Зайдя в музей, Сталкер долго шатался по огромным залам, пока не увидел, то, что искал. Остановившись напротив белого камня с красными вкраплениями, он тихо выдохнул.

- Смотрите, камень какой-то! – насмешливо фыркнули за спиной.

Обернувшись, Сталкер хмуро оглядел молодых людей, что недоуменно разглядывали экспонат, явно не подозревая, что именно лежит под стеклянным куполом.

- А вы знаете историю этого камня? – неожиданно сам для себя спросил он.

Молодые люди только плечами пожали, нет, мол, не знаем, да и зачем нам…

- А хотите узнать? – не отставал Сталкер.

Ему вдруг так хотелось рассказать об этом камне. Рассказать, прежде чем он выкрадет артефакт, и доставит его на родину.

- А расскажите! – согласилась вдруг молодежь.

- С удовольствием, - мрачно усмехнувшись, Сталкер прикрыл глаза, словно вспоминая те далекие и страшные события…

***

«…Осторожно ступая по первому снегу и придерживая руками тяжелый живот, Олена старалась не слушать женский плач, что доносился из каждой избы. Сжав кулаки, она прошла мимо оврага, где кучей лежали обезглавленные тела мужчин.

Чьих-то отцов, сыновей, мужей, братьев…

И среди них лежало тело ее мужа Дамира…

Засунув в рот концы теплого платка, Олена тихо заскулила.

«Нельзя сейчас плакать! – остановившись, она зачерпнула пригоршню снега и поднесла к пылающему лицу. – Надо донести всю боль, весь гнев до места. Надо, надо…»

Дотронувшись до горячей кожи, снег тут же растаял, но хоть чуточку, да приморозил чувства.

А вот вдоль дороги и кровавый забор показался. Далеко тянулась жуткая изгородь, что соорудили вчера желтолицые ироды, водрузив на колья отрубленные головы мужчин.

И снег здесь был не белым, а красным… 

Думала Олена, что легко признает мужа, да ошиблась. Смертный лик изменил лица храбрецов, и своего Дамира узнала лишь по очелью, что сама плела, да украшала, призывая духов оберегать любимого.

Не уберегли…

Видно плохо просила…

- Дамирушка… - осев, Олена прижалась щекой к деревянной плахе.

- Сокол мой ясный, - не сдержавшись, провыла она, и тут почувствовала, что ребенок в животе перевернулся.

- Тихо, тихо, милая… - испуганно прошептала она. – Не время еще…

Олена почему-то была уверена, что родиться девочка, как две капли похожая на любимого. Синеглазая, с волнистыми волосами цвета льна…

Да и Дамир ждал дочку. Так хотел увидеть малышку, взять на руки…

Сильная распирающая боль накатила так внезапно, что Олена охнула и скрючилась на забрызганном кровью снегу.

- Ох, Дамирушка, знать велико твое желание увидеть малышку, - простонала она между схватками. – Ой, ой, нету моченьки моей, как же больно-о-о!

Дождавшись, когда схватки ослабнут, Олена поднялась и, сняв голову мужа с тына, направилась к болоту, оставляя за собой красные следы…

- Отомстим, Дамирушка, за все отомстим, - приговаривала она, прижимая к сердцу голову любимого.

Схватки накатывали все чаще и чаще и остаток пути, Олена уже ползла на карачках.

Вот и завиднелись болотные огоньки…

Не касаясь земли, огоньки плавали в воздухе и ласково мерцали нежно-зеленым светом. Они так и манили за собой, наполняя душу невиданным доселе спокойствием.

Но знала Олена, обманчивы коварные огоньки; завлекут, притянут, и не выбраться потом из трясины. Ни шага с тверди нельзя делать.

А так же знала, с болотным духом можно договориться, но взамен надо отдать самое дорогое…

- Болотница, прими от меня дар. Это самое дорогое, что у меня сейчас есть… - поклонившись, Олена положила на землю голову мужа и брошь с камнями такой невиданной красоты, что полыхнули они дивным цветом, и вроде как ярче на болоте стало.

Замшелая коряга, что торчала посреди болота, вдруг шевельнулась…

Чавкнула болотная жижа, и увидела Олена; шагает к ней не то девица, не то старуха, не то девочка совсем…

И даже когда Болотница подошла так близко, что запахло багульником, Олена так и не смогла понять; стара та, или молода.

Запах болотного цветка дурманил голову, путал мысли и тяжелил веки сном.

Ох, недаром называют его сонной одурью…

А Болотница тем временем разглядывая приношение. Внимательно разглядывала, то нюхала, то чуть ли на зуб не пробовала.

- Это и есть твой дар? – спросила она.

- У меня больше ничего нет, - прошептала Олена, и чтобы не видеть, как Болотница вертит в руках голову мужа, закрыла глаза.

«Это все сон… - навеял запах багульника радужные думы. – И захватчики эти, и кровавый тын и все, все со-о-н…»

- Что просишь? – превратившись в старуху, проскрипела болотная дива.

- Отомсти ордынцам за смерть наших мужчин. Выпей из них кровь, лиши их разума! – в лютой злобе прошипела Олена.

Вот теперь-то она и выплеснула всю злобу и ненависть. Всю горечь и бессилие. Надо было, чтобы и Болотница учуяла  ее исступление. Учуяла и прониклась…

Вот теперь-то можно выть зверем…

Олена так и сделала; закинув голову, она завыла так, что почти испугала болотную диву. 

Завыла, заскрежетала зубами…

В этом крике было все; и боль за погубленную жизнь, и тоска по любимому… и мука от схваток, что уже не прекращались.

- Нет! –  Олена схватила Болотницу за руку. – Нет… лишить их разума, это очень милосердно! Пусть они мучаются. Мучаются так, как страдают сейчас сотни женщин. Как страдали наши мужья и отцы! Пусть их душа холодеет от ужаса, что посмели они ступить на наши земли погаными ногами своими. Ироды-ы-ы-ы! – выгнувшись, завопила роженица.

- Мы с Дамиром только жить начали. Не нагляделась я в его синие глаза, не надышалась с ним одним воздухом! Сердце эти звери мне вынули! Заживо убили-и-и-и!

- Милая, да ты рожаешь, - раздался ласковый голос и, открыв опухшие от слез глаза, увидела Олена, ни молода и ни стара Болотница. Где-то посередке…

Но хороша, сил нет!

Глаза-синь непроглядная, как у сокола ее, а волосы светло-русыми волнами по земле растелились.

- Какая же ты красивая, - ахнула Олена.

Усмехнулась туманно синеокая дива.

- Пусть дочка твоя, придя в этот мир, красоту увидит. Пусть поселится в ее душе тяга к светлому и прекрасному.

- А какой толк в прекрасном, если в одну секунду тебя всего лишить могут? – опять заклокотала в груди ненависть жгучая, да так заклокотала, что дыхание перехватило и тут новая, мощная схватка скрутила Олену.

Казалось, слышно, как трещат кости, выпуская ребенка на свет божий.

- Откуда знаешь, что дочка? – сжав ладонь Болотницы пуще прежнего, еле слышно произнесла роженица.

- Не разговаривай, силы береги. Слаба ты очень… - тревожно вздохнула синеокая.

Вздохнула и, вытянув  к болоту свободную руку, прошептала слова непонятные.

Рука тут же превратилась в змею и устремилась вглубь трясины.

- Принеси мне аир, - приказала Болотница.

Вскоре вернулась рука-змея обратно, неся в пасти-пальцах ярко-зеленые мясистые листья.

- Отпусти на минутку ладонь, - попросила дива.

- Не могу, - отчаянно замотала головой Олена.

Понимающе кивнув, Болотница снова произнесла какие-то слова. Неприятно захрустело надплечье, выпуская из себя третью руку.

А синеокой хоть бы хны; как ни в чем не бывало, перетерла между ладоней траву волшебную, да и смазала соком целебным роженице виски, лоб и губы.

Пряный и жгучий аир притупил боль и вернул силы. Хоть ненадолго, но вернул…

Громкий крик новорожденной всколыхнул болотные огоньки, и закружили те, недоумевая…

Не слышали они таких жизнеутверждающих возгласов на болоте. В этих местах не принято так орать. Вот преисполненные страхом смерти вопли о помощи, то, другое дело…

Эти вопли всегда радовали и заставляли светиться ярче прежнего. А тут, что такое?

