Бежевая «Газелька», стоявшая у дощатого забора, утробно уркнула, обдав стоявшую рядом многолетнюю сосну, и медленно покатила по глиняной дороге, запятнанной бесчисленными лужами. Железная лошадка безуспешно пыталась лавировать между колдобинами, заполненными водой, ежеминутно заваливаясь то в одну, то в другую сторону. Грязево-глиняные кляксы удобно расположились у неё на боках, придавая леопардовый окрас, хотя манерой движения «Газелька» больше смахивала на пьяного бегемота. С тем же тупым упорством она двигалась всё дальше и дальше, становясь всё меньше и меньше. Вот она стала похожа на игрушечную машинку, коими любит играться детвора, а вот она уже размером со спичечный коробок. Наконец она добралась до автотрассы, свернула и пропала за поворотом. А старый дом всё смотрел и смотрел пустыми окнами вслед жестяной коробочке, поглотившей его хозяев и их детишек.

Дом был стар. Он помнил и перестройку с её лозунгами, и хрущёвскую «оттепель». Его бревенчатые стены хранили в себе и поздравление Левитана, и немецкую шрапнель. Он помнил звонкий смех детей и весёлую кутерьму на чердаке. Там же, на чердаке, звучали первые откровения и робкие признания в любви. И вот сегодня владелец со своей семьёй покинул его, оставив коротать оставшиеся дни.

– Цвирк. Цвирк. Цвирк, – грустно скрипел за печкой сверчок. – Цвирк. Цвирк.

– «Цвирк, цвирк», – передразнил его кто-то. – Ишь, расцвиркался. И без тебя кошки на душе скребут.

Хлопнула вьюшка. Печной зев исторгнул облако сажи.

– Апчхи, – чихнул все тот же голос. – Да-а, дела-а.

Голос принадлежал низенькому широкоплечему старичку. Волосы и борода его торчали во все стороны, придавая сходство с ёршиком или одуванчиком. На нём была широкая рубаха, подпоясанная алой тесьмой. На ногах были старенькие лапти.

Оглядевшись, он с неудовлетворением отметил пустующие полки, остановившиеся часы-ходики на стене, открытый подпол, откуда тянуло холодом. На полу валялись комки земли, черепки ненароком разбитой плошки и, что самое страшное,  соль из просыпавшейся солонки.

– Э-хе-хе, – вздохнул старичок, почесывая в затылке. – Укатили-то жильцы. В «город» подались. Скучно им тута стало. Веселья да безделья захотелось. Ынтырнэта каково-то.

Он сунул голову в подпол и тут же вытащил.

– Все соленья прихватили, – пожаловался он. – Три мешка картошки, да капусты со свеклой малость. Вот и вся снедь, что осталась.

Старичок прикрыл подпол и прошаркал в сени. Вернулся он с веником и совком. Несмотря на то, что веник был с него ростом, дедок весьма залихватски управлялся с ним. Спустя малое время пол был подметён, а в печи занимались берёзовые поленья.

– Поцвиркай уж, что ли, – попросил он сверчка.

– Цвирк. Цвирк-цвирк, – с готовностью отозвался тот. – Цвирк. Цвирк-цвирк.

– Э-хе-хе, – вздохнул старичок. – И чего люди так в город рвутся? Воздух там загажен, деревьев нема. Шум, гам, суета.

Он достал откуда-то губную гармошку и поднёс её к губам. Несколько жалобных нот огласили горницу.

– Ежели все в город подадутся, кто же в сказке жить останется? – спросил домовой у сверчка.

Тот помолчал немного, а потом вновь запел свою нехитрую мелодию. Ему вторила гармошка.