Это случилось в те далёкие времена, когда одну большую страну мотало из стороны в сторону ржавой «копейкой» в руках пьяного водителя. Как потом выяснилось, примерно так и было. Город был промышленный, но не самый крупный, и находился далеко за уральским хребтом. Интернет считался заморской диковинкой, а сотовые телефоны… Что это? Пейджеры – вот верх технического прогресса.

В таком месте и жил один светловолосый и голубоглазый мальчик, имевший одну заветную мечту. Он хотел стать негром.

Каждый день, засыпая, мальчик представлял, что у него чёрные глаза, чёрные волосы, чёрные руки и ноги.

Он не знал, что у негров розовые стопы и ладони: в тех фильмах, которые смотрел, это было как-то не очевидно.

Родителей мальчик не помнил. Может быть, они давно умерли. По крайней мере, он так для себя решил, чтобы больше ни на что не надеяться. Куда делись папа с мамой, никто не знал. Бабушка и тётя, приютившие парнишку, может, и знали, но только плакали, когда их об этом спрашивали.

Чтобы далее не расстраивать оставшихся родственников и не мучиться самому, он назначил своих предков Русскими Разведчиками в Африке. Во время выполнения опасного задания их поймали Великобританцы и скормили местным человекоедам, а то и вовсе кровожадным бегемотам.

Тётя была изумительно красивой (по мнению мальчугана, конечно), и очень-очень одинокой. У неё во всю стену висел постер любимого актёра Уэсли Снайпса.

Она только и делала, что вздыхала о своём Уэсли, постоянно рассказывая, какой он прекрасный и великолепный мужчина. Не чета остальным «дэбилам и козлам». Ещё тётя верила, что если бы им хоть раз довелось встретиться, то и жила бы она уже в Америке, ни на минуту не сомневаясь, что это когда-нибудь да и произойдёт.

Мальчик смотрел на цветной портрет долгими часами, представляя себя таким же сильным, красивым, талантливым, необходимым, и конечно, чёрным.

Часто никого не было дома до позднего вечера. Бабушка подрабатывала то техничкой, то сторожем или вахтёршей, а после заходила попить чай к одной из своих многочисленных полузасушенных подружек. Тётя тоже работала сразу в двух местах и возвращалась обычно поздно, а иногда даже и под утро, когда из-за соседней двухэтажки начинал пробиваться первый луч солнца и было уже довольно светло.

Где и кем работала тётка, мальчик не знал. Точнее, он хотел бы знать, но тётя вместо ответа всегда делала эдакое «особенное лицо»: загадочное и иногда мечтательно-улыбчивое, или задумчивое и предсказуемо возвышенно-отстранённое – на этом обычно маски исчерпывались. Смотря на эти немые пантомимы, мальчик думал, что, наверное, не на все вопросы должны быть ответы. Именно словами. Может, на некоторые нужны и такие. Безмолвные и дарящие звёздную россыпь фантазий, предположений и миров. Так бывает, когда лежишь зимой на снегу и смотришь в ночное небо, в котором мерцают миллионы огоньков, и что там творится, можно только выдумывать и мечтать.

Иногда тётя просто делала вид, что не слышит вопроса, и продолжала разговаривать на предыдущую тему. Именно в эти моменты мальчик особо остро чувствовал, что его просто нет. Нигде нет. Он как тень, чёрная-пречёрная, отбрасываемая занавеской на стену, или же скатертью на ножку стола. Такая же темень плыла под юбкой тёти, по ноге. А потом она шла наливать чай, и он становился угольным контуром от её платья. И это весьма неплохо - быть чьей-то частью.