Что произошло с их владычицей, что возиться она с этой смертной?

За мертвую голову и за брошь какую-то? Так, то не дар, а так…

Неспроста уцепилась хозяйка за земную женщину, ох, неспроста!

- А ну-ка затихли там! – рыкнула Болотница в сторону трясины. – Раздумались тут, не пробраться!

Испуганно вздрогнув, огоньки разбежались и попрятались за пни, да кочки.

Обнимая ребенка, Олена плакала.

- Дамирушка, вот доченька наша, - поднеся младенца к голове мужа, прошептала она.

Но незрячи глаза у милого, и молчаливы уста. Крепко запечатала их смерть…

Знала Олена, что близка встреча с любимым. Не добраться ей обратно. Сил нет, крови много потеряла. Вот и доченьки кулачки уже холодные-прехолодные…

- Ледушка, кровиночка, прости, - крепко прижав ребенка к груди, Олена с мольбой взглянула на Болотницу.

- Спаси нас… Не осилю я путь… Околеем мы..

- Это уже вторая просьба… - печально отозвалась та. – Сама решай, что выбираешь; месть, или спасение? И еще пойми, помощь моя только в том будет, что дам тебе сил до дому добраться. А дальше что? Мертвых оживлять мне уже не под силу. Думай хорошенько, думай…

Протяжно застонав, Олена закрыла глаза.

«Сокол мой, подскажи, как быть? Разницы-то никакой, где смерть встретить. Здесь на болоте, или дома…»

- Есть выход, - сжалилась Болотница. – За дары твои, возьму вас с дочерью к себе.

И не будет вас ни среди живых, ни среди мертвых. Не пугайся, - поспешила успокоить она, заметив, как вздрогнула при этих словах Олена.  – Это не так страшно, как кажется. Многому научу, многое покажу. Соглашайся!

А ордынцам сами отомстите. Уж мстите, как душа пожелает, не ограничивайте себя ни в чем. Тебе понравится, обещаю…

- Согласна! – выпалила Олена. – И быстрее, пока я не передумала. Мне жутко до одури…

Обнимая и баюкая дочку, молодая мать дрожала от страха перед неизвестностью.

Еще бы, идет в услужение к Болотнице…

- Не в услужение, милая, нет, - улыбнулась болотная дива. – Считай меня своей наставницей, если потом захочешь, то и подругой, только рада буду. Но уж никак не хозяйкой. Сама владычицей топи станешь. Выбирай любую…

Замерла Олена от таких слов. Уж никак не собиралась становиться царицей болот…

- Что же я, Болотницей стану? – осипшим голосом спросила она.

Вот и голос сел… Не мудрено, сколько уже здесь лежит на промерзшей земле? Да и дорога сюда неблизкой была и тяжелой, хотя и толком не помнит, как дошла до топи.

Горечь, тоска и боль напрочь стерли из воспоминаний нелегкий путь. Да и правильно все… И решение она приняла верное…

Ведь сейчас только болотная дива удерживает ее с дочкой в мире живых. Чувствует Олена тепло, что идет от рук синеокой, и от волос ее длинных, что обвили, словно коконом и согревают. Без нее давно б околели…

Ничего ужасного, Болотницей, так Болотницей! Зато как отомстит ордынцам! Ох, сладка будет месть, сладка-а-а!

Заметив хищную улыбку на лице молодой матери, болотная дива довольно кивнула, а потом взяла брошку, что принесла в дар Олена, и, положив ее на ладонь, стала поворачивать украшение и так и эдак, любуясь цветом камней.

- Знаешь, как называется этот камень? – спросила она. – Болотным, и еще бронзовкой.

Видишь, как играют они зеленым? Вот вроде и синий цвет есть, и желтый, и красный, а зеленый поверх их стелется, как огоньки наши болотные… Видишь?

- Вижу, - зачаровано отозвалась Олена.

А ведь действительно, зеленый оттенок ровно так покрывал остальные цвета, вроде и им волю давая, но в тоже время, показывая; он-то все равно тут главный.

- Вот откуда у тебя эта брошь? – зажав украшение в руке, вдруг грозно произнесла Болотница.

- От матушки досталась…

- Вот то-то же. Так, что брось свои душевные метания, и не сомневайся в выборе. У вас же в роду только девочки рождались? Так ведь?

Нахмурилась Олена, припоминая. А ведь верно говорит синеокая, одни девочки в роду.

Каждая прародительница рожала по одной дочке. В детстве Олена частенько изводила матушку просьбами о сестренке, или братике.

- Вот изымучая! – не выдержав, воскликнула как-то мать. – Что на роду прописано, то и есть. Не будет у меня больше детей. И ты, голуба, тоже одну единственную народишь. Так что не приставай с просьбами своими! Чуть подрастешь, так подробней растолкую.

Не успела мама растолковать…

Брошку перед смертью передала, и прошептала;

- Не теряй, спасет она тебя в черный час, но и расплата будет…

И больше ничего не успела добавить, запечатала смерть уста.

- Так что, милая, на роду написано тебе стать Болотницей.

- А если бы я не пришла, да не попросила?

- Но ты же пришла, - вложив Олене в ладонь брошку, синеокая ободряюще улыбнулась. – Я тоже когда-то была земной женщиной, и так же как ты в свой черный час пришла на болото. Только у меня другая вещица, - и приподняв волосы, показала серьги висячие, что мерцая болотными огоньками, украшали ее уши.

- У кого-то кольца, у кого-то ожерелья, - опустив волосы, продолжила Болотница. – Все мы были когда-то простыми людьми. А ты, небось считала, что лешие, домовые, русалки из неоткуда берутся? Или рождаются такими? Нет, то обычные люди, что по каким-либо причинам ими становятся.

- Ну, не совсем обычные,  если им под силу такой переход, - возразила Олена.

Теперь она уже не сомневалась и не терзалась. Уж если предначертано, то, что же теперь? Главное, что Ледушка при ней будет.

Болотница внезапно нахмурилась и прислушалась.

- Уверен в своем решении? – внезапно произнесла она.

Встрепенулась Олена, хотела было спросить, а к кому вопрос такой странный, но синеокая приложила к губам палец и тихо так головой качнула.

- Тоже просишь отмщения за поруганную землю и за слезы любимой? – продолжила Болотница разговор с кем-то незримым. – Хорошая вы семья. Духом сильны оба. Надеюсь, что дочка ваша Леда такая же вырастет.  Если захочет вырасти, - добавила она совсем уж непонятное.

- Уговорил, только пристанище тебе найти надо, - остановив взгляд на мертвой голове, болотная дива мрачно ухмыльнулась.

- Нашла! – и, продолжая ухмыляться, взяла в руки голову. – Хороша задумка!  А с Мареной я договорюсь, не переживай! У нее и без тебя работы по горло; столько воинов через Смородину переправлять.

- Ты с Дамиром разговариваешь? – догадалась Олена, и замерла в ожидании ответа.

- Да. Рядом твой любимый, и отныне вы всегда вместе. Душу его прячу в эту голову, а голову превращаю в камень.

Стоило ей произнести это, как голова Дамира и в самом деле обратилась в белоснежный камень с красными вкраплениям, будто кровью кто забрызгал.

И если приглядеться, то вполне можно разглядеть в камне человеческую голову; прикрытые глаза, прямой нос, сжатые губы и высокий лоб, перетянутый витым очельником.

- А теперь приготовьтесь, девочки. И брошку крепче держи, не потеряй, - склонившись над Оленой, Болотница с силой втянула в себя воздух. – Выпиваю ваше дыхание, и переношу его в мир другой …

С этими словами исчезла и болотная дива, и Олена с дочкой. Остался только примятый, да пропитанный кровью мох, на котором отчетливо проступал женский

силуэт.

Вскоре странные и непонятные вещи стали происходить в лагере ордынцев.

Поутру с десяток трупов обязательно, да будет! И не заколоты, не зарезаны, не задушены…

Просто мертвы, а от чего, непонятно. И что примечательно, у всех покойных лица такой гримасой ужаса обезображены, словно перед кончиной к ним сам дьявол приходил и останавливал сердце.

