История про графа (Лютнист)

спасибо Аагире за редактуру песни

Руфино заглушил струны лютни и произнёс:

- Не те истории вы считаете страшными, не те. Не ведьм, не драконов и даже не богов нужно бояться. А того, что пришло из совершенно иного, чуждого для нас мира. Чья природа никогда не станет нам понятна. Слушайте, что произошло со мной недалеко от Клаусдорга, в небольшом графстве, в которое мы завернули перед наступлением темноты.

*   *   *

Мы, вольные музыканты, не в почёте у люда, это всем известно. В графский особняк я постучался уж точно не затем, чтобы напроситься на ночлег.

Иной граф наверняка не побрезговал бы скормить своим псам наши изувеченные тела. Но прислуга вполне могла снизойти до разговора и подсказать путь до таверны в Клаусдорге. Визит в имение графа был не сиюминутной прихотью, но жизненно важной необходимостью. Дорога сулила быть запутанной, на небе стягивались грозовые тучи, а неожиданно наступивший сумрак так и норовил сбить нас с пути. Я желал лишь выведать маршрут – и уйти прочь.

Огромное каменное строение вгрызалось в небо остроконечными башнями. Я не разглядел ни единого прислужника в полутьме его тени. Возможно, лакеи заранее укрылись от дождя, который хлынул из чёрных туч, когда мы поднимались по каменным ступеням. Я осторожно постучался в высокие ссохшиеся двери. Собрался уже уходить, но дубовые створки беззвучно открылись. Сквозь потоки льющейся с неба воды на нас смотрела служанка в синем платье и белом чепце, из-под которого выбивалась копна белых волос. Раздался её тонкий, преисполненный юности голос:

- О, вы менестрель! Мой господин – тоже музыкант. Увлекается игрой на лютне и обожает брать уроки у приезжих мастеров. Но, к сожалению, они заезжают в наши края не часто. Поэтому он строго наказал нам принимать в гости любых музыкантов. Достойный собеседник, сказал он, дороже золота. Мой хозяин такой благородный, добрый и умный! Пожалуйста, окажите нам честь и станьте нашими гостями!

Разумнее было бы уйти подальше от этого странного дома. Граф, привечающий голодранцев – кто знает, что может прийти в голову этому безумцу?

Но уж очень сладко пела молодая служанка. Да и продрогнуть под дождём не хотелось.

Как только мы с Бернадеттой переступили порог, двери за нами беззвучно захлопнулись. Я почувствовал, как прохладные пальцы немой цыганки сомкнулись на моей руке, и ощутил взволнованное дыхание спутницы.

А где же служанка? Перед нами – лишь заброшенный холл, опутанный паутиной и затопленный тьмой. Редкие лучи лунного света пробивались через заколоченные ставни и оставляли косые мутно-молочные росчерки сквозь лениво кружащие пылевые облака. В свете этих отблесков виднелся пол, по истрескавшимся доскам которого сновали невнятные силуэты насекомых.

И была ли та девушка? Она ведь не привиделась мне? Иначе, чьи слова склонили нас к шагу через порог? Быть может, не из-за позднего времени так безлюдно было снаружи и не из-за дождя? А потому что здесь обитают вовсе не люди?

Двери не поддавались. Я сломал кинжал, пытаясь поддеть их. Бернадетта оголила свой стилет, но было ясно, что вряд ли существа, обитающие здесь, боятся острой стали. Мы вышли к свету, осторожно ступая по прогнившему полу.

Заросший паутиной холл, все выходы из которого завалены сломанной мебелью, и лишь широкая лестница на второй этаж манила светом, спускающимся из круглого окошка.

Жуткий диссонирующий скрип ступеней сопровождал каждый наш шаг.

До окна оказалось не добраться – деревянные перекрытия, на которые можно было бы опираться, ломались от одного прикосновения.

Визжа, как обезумевшая старуха, открылась дверь в коридор, и я прошёл туда первым. Лишь частички пыли сновали среди тусклого рассеянного света.

Как только Бернадетта последовала за мной, хлипкая дверь намертво захлопнулась за нашими спинами. Когда мы открыли глаза, мы стояли, тесно обнявшись. Не дай вам бог услышать, как кричит немая женщина. Я погладил девушку по талии, посмотрел в её чёрные от мрака зрачки, попытался улыбнуться, но лишь сильнее её напугал.

Из мрака на нас двигалось бледное пятно на чёрном фоне, фантомный мираж, заставляющий усомниться в собственном рассудке. В призрачных очертаниях едва угадывалась та самая служанка, встретившая нас. Верёвка, обвязанная вокруг сломанной шеи. Глаза, выпирающие из орбит, как у висельника. Кисти рук глубоко разрезаны. Силуэт, беззвучно шатаясь, почти подошёл к нам, и, не веря самому себе, я протянул руку, чтобы коснуться колышущегося, словно отражение на воде, образа. Дева рассеялась и обдала нас облаком густого пара, словно порывом ледяного ветра.