Когда же мальчик надолго оставался один, становилось не от кого ничего отбрасывать. И его постепенно, неотвратимо, как незаметно подступающее каждую весну с северной стороны дома болото, заполняло отчаяние. Он вдруг замечал, что старые заводные часы, висящие на стене, начинали тикать как-то не так, как раньше. Всё медленнее… И ещё медленнее. Казалось, само время теряет свой завод и по инерции останавливается. Нет, оно просто потихоньку умирало, потому что вот уже совсем некому слушать, как оно отмеряет свой ход с помощью этих повторяющихся тихих щелчков скрытого внутри потемневшего корпуса магического механизма. Эдакого насоса, который и отвечал за прокачку времени через их дряхлую квартиру, с выцветшими обоями и потёртыми, скрипучими деревянными полами. А ведь без того, чтобы быть для чего-то или кому-то нужным, жизнь совсем невозможна. Как же по-другому? И вместе со временем начинал погибать и мальчик, впадая в некий паралич и растворяясь в окружающем его тёмном, безмолвном хаосе. Навсегда.

Именно в такие моменты, охваченный ужасом близкого небытия, он вскакивал и бежал в прихожую. Брал трясущимися руками крем для обуви, судорожно откручивал неподатливый колпачок и быстро мазал себе лицо и кисти, задыхаясь от удушливой вони, исходящей от чёрной мази.

И всё мгновенно изменялось. Это был фокус-покус! Некому теперь было умирать. Потому что тот, кто должен был умереть, переставал существовать! А появлялся некто другой. Потом ещё кто-то. А затем уже и вовсе не известный, но так похожий на кого-то персонаж. Так мальчик научился обманывать то, что хотело, словно болото, навсегда поглотить его, втянуть в неразличимое ничто. В эти часы он не чувствовал себя «никем» – он был ВСЕМ! И бесконечно всемогущ! Мог стать кем угодно! Хоть Микки Маусом, хоть Чёрным Плащом. Да хоть Уэсли Снайпсом – вообще всем, что взбредёт ему в этот прекрасный момент в голову! Так время начинало опять находить в чём-то смысл и пролетало настолько незаметно, что мальчик с трудом вспоминал о нём, когда закатное солнце принималось давить длинными жирными лучами и без того выцветший постер чёрного актёра.

Обычно это совпадало с возвращением кого-либо из родственников. Бабушка или тётя одинаково печально вздыхали и вели отмывать «всю эту красоту» в ванную комнату. Но крем был коварен. Он и не думал сдавать свои позиции. Он вонял рыбьим жиром, сивухой и кирзовыми сапогами и отмывался с большой неохотой. Тёмно-коричневое хозяйственное мыло, от неравномерного варения рассохшееся на неправильные куски и покрытое грубыми трещинами, как кора дерева, отчищало из рук вон плохо. Почему-то именно эти минуты были в жизни мальчика умильно счастливыми и по-доброму семейными. Хотя его и нахлобучивали за израсходованную бытовую химию.

Иногда ему доставалось несколько часов истинного блаженства. Такого, которого сам он, конечно же, не заслуживал. В это время мальчик имел возможность в намазанном гуталином виде выбежать на улицу к другим детям.

К сожалению, такое случалось только когда ему оставляли ключи от дома. А это неизбежно было связано с обязанностями, которые на него возлагали взрослые: изредка мыть пол в подъезде вместо бабушки. Это было несложно и даже оборачивалось неким трудовым торжеством. А на регулярной основе мальчику вменялось покупать бутылочное молоко и свежий серый хлеб.

Ах, какой хрустящей и безумно вкусной была коричневая корочка! Но только в том случае, если её съесть по дороге к дому. И никак иначе! Попав в тесные объятия затхлых жилых помещений, свежая корочка тут же теряла свои магические свойства и превращалась в твёрдую кожуру, царапающую до крови дёсны, которые потом долго не заживали и болели.

Выполнив все дела, порученные ему «волшебным листочком», лежащим на кухонном столе, мальчик бежал в прихожую и искал заветный тюбик чёрного крема, скользкую коробочку ваксы или холодную жестяную банку гуталина. Начиналась магия перевоплощения.

На улице его всегда с радостью ждали.

Поначалу он испытывал неописуемый восторг! Над ним все смеялись, показывали пальцем и почему-то называли «Пэпсом». Незнакомое, странное имя, никак не хотело укладываться в память. Но это не имело никакого значения. Какая разница кем - лишь бы быть!

Он видел, что все на него обращают внимание, и постоянно подливал масло в топку народного веселья. Совершенно неважно, какое пламя горит в этом огне, лишь бы не тухло. А то будет тухло. Мальчик смешно пародировал Терминатора – «Тернимудора», как специально коверкал он, объявляя номер под хохот ребятни. А ещё Джима Керри, Брюса Виллиса, а то и вовсе Александра Пореченкова. Но лучше всего ему давались образы Уэсли Снайпса и Эдди Мерфи.

Все были просто в восторге. Но счастье не могло продолжаться бесконечно. И изменения не в лучшую сторону наступили незаметно. Он даже не смог сразу вспомнить, когда это началось.

Один раз на очередном выступлении появился незнакомый пацан. Старше на три-четыре года, хотя ростом лишь чуть выше Пэпса. Вначале пришелец молча и хмуро стоял в сторонке и смотрел на творящийся балаган. Держа руки в карманах, он развлекал себя плевками в голубей, кормившихся неподалёку. Постепенно он начал подходить ближе и ближе. И вот начал подхихикивать, а затем и откровенно ржать. Но делал это как-то недобро. Разошедшись, начинал пританцовывать, бросал в актёра огрызками от ранеток, скатанными бумажными шариками и презрительно цыкал слюной через щербатый зуб. Когда же Пэпс подходил слишком близко, злодей пытался пнуть его ногой. Пусть это было больше для показухи, но уже тогда заставляло выступающего немного напрягаться.

И пришелец заявлялся не один. Постепенно он приводил одного за другим своих низкорослых подельников. Таких же диких и недружелюбных оборванцев, как и он сам. Все чужаки жили в старых, времён Второй мировой войны, рабочих бараках, что стояли на окраине посёлка. Там обосновались освободившиеся заключённые, работавшие на местном заводе. Зона тоже находилась неподалёку.

Так повторялось из раза в раз. И Пэпс (а мальчик уже начал привыкать к этому странному имени) вдруг понял каким-то внутренним не детским чутьём: всё – Гитлер Капут! Ещё немного времени, и все будут смотреть не на то, как он изображает кого-то или показывает дурацкие фокусы, а на то, как над ним издеваются эти пришлые злые балбесы. И тогда мальчик снова станет никем. Снова будет наплывать изнутри то, чего он так хитроумно избегал.

«Этого допустить никак нельзя!» – такая мысль мгновенным разрядом тока пронзила его сознание.

Детская площадка, где обычно давал представление негр Пэпс, находилась на небольшой возвышенности диаметром с десяток метров, состоящей из крупного колючего гравия. Раньше тут была целая гора камня. Его хотели пустить на ремонт дорог между домами, но потом отчего-то передумали. Часть гравия сразу украли «асфальтчики» и высыпали камни на песочный курганчик, который служил местным детям игровой площадкой – если смотреть со стороны, так гравия казалось больше. Куча пролежала ровно два месяца, после чего её начали потихоньку растаскивать, ведь скоро открывался дачный сезон. Когда растащили окончательно, дети начали опять играть на этом месте, и постепенно крупные камни утрамбовались по периметру в песок.

Во время одного из представлений с Пэпсом случилось просветление. Он понял, что нужно делать, чтобы изменить ситуацию.

Одарив всех лучезарной улыбкой, негр поднял несколько крупных камней и неумело начал ими жонглировать. Окружающие взвыли. Злобный пришелец, хрюкнув носом, одобрительно харкнул в его сторону. Смачной зелёной соплёй.

            Пэпс постоянно ронял то один камень, то другой и изображал разные реакции своих киноличностей. Это ещё больше смешило собравшихся, разогретых его клоунадой.

Подбрасывая камни вверх, он особенно неудачно оступился и взмахнул руками, изобразив на лице полное непонимание ситуации. Смех прокатился по рядам зрителей. В тот же момент самый большой из камней прилетел врагу Пэпса между глаз. Вращаясь, камень соскочил, задев бровь.