Паника в рядах иноземцев нарастала с каждым днем. Собралась кучка воинов и бухнулась в ноги Батыю, так, мол, и так, повелитель. Надо уходить отсюда, пока все здесь не полегли от мора непонятного. Может, сами того не ведая, лихо какое разбудили. Чужие леса, чужие реки и болота, как знать, а вдруг нечаянно, да привели в движение силы темные.

Послушал воинов Батый, брови нахмурил, да рассмеялся.

- Я-то думал, мое войско из храбрых волков состоит, а выходит, ошибся…

Кругом одни лишь трусливые зайцы! Хватит выдумывать! Посты усилить, да поменьше пейте забродившее молоко бешеных кобыл!

Дальше еще ужаснее стало. Видно семейка мстителей крепко вошла во вкус и пошла вразнос. Может фантазия в них проснулась…

Такой своеобразный черный юмор...

Тетерь поутру мертвые ордынцы были аккуратно уложены...

Тела в одной куче, головы в другой…

Глаза, уши, носы… все по кучкам.

Резвилась новоявленная Болотница Олена со своим мужем и дочкой от души. Выплескивали в поступках весь гнев и горечь.

Дальше кучки только прибавлялись. Вырванные сердца, селезенка, печень…

Оторванные руки, ноги…

Это какую же силу надо иметь, чтобы не отрубить, а оторвать…

А потом уже… и говорить неудобно…

Когда ордынцы увидели кучу из детородных мужских органов, то тут уж их совсем оторопь взяла.

А самое интересное, что и в засадах сидели ночи напролет, не смыкая глаз, так все одно; каждое утро новое кровавое зрелище. Ох, и поредели ряды чужеземцев, сильно поредели. И чем бы дело закончилось непонятно. Но однажды не выдержал Батый издевательств над своими людьми, обнажил саблю, и дико вращая глазами, прорычал:

- Покажись, если не трус! Давай биться лицом к лицу!

- Нынче ночью жди, приду! – пронеслось ураганом.

Смерч втянул в себя разложенные кучи, да еще с десяток живых прихватил, пронес несколько метров, да и рассыпал по полю.

- Клянусь, я убью тебя! – брызгая слюной, взревел Батый.

Только хохот, запредельный хохот, бьющий со всех сторон в уши, раздался в ответ.

- Собака, - в бессильной ярости заскрежетал зубами хан. – Никому в ночь не спать и не жалея костры палить, чтобы светло как днем было! - прокричал он обескураженным воинам.

Вот и подкралась незаметно ночь, хотела было укрыть лагерь темным одеялом, да спугнули ее костры, что видимо-невидимо запалили испуганные ордынцы.

Отползла ночь, притаилась в кустах, да деревьях.

Светло в лагере, а нет, нет, промелькнет на окраине неприметная тень, зашуршит трава…

То и дело озираются ордынцы, глаза во тьму, как могут, таращат. Но нет никого…

Либо зверек, какой пробежал…

И держа оружие наизготовку, снова усаживаются возле костра и ведут речи, о том, что уходить нужно отсюда.

Гиблые здесь места, проклятые…

Леса непролазные, топи непроходимые…

Озеро это, что притаилось, будто чудище какое, со своими берегами, плесами, да излучинами. Подходить страшно, того и гляди схватит нечисть какая и утащит на дно.

А шорох камыша? Вот все шелестит и шелестит, словно крадется кто по нему.

Мда… Тут тебе не степь, где кинешь взгляд и все до самого горизонта как на ладони.

Здесь ухо востро держать надо, да и хорошо бы еще глаза на затылке иметь…

Что за места такие, и как тут люди живут? И они-то, за каким бесом сюда пожаловали?

Вот такие мысли все чаще и чаще стали посещать ордынцев. Эх, если бы узнал об этом Батый, голову с плеч сразу…

Внезапный вопль мигом отвлек от тягостных и негеройских дум и поставил все войско на ноги. Что случилось, кто так кричит?

- На минуту всего отошел, вернулся, а возле костра никого нет, а по траве, как волоком тащат кого-то, - показывая саблей в темноту, рассказывал молодой ордынец. – Я факел зажег и вослед пустился, а там! –  и, закрыв руками лицо, воин завыл от страха.