- Идём дальше, - прошептал я Бернадетте и повёл её за руку.

Мы шли по затопленному мглой коридору. Сквозь щели заколоченных дверей боязливо просачивался свет. Один из проходов оказался открыт. Комната от самого пола и до потолка оказалась затоплена туманом. Где-то в глубине виднелись фигурки детей, слуг. Я увидел очертания графа, положившего лютню себе на колени, и мне показалось, что я услышал знакомый перелив струн. Откуда-то издали, искажённые эхом, доносились незнакомые голоса.

Мы шли дальше.

Ещё одна открытая комната и пробитая в потолке дыра, сквозь которую на ощетинившиеся доски падает тяжёлый столп лунного света. А вместе с ним – капли дождя, прорвавшиеся внутрь и образовавшие глубокую лужу средь грязи и щепок.

Бернадетта протянула руку, набирая в ладонь льющуюся сверху воду. А спустя секунду от девушки остался только её крик. И сама она, и световой поток с неба – исчезли без следа. Спустя минуту стих и её жуткий вопль.

Я посмотрел вглубь отверстия в потолке, но не увидел неба. Где-то там, в искореженной черноте, виднелся ощерившийся изломанными планками каркас чердачного потолка.

Я стоял в полной тьме и ждал чего-то. Затем бросился на пол и, раскидывая щепки, оставшиеся от гнилого потолка, пачкаясь в грязи и давя попавших под руку насекомых, я убедился в нерушимости дубового настила. Опустошённый отчаяньем, я поднялся и сделал шаг назад из проклятой комнаты, укравшей у меня Бернадетту.

Потусторонний туман накатывал леденящими волнами, пока я шёл из одного помещения в другое. В одном мёртвенно-бледном облаке я видел фигуры бегущих по коридору детей. В другом – беседующих служанок.

Раздался отдалённый перелив лютни. Словно где-то внизу импровизировал неумелый ребёнок, не способный даже настроить инструмент. Диссонирующие, впивающиеся в сознание импульсы вызывали паническую ярость.

Я двинулся на этот звук, спустился по винтовой лестнице и оказался в холле с длинным столом. Обросшие паутиной трёхпалые руки подсвечников тянулись из клочьев пыли. На расставленных по скатерти тарелках всё ещё лежали остатки еды, вокруг которой копошились черви.

В одну из тарелок из щелей в потолке налилась вода, и в отражении промелькнуло лицо Бернадетты. Спустя секунду всё пропало.

Меж пропахшим разложившейся пищей холлом и ещё более смрадной кухней с огромной печью и сгнившими от ржавчины столовыми приборами, я вновь услышал мерзкие звуки расстроенной лютни.

Я вышел в купальню. Стены – в чёрно-белых узорах удушающей плесени. Должно быть, потоп, царивший сейчас вне дома, протёк сквозь щели особняка и наполнил этот небольшой деревянный бассейн, рассчитанный на пару персон. Заросшая водорослями поверхность покрылась рябью. Когда волны выровнялись, вместо них забрезжило отражение обнажённой девушки, стоящей спиной ко мне. Перевёрнутый образ молодого тела Бернадетты не имел ничего общего с той разрухой, что видел я над водой в реальности. Стены в отражении были чисты, а влажная кожа Бернадетты переливалась рыжими отблесками свечей и ламп, озаряющих купальню в том потустороннем, зазеркальном мире. Вода вновь покрылась волнами, и свечение начало гаснуть.

Я снял с плеча лютню, положил её рядом с бассейном и сделал шаг в ледяную воду. Вдохнул полные лёгкие и зажмурился. Когда обжигающий холод ошпарил меня целиком, я открыл глаза.

Я находился в той же купальне, но стены оказались целы, доски на полу отшлифованы и чисты, а вода, в которой я всё ещё стоял, девственно прозрачна. Я словно попал в навсегда ушедшее прошлое, продолжающее существовать в ином измерении.

Рядом со следами босых ног Бернадетты по-прежнему лежала моя лютня. Я поднял её и осторожно двинулся в озарённый лампами коридор.

Раздались знакомые звуки. Именно этот инструмент раньше издавал какофонию, но в потустороннем мире музыка показалась мне очень мелодичной. Струны будто пели мягкими человеческими голосами.

Я приоткрыл дверь шикарной графской спальни и увидел, как хозяин музицирует для Бернадетты. Сердце уколола ревность. Граф с лёгкостью исполнял самые трудные партии, которые я не сумел бы и запомнить.