Это ещё больше развеселило собравшуюся компанию. Все дружно ржали и показывали на «барачника» пальцами. Даже те, кто пришёл с ним. Особенно его ближайшие дружки. Тот же, окровавленный, сидел на песке, сжимал кулаки и плакал от боли и испуга. Лоб и бровь были сильно рассечены.

На Пэпса накатила волна ни с чем несравнимого облегчения.

И тут он понял, что случившееся наполняет его не только удовлетворением, но и отягощающим неприятным пониманием. Он ощутил невыносимую тяжесть ответственности. Стало вдруг очень грустно – но отчего, не понять. Сев на песок, мальчик начал вглядываться в то, что его так расстроило. Оно было большим, клубящимся и обманно пустым. Но мальчик чувствовал, что там, внутри, скрыта огромная сила, которую именно он запустил сейчас своими действиями. Напрягая все силы, он попытался проникнуть в это неизведанное.

И тут случилось нечто! Мальчик увидел, как на ладони, всю свою дальнейшую жизнь.

Продолжающиеся выступления во дворе и всё нарастающее непонимание тёти. Причитания и тайные ночные молитвы бабушки. Позже – посещение психиатра, которое ровным счётом ничего не изменило.

Через год и далее – еженедельные драки с «барачниками» за школой. До полного остервенения и отчаяния. И результат. Положившая конец этому бессмысленному «джихаду» его меткая рогатка, которая навсегда вывела из строя главного противника. После чего тот стал чудаковатым, но безопасным придурком с черепно-мозговой травмой. Об этом факте, слава богу, никто не узнал.

Картинки начали меняться быстрее.

Случайная пьяная поножовщина в выпускной. Следователь и постановка на учёт. Поступление в ПТУ на токаря. Подача документов в цирковое училище. Ещё одна драка с довольно нехорошим исходом. Долгое отмазывание. Суд с «условкой». Удачный исход с поступлением в цирковое. Непростые отношения с братьями гимнастами из-за их не такой уж и красивой сестры. Сломанная рука и выбитый передний зуб. Ребёнок от гимнастки, его ранняя смерть и неотвратимый развод.

Дальше всё закрутилось ещё быстрее.

«Большой стакан» и его многочисленные друзья. Подстава от главного «ковёрного», будто бы Пэпс ворует реквизит. Уголовное дело. Смерть интригана от удара ножом. Восемь лет бегства в розыске. Разовые подработки на случайных детских и не очень праздниках. Получение поддельных документов. Возвращение в цирк.

И вот он сидит, старый и опустошённый, после очередного (какого уже по счёту?) представления. Без сил, на куче воняющих старой верблюжьей мочой опилок. Одинокий и никому не нужный. В чёрном гриме. Разглядывает цирковую афишу. Там смеющийся, молодой – он сам.

Надпись затейливым шрифтом гласит: «В программе весёлый клоун Негр ПЭПС».

Где это безграничное счастье быть кем-то? Куда подевалось? Кто он теперь?

Зачем он жил всё это время? Почему не дал прийти неизбежному ещё тогда, когда сидел на куче песка и смотрел сюда? Может быть, ещё не поздно, и будет не нужна эта череда бессмысленных случайностей, никчёмных переживаний, бесконечных страданий?

Когда осатаневшая от представления толпа детей отсмеялась, и потерпевший с веселящейся бандой ушли восвояси, кто-то повернулся в центр круга и сказал:

            – Смотрите! Что это с ним?

На песке лежал на спине белый мальчик, с которого, как чёрная кожа, слезала потрескавшаяся краска. Почему-то никто не решился подойти к нему. Все подавленно молчали. Постепенно дети разошлись по своим дворам и квартирам. Было уже довольно поздно.

Вечером возвращавшаяся с работы тётя нашла его всё ещё лежащим на том же месте. Смотрящим в бесконечно глубокое, голубое до африканской черноты небо.