Всего их было человек шесть, включая почему-то оператора  с камерой на плече. Этот тип все время вертелся вокруг меня, снимая с разных ракурсов. Остальные терпеливо ждали. Потом меня повели узкими коридорами и железными лестницами.
Я прекрасно понимал, что  меня ждет. И, честно говоря, думал,  что  будет какой-нибудь грязный подвал и пуля в затылок. Но тангерийцы решили все обставить красиво. И к тому же, зачем-то,  заснять на видео.  Наверно для того, чтобы выложить потом его в сеть и, тем самым, устрашить своих «врагов». Поэтому меня вывели наружу. За высокую тюремную стену. И повели дальше.
Оказывается, тюрьма находилась на каком-то нешироком горном плато.

Тропинка шла вдоль обрыва. Можно было бы попробовать сигануть вниз. Но охрана плотно сомкнула строй.
Я поднял голову вверх. В глаза мягко светило закатное солнце, гаснущее, малиново-золотистое. Меня подвели к высокому парапету. Далеко внизу было море - зеленая глубина под каменным отвесом.

Погода стояла тихая, но там, у камней,  вода лениво ворочала космы бурых водорослей, ходила туда-сюда...
Мне хотелось смотреть на море. Вот странно - пара минут до смерти, а я почти не боюсь. Только безумно жалко Элис. Что же теперь с ней будет?

  Один из младших чинов в мундире с тускло-бронзовыми нашивками развернул очень белый лист и стал громко читать. Громко... и не слышно. Между ним и мной как бы выросла прозрачная стенка, и слова отскакивали от нее. Я разобрал только что-то про шпионаж и подстрекательство к терроризму. Усмехнулся краем рта. Забавное обвинение для бывшего миротворца!
Адьютант пролаял:

- Солда-аты! На-а прицел!

  Кажется,  должны ведь завязать глаза? Черта с два! Не дам.

Про повязку, видимо, забыли. Ружья поднялись. Медленно и ровно. Оператор встал рядом, торопливо брал планы - крупный, средний, мелкий. Солдаты подняли ружья на уровень плеч. Впереди равнодушных холодных глаз я увидел дула, похожие на зрачки.
В тот же миг в голове моей вспыхнула картинка из какого-то увиденного в детстве кинофильма.  
Человек в матросской одежде так же стоит на обрыве. В него прицеливаются. Но прежде, чем ударит первый выстрел, он успевает...

  Тело среагировало раньше, чем разум понял, где  спасение! Пропуская над собой хлесткие выстрелы, я отчаянно выгнулся назад, толкнулся подошвами.

 Ахнула пустота, завертелся, засвистел мир. Темно-зеленая, завитая в спирали вода рванулась навстречу. Сквозь ее неровную толщу видны были размытые пятна медуз. Краем сознания скользнула мысль, что удар о воду с такой высоты будет страшен. Я попытался извернуться в воздухе, чтобы хоть как-то сгруппироваться.
И тут из моего кармана выпало давно забытое колесико от паровоза. Оно полетело вниз, набирая скорость. Потом ударилось о выступ скалы внизу, высоко подпрыгнуло, но не упало в воду, а завертелось в воздухе.
Сперва   оно казалось алой, замкнутой в кольцо полоской огня.

Потом начало утолщаться, разбрызгивая красно-золотые искры, как фейерверк, И, наконец, превратилось в пылающий диск с маленьким черным кругом посередине. Диск разрастался, пока не заполнил все небо, и вот края его словно бы приблизились, а черная сердцевина отдалилась, и это был уже не диск, а воронка, крутящийся огненный тоннель.

И прямо в него, разогнавшись, влетел я. Меня закружило в стремительном вращении. Сверкающие искрами пол и стены тоннеля менялись местами.

Я зажмурил глаза. И все-таки потерял сознание.

Очнулся я, лежа на железнодорожной насыпи. Солнце жгло затылок.

Отчаянно пахли шпалы.
Я медленно поднялся. Руки и ноги, кажется, были целы. Даже голова не болела. Я огляделся по сторонам. И замер на месте, не дыша, и не веря своим глазам. В паре метров от меня, прямо на блестящем рельсе сидела... ливийская девочка. В руке у нее был зажат пластмассовый паровозик.

- Себастьян!

  Она всплеснула руками. Засмеялась  и радостно побежала ко мне.

- Как хорошо, что ты не забыл меня!