Цыганка, одетая в белый чепец и синее платье служанки, никак не отреагировала на мой зов, будто не слышала его. Когда я попытался схватить её за руку и увести, она отпрянула, как от ледяного ветра. Похоже, я был для неё не более чем призраком. В этом мире я – всего лишь бестелесный дух.

Неизвестная женщина отварила дверь и прошла сквозь меня, развеяв мой образ, как облако дыма. Всё моё существо обжёг лёд.

- Лицемер! – кричала графиня на своего мужа. – Снова решил совершить грех?! Мало того, что ты взял в наш дом цыганку, которая умеет только воровать, так ещё и хочешь совратить её! Ты ведь клялся, что этого больше не произойдёт!

Бернадетта в страхе забилась в угол, а я встал перед ней, понимая, что вряд ли прохладный ветерок сможет защитить слабую девушку от расправы. И продолжал слушать крики обезумевшей женщины:

- Ещё и играешь на этой мерзкой гадости! Эй, цыганка! А ты знаешь, из чего сделаны струны его лютни?! Он изменил мне со служанкой, а когда я запретила им быть вместе, распутница повесилась в моей спальне! А знаешь, что случилось потом?! Этот безумец сделал из её жил струны, и теперь играет на них для тебя серенады!

Блеснуло лезвие, и тело графини рухнуло на пол. Отложив лютню в сторону, хозяин дома с окровавленным кинжалом двинулся на Бернадетту, дрожащим голосом произнося:

- Она ничего не понимала. Она разрушила нашу любовь. Моя милая была самой прекрасной девушкой на свете. Её чуткие пальцы вдыхали юность во всё, чего касались. Перебирая струны, сделанные из её жил, я будто вновь возвращался в старые времена, вспоминал нежность её тела и сладость её голоса. Но теперь всё позади. Отныне я люблю только тебя, милая. Только тебя…

- Не верь ему! – взвыл я, и, казалось, Бернадетта услышала мой крик. – Не верь! Его не существует! Они все мертвы! Но ты жива!

Девушка скрестила над волосами свои тонкие бледные руки, и по синему платью пробежал отблеск от запятнанного кровью клинка.

- Мой инструмент уже не звучит так, как раньше, - хрипел хозяин. – Мне нужны новые струны. Ты поможешь мне, любимая? Поможешь мне, правда?..

Я вспомнил слова священника, который твердил о том, что инструмент мой позволяет видеть истину. Провёл ногтями по струнам своей лютни, и рыжеватый свечной свет словно смыло водой. Наваждение схлынуло, оставив лишь мрак, наполненный обломками мебели и едва различимыми тенями. Такое же слабое пятно, зависшее в воздухе, осталось и от Бернадетты. И от графа, который всё ещё приближался к ней в том, ином мире.

На изорванной кровати лежала лютня хозяина. Лак на ней истрескался, а растянутые со временем струны из жил висельницы колыхались на ветру, издавая диссонирующие звуки. Жуткую мелодию, на которую я шёл всё это время в поисках Бернадетты.

Любой рассказчик сойдёт с ума, пытаясь изложить то, что произошло после. Но я надеюсь, что рифма и музыка помогут мне донести то, что случилось в полуразрушенной спальне, залитой мраком и призрачным туманом.

Картина неясна – и смутны

Две тени во тьме ледяной.

Проклятая чёрная лютня –

На ветоши передо мной.

Не маг я, и мне не избавить

От алчущей нежити тьму.

Могу лишь одно я исправить –

На лютне тяну я струну.

Гармония – вместо ответа.

Всего восемь жил в унисон.

Из нот – моя армия света.

Разящий мой меч – камертон.

Вторую струну выправляю,

За ней натяну ещё две,

И в грифе колок закрепляю

Назло оживающей тьме.

Из проклятой лютни прольётся

Во мглу оглушающий стон.

Рассудка незримо коснётся

Безумный пугающий сон.

Из стен – руки, лица и очи,

И громом поднимется вой.

Назло этой призрачной ночи

Ещё две струны стали в строй.

Обломки кружат в истерии.

Неистовствует порыв.

И я улыбнулся стихии,

Созвучие нот утвердив.

В осколки разбилось убранство,

Обрушился потолок,

В агонии смялось пространство.

На месте – последний колок.

Не зря, разрушенье устроив,

Орда на меня поднялась.

Проклятую лютню настроив,

Себя я с избранницей спас.

*   *   *

- В густом тумане я нащупал руку Бернадетты, и вместе мы бежали из проклятого дома. Стены рассыпались в щепки за нашими спинами.