- Не вой, как баба! – рявкнул хан. – Кого там видел, говори!

- Думал сначала, зверь какой, на груди у брата сидит. Подкрался ближе, а то ребенок!

Девчонка маленькая прямо в шею брату впилась.  Услышала мои шаги, обернулась, да как ощерилась. Зубы острые, что наконечники на стрелах и кровь с них капает, капает…

Шикнул я на нее, а она вскликнула так тоскливо, что сердце похолодело и, обратившись в птицу, улетела.

А от брата одна оболочка осталась. Как паук из мухи, все эта нечисть из него высосала!

Подошли ордынцы поближе, чтобы разглядеть покойного, да и застыли от ужаса. Много там воинов лежало и все как один, высушенные. Чуть тронешь, рассыплются, да прахом развеются.

Тут ветер дунул, и покатились мертвые тела по земле, словно трава перекати-поле.

Погасли костры во всем лагере и раздались шаги, до того тяжелые, что заходила под ногами твердь.

Выглянувшая луна осветила огромного и могучего богатыря, что шагал среди юрт и ногами разбрасывал тлеющие головешки.  Ростом богатырь был с хорошее такое дерево.

От такого зрелища и Батый оробел. Но негоже ему показывать страх перед воинами, негоже.

Вышел вперед хан, да и крикнул что есть мочи.

- Кто такой?

- Тот, кто уничтожит твое войско, - ответил богатырь.

- Убью тебя, - в бешенстве зарычал Батый. – Нас много, а ты один.

- Нельзя убить мертвого, - произнес странный гость и, достав луну, притянул ее ближе.

И увидели ордынцы печать смертного лика на челе пришельца. Прикрыты глаза, сжаты губы, а на шее темная борозда из которой капает кровь, густая, вязкая, и превращает землю под ногами в болото.

Насладившись ужасом врагов, богатырь выхватил у Батыя саблю, полоснул себя по горлу, и, сняв голову, вытянул ее перед собой, да принялся водить из стороны в сторону. Голова же открыла мертвые и холодные глаза, разжала губы и, сплюнув кровавый сгусток, хрипло произнесла:

- Я их вижу, хозяин!

- Убей их, - приказал богатырь и кинул говорящую голову прямо в скопище ордынцев.

Причем, если голова разговаривала, как и положено ртом, то, у ее хозяина голос выходил из мощной груди. Такой раскатистый, будто гром в небе, такой оглушительно-гулкий, как камнепад в горах.

- Слушаюсь, хозяин! – радостно оскалилась голова; синие глаза полыхнули алым, взвились льняные кудри, перехваченные витым очельем, и полетела она на ордынцев.

Те давай саблями махать, пытаясь сбить ее, но куда там, только товарищей своих в капусту порубали. Искусно увиливая от острых клинков, голова хохотала и промежду делом отгрызала ордынцам уши и носы.

Не выдержали чужестранные воины, побросали оружие и бросились бежать в панике кто куда, а за много верст были слышны их истошные вопли:

- Канават! Канават!

Что на татарском означало; кровавая голова.

Следующим утром Батый собрал остатки своей армии и повернул к своим степям.

Но и по дороге немало народу потерял. Возле каждого леса поджидала их девица красоты невиданной. Синеокая, да русоволосая. Стояла, кланялась, песни красивые пела, в которых обещала, и накормить великих воинов и спать уложить и богатства несметные показать, что в лесу схоронены.

Понял Батый, что нечисто тут дело, и приказал воинам не внимать сладким речам.

Да куда там, воины, очарованные девицей, уже и не слышали хана.

И устремляясь за наживой, попадали в болота непролазные, и вместо яств и богатства встречались лицом к лицу со смертью лютой.

Тот страшный и кровавый забор дал впоследствии название селу в Осташковском районе Тверской области.

Кровавый забор, кровавый тын, Кравотынь.

Вот и стоит до сих пор деревня Кравотынь на берегу Кравотынского плеса Селигера…

А камень этот, что перед вами и есть Кровавая голова. Или канават, как в ужасе называли его татары…»

Закончив рассказ, Сталкер тут же покинул музей, оставив молодежь с благоговением взирать на древний артефакт.