- Ты жива... - хрипло прошептал я, гладя ее растрепанные кудряшки.

  Девочка удивленно распахнула глаза.

- Конечно! Ты же сохранил колесико от моего паровозика.

  Я растерянно полез в карман. Моя юная собеседница хитренько улыбнулась, и протянула мне руку. На раскрытой ладошке лежало знакомое маленькое красное колесо. Тут ноги у меня все-таки подкосились, и я почти без сил хлопнулся обратно на насыпь. Девочка пристроилась рядом, неумело пытаясь нацепить колесико на ось.

- Подожди, надо вот так.

  Я починил игрушку и протянул ее малышке. Потом устало потер лоб и произнес куда-то в пространство:

- И что же мне теперь делать?

- Как это - что? Спасти, Элис, конечно!

  Девчонка вскочила на ноги, черные глазищи ярко сверкнули.

- Ты же любишь ее!

  Я кивнул. Ничуть не удивляясь, что малышка знает все обо мне и девушке.

В этом странном полусне -полуяви возможно было все, что угодно.

- Тогда слушай меня очень внимательно.

  Она перестала улыбаться, вмиг повзрослев на добрый десяток лет.

- Элис думает, что тебя убили. Она решилась на отчаянный шаг. Отвезти на «Голубой Стреле» всех военачальников обеих враждующих стран к Арке Над Гранью Миров. И там взорвать их вместе с собой!

- Как взорвать?! Чем? Что ты несешь?! - чуть было не заорал я.

  Но слова застряли у меня в горле. А в ушах прозвучал печальный голос Элис: «... Однажды соседский мальчишка притащил ко мне домой настоящую гранату! Целую! Неразорвавшуюся! Я спрятала ее в комоде...»

  И еще  слова, прозвучавшие страшным вопросом:

«Я часто думаю. Вот если бы я стояла с той гранатой в руках. А напротив меня сидели все правители и главнокомандующие Тангерии и Ирении. Смогла бы я дернуть за кольцо?! И навсегда прекратить эту бойню.»

- Она достанет оружие из гитарного чехла - холодея, прошептал я. - Господи, как мне предотвратить это?! Как успеть спасти ее?

- Ты успеешь! Ведь теперь у нас есть паровоз!

  И с этими словами девочка поставила игрушку на рельсы.

Тугая струя горячего воздуха чуть не сбила меня с ног. Оглушительный стук колес заполнил  все окружающее пространство.

Большой старинный паровоз, стремительно набирая скорость, несся к нам, сверкая ярко-алым тендером и выпуская из трубы огромные клубы пара. Поршни двигались так быстро, что от их мелькания зарябило в глазах. Издав пронзительный гудок, паровоз остановился возле нас.

- Себастьян Нойманн? - из будки машиниста раздался громкий мужской голос. - Быстро сюда! Огня не боишься? Придется поработать кочегаром!

  Я одним прыжком взлетел на подножку и распахнул дверь. Машиниста я разглядеть не успел. Заметил только, что он был худ и высок. Почти одного со мной роста.

- Скорей! - взревел машинист.

  Я рванул на себя дверцу топки. В лицо пахнуло жаром, сравнимым разве что с адским котлом. Зачерпнув полную лопату угля, я швырнул ее в огненное жерло. Волшебный паровоз тронулся и, набирая ход, помчался вперед.

- Торопись, Себастьян! Счастливого пути! - голос девочки прозвенел где-то за окном и затих.

  Я опять потерял счет времени. Швырял и швырял лопатой бесконечные потоки угля в жерло топки, как в пасть прожорливого Ваала. Брови давно уже были опалены. Кожу лица саднило, руки покрылись кровавыми мозолями.

Жар стоял такой, что волосы на голове уже начинали сухо потрескивать.

Я не разгибался, ничего не говорил сумасшедшему машинисту, не жаловался. Передо мной стояло лицо Элис. Бледное, печальное. В огромных глазах застыл грустный вопрос. А потом эта картина сменялась вспышкой взрыва…

И я, стиснув зубы и хрипло рыча, продолжал махать лопатой.
Паровоз летел уже почти с субсветовой скоростью! Если бы я мог оказаться снаружи, то увидел бы, как из трубы валит бешеными клубами черный дым и вылетают снопы искр. Мне казалось, что стены будки машиниста раскалились докрасна. И наше безумное транспортное средство превратилось в огненный болид, который несется, сбивая с орбит планеты, сквозь времена и пространства.

