Безветренными и оттого душными ночами мне снится, будто я - в банке с мотыльками: металлическая крышка цвета черепицы на нашей крыше плотно закручена, хотя как знать, мне ведь до неё не добраться!
Акриловый полуматовый пропеллер игрушечного аэроплана Роберта застыл в ожидании – кто раскрутит его, подняв затем ввысь? Неоновый свет потолочной лампы нахально бьёт в глаза, заставляя всё время жмуриться – терпеть не могу эту лампу, даже во сне!
Коричневые мотыльки-гиганты, равнодушные ко мне, обезумев, машут крыльями вверх-вниз, вверх-вниз, бьются о толстые стенки банки и кружат, и кружат, словно не мотыльки вовсе, а стая перепуганных птиц. А я - всё та же Хезер, просто крошечного размера – славная Хезер, которая никому не доставляет хлопот.
Совсем скоро ночные бабочки устанут противиться заточению и осядут на стенках банки, прилипнув к стеклу в ожидании того, кто откроет крышку, освободив семь пленниц – их всегда ровно семь. Можно сколько угодно кричать, до посинения и взбухания вен на тонкой и нежной шее, но никто не услышит, не обернётся и даже не обратит внимания, поэтому я молча сижу на холодном дне, обхватив колени – веки, словно тяжёлые створки, пытаются опуститься, но отчего-то страшно спать в банке с мотыльками.
- Ох уж этот несносный мальчишка! – раздаётся голос матери за плотно прикрытой дверью, проникает глухим эхом сквозь толстое стекло.
Тут же вскакиваю и, примкнув к стенке потными ладонями, замираю в ожидании, как мотыльки-гиганты, часто и прерывисто дыша, словно запыхавшийся бегун после стометровки. Рывком, стремительным, судорожным и решительным, открывают дверь, впустив резкий порыв воздуха в душную комнату, и тысяча мелких пылинок взмывает ввысь, к самому потолку.
- Ладно, упрямый мальчонка, - говорит мама, входя в комнату. – Я всё равно найду тебя! – хитро прищурившись, опускается на четвереньки и заглядывает под кровать, приподняв край лёгкого летнего покрывала, которым каждое утро застилает постель Роберта.
Льняное платье тёмно-синего цвета с большими желтыми цветами повторяет изгибы тела, крепко прильнув – моя мама очень красивая, стройная и изящная. Кому, как не ей, носить воздушные платья, кружиться перед зеркалом, улыбаясь отражению и звонко смеясь.
- Ах, проказник! – произносит она, оглядывая комнату, остановив взгляд на банке, в которой замерли я, крохотная Хезер, и семь мотыльков.
- Mама, мама-а-а! – кричу, стуча по толстым прозрачным стенкам, но она не то что не слышит, даже не видит меня. – Мама! – осторожно обняв банку теплыми ладонями, она поднимает её и подносит к лицу так, что я могу разглядеть все тонкие морщинки возле огромных глаз. – Мама-а! – она возвращает банку на стол, так же осторожно, как и взяла, ставит рядом с игрушечным аэропланом Роберта.
- И куда запропастился этот мальчишка? – ворчит, выходя из комнаты, а в этот момент, подозреваю, именно в этот самый момент Роберт, мой неугомонный и любознательный, шаловливый братишка, забирается на нашу крышу – а ведь ему всего три года - потом неслышно летит вниз; глухой стук – и Роберта больше нет.
Читает Светлана Аксёнова: