

Но проблема не в этом. Честно говоря, не знаю, в чём проблема.

Попытаюсь себя обрисовать. Я низкого роста, худой и прихрамываю на одну ногу. Да, одна нога у меня короче другой сантиметров на пять, что-то там повредили при рождении. Меня вечно поколачивают одноклассники, но я не собираюсь жаловаться. Во мне нет силы, нет обаяния. Ещё не хватало слыть трусом и ябедой. И всё же кое-что я умею делать.

Я вижу людей насквозь. Каждый человек на самом деле – насекомое. Кто-то бабочка, кто-то кузнечик, жук, клоп, муравей, пчела… 

Моль. Я вспомнил!

Да, точно.

Я вспомнил. Кулак здоровенного одноклассника с дебильной кличкой Крэк летел мне меж глаз, а я продолжал верещать:

– Ты моль, ты сраная моль…

А потом – чернота. И вот я стою тут, на мосту.

Что самое ужасное из всего этого – я не могу видеть себя. Какое я насекомое? Какие у меня крылья? То, что они у меня есть, я не сомневаюсь. Иначе как я очутился на этом мосту? Конечно, я могу летать. Это получается спонтанно, независимо от моей воли, в моменты отчаяния или в моменты особенной радости, впрочем, последнего у меня не бывает. Особенная радость, бред сивой кобылы. Но каждый раз, когда я приземляюсь, то судорожно вспоминаю, что предшествовало полёту.

В этот раз я, во что бы то ни стало, вытащу свою суть наружу. Люди видят во мне не то, что должны видеть. Вот в чём действительно заключается дерьмо.

Я не заметил, как преодолел путь домой. Возможно, опять перелетел.

Мать с подругой сидели за столом. Мать опрокинула рюмку, обернулась на меня и залилась смехом.

– Ты себя видел, поганец? По каким сточным канавам, прости Господи,  тебя носило?

– Спасибо.

Я хотел сказать, спасибо и на этом.

– Что ты сказал? – воскликнула мать.

– Ни чё..

– Я спрашиваю, что ты сейчас сказал? – мать привстала, подруга схватила её за руку. – Ты вздумал мне грубить?

– Я не грубил. Я сказал всего лишь спасибо.

– Он никогда не говорит спасибо, – пояснила она подруге. – Никогда. И с чего бы ему говорить сейчас спасибо. Не, он точно издевается. Понимаешь, мать изо дня в день горбатится, чтобы его прокормить, а он издевается.

Я хотел приземлиться на свою постель и ни о чём не думать.

Пока мать не особо распалилась, я шмыгнул в ванную, умыл лицо, глаз у меня распух с куриное яйцо, я себе напоминал шмеля… Затем я закрылся в своей комнате. Моя голова коснулась подушки, и я понял, как сильно она раскалывается.

Не знаю, сколько проспал. Когда я проснулся, то матери и её подруги не было дома. Наверное, улетели собирать нектар. 

Я пролез по всей кухне, заглянул в холодильник в поисках съестного. Отрезав кусок докторской колбасы и отломав горбушку хлеба, вернулся в комнату. Я пытался вспомнить, когда со мной это случилось впервые. Когда я понял, что могу летать? Кажется, однажды мы играли на улице в прятки. И вот я стою на крыше гаража, а дети внизу кричат – ты как туда залез. Или нет, ещё раньше, когда мать открыла шкаф со словами – а кто тут у нас прячется? Мне тогда было года два или три. И я не помнил, как там оказался. Тогда мать была добрая, тогда она действительно собирала нектар, и я купался в этом нектаре.

Я вновь стою на мосту и смотрю вниз… Из меня вылетает длинный поток брани. Трамвай внизу останавливается, из него вытряхиваются насекомые, смотрят на меня, тоже что-то кричат. Может, тоже бранятся.

Я думаю о том, почему каждый раз прилетаю именно сюда? Потому что я чёртов суицидник?

Я вспоминаю кулак, летящий в лицо… Мать, способную только жалить… что-то должно быть ещё, ещё… Я вновь смотрю вниз, на людей-насекомых и их личинок. Среди них я замечаю девчонку, коротконогую, с облаком, действительно, облаком вьющихся, коричневых волос. Она – гусеница. Коричневая пушистая гусеница. Она медленно ползёт по лестнице. И вот она уже близко...

Главное не повестись на её внешность – ведь она такая страшная, как раз такая, в кого я мог бы влюбиться. Но, видимо, уже поздно. Воздух потяжелел, будто Бог-коллекционер невидимой рукой опустил на нас стеклянную банку.

Она поравнялась со мной, а я приготовился к тому, чтобы услышать – не стоит прыгать, подумай  о родителях. Не знаю, как отец, а мать, наверняка, была бы счастлива, если бы избавилась от одного нахлебника. Но гусеница, перебирая короткими лапками, поползла дальше. Мне даже стало как-то обидно за себя. Ей-Богу, обидно до слёз. И вдруг она обернулась и спросила:

– Ты думаешь, у тебя есть крылья?

– Уверен в этом на сто процентов.

– А дашь поносить?