  Не знаю, где на самом деле мы ехали. Иногда краем глаза я успевал увидеть за стеклом кабины то голые, острые скалы, то окаменевший древний лес с деревьями, похожими на застывших спрутов. То мелькали вполне нормальные березки и проселочные дороги, которые тут же сменялись странным полем, покрытым черными и белыми мраморными плитами, подобно шахматной доске.
Потом я чуть не уронил горячую лопату себе на ногу. И рванулся к окну. Там желтела знакомая выгоревшая степь, и белели развалины древнего города. На горизонте уже проступили очертания арки с колоколом.
И тут я в бессилии выругался. Потому что вспомнил: рельсы упираются прямо в арку!  А паровоз не сможет резко остановиться, разогнавшись до такой скорости! Мы  врежемся в камень и погибнем. Я не спасу Элис…

Надо немедленно что-то предпринять!

- Дальше-то – что? – заорал я машинисту. – Рельсы кончаются! Тупик – впереди!

  Он, не оборачиваясь, крикнул в ответ:

- Прыгай, парень! Другого пути нет!

  Элис стояла в коридоре «Голубой Стрелы». Она смотрела на проносящиеся за окном желтые холмы и белые груды песчаника и не видела ничего. За ее спиной в купе что-то громко обсуждали и почти ругались два министра Обороны враждующих стран. Кажется, считали и никак не могли рассчитать минимальные потери войск в своих будущих сражениях. Почтительные адъютанты подносили им чай и коньяк.
Это было то самое купе, в котором девушка ехала с Себастьяном. Но сейчас она не чувствовала ни отчаяния, ни ненависти, ни отвращения от того, что сытые лощеные «паркетные генералы» в орденах и новеньких с иголочки мундирах шляются по всем вагонам, курят прямо в коридорах, не выходя в тамбур, прикрикивают на своих солдат и смачно гогочут, вспоминая какие-то казарменные шутки.

С того самого момента, когда она узнала о  гибели  Себастьяна, Элис перестала что-либо чувствовать вообще. Оказавшись в плену, девушка сразу же сказала, что готова пойти на сотрудничество, лишь бы не тронули ее друга. Министр  Обороны клятвенно обещал ей это. Но во время одной из бесед с главнокомандующим, в кабинет Брунса вошел офицер. И заговорил с министром на языке древних тауров, населявших когда-то эту степь. Они и не догадывались, что Элис понимает эту речь.  Отец, до войны работавший        этнографом, научил девочку древнему языку.
Брунс спросил:
- Что с тем мальчишкой, с так называемым бароном?
 И ударом погребального колокола прозвучал  ответ.
- Пущен в расход, согласно вашему приказу.

   Ей казалось, что душа ее вмиг покрылась толстым слоем льда. Осталось только ноющая, саднящая боль где-то глубоко в груди.

И спокойное трезвое понимание того, что ей надо будет сделать через несколько минут.  
Они убили Себастьяна!  Уничтожили холодно и расчетливо!
И тогда, закаменевшая от горя Элис, подтвердила свое решение о «сотрудничестве» с правительством Тангерии, вызвав «Голубую Стрелу» прямо на казарменный плац.

  Девушка коснулась щекой стены вагона. Она показалась ей теплой, словно поезд и впрямь был живым существом.

- Прости… Но ведь иначе нельзя, правда? Ты меня понимаешь.

  Из купе вышел господин Брунс. Что-то опять долго говорил, обещал, рассыпался в извинениях и благодарностях. Элис снова выпрямилась, как струна, и закусила губу. Глядя в сторону, ровным голосом поблагодарила главнокомандующего. И незаметно коснулась рукой застежки на чехле с гитарой, с которым она не расставалась с тех пор, как снова села в поезд.

Прыгай!.. Я в отчаянии прижался лбом к стеклу. Холмы и камни летели за окном с такой скоростью, что казалось размазанными желто-белыми линиями.

- Это безумие! Я не смогу… Я погибну сам и не спасу ее.

  В тот же миг мое сердце сжалось от страшного предчувствия. Я словно воочию увидел, как «Голубая Стрела» останавливается неподалеку от арки.

И Элис, не спеша, выходит из вагона, а за ней почтительно идут министры и генералы со своей свитой.

- Сможешь!