– Полтора десятка лет отлавливаю маньяков, но ни разу не предполагал, что с человеком можно совершить подобное зверство! – рука инспектора дрожала, когда он подносил к губам стакан бренди, любезно предложенный хозяином дома. – Хотя, кто мог подумать об этом, если преступник без двух мнений обладает особо извращенной фантазией? Даже сейчас я вот собираюсь поведать вам дело, но никак не решу, с чего лучше начать. Рано или поздно придется подвести к тому, что мы записали, глядя на жертву. Но зрелища я, поверьте, забыть не смогу!

Мишель Тулон, частный детектив, подбадривающе кивнул:

– Предлагаю начать с того, почему полиция обратилась ко мне.

– Да вот по той же причине. Дело всколыхнуло все управление. Никто не может взяться за расследование, не восклицая: «Нет, это же невозможно! Что за монстр завелся в наших краях!» Это редкий случай, когда нам пришлось искать детективов по рекомендациям. Вы пишете в вашей рекламе… – он развернул газету. – Самый циничный из детективов предлагает свои услуги. Мой девиз: «Эмоции или лишние чувства не должны мешать ловле преступников!» Если мистика в вашей жизни требует эффективного ответа, обращайтесь в дом 86, переулок Ботер, с десяти утра до шести вечера. Спросить месье Тулона. Это правда, что вы гордитесь цинизмом?!

– Скорее, рациональностью, но про эффективный ответ мистике в обход эмоций могу только повторить.

– Что ж, я надеюсь, вам по зубам будет мистика нашего… не знаю кого. Разумеется, вам оплатят работу, если надо, я позабочусь, чтобы вы получили деньги из моего кармана, ибо любой готов приплатить вдвойне, лишь бы это ирреальное чудовище наконец нашли.

– Я слушаю всю историю.

Детектив, превыше всего ценивший рациональность, знал, что его особые взгляды чаще всего отпугивают публику, но против воров, мошенников, порой и убийц, большинство из которых действовали на эмоциях, его хладнокровие работало великолепно. Когда окружной инспектор Нард появился на его пороге с предложением поймать маньяка, Мишель счел, что дело окажется легким. Маньяки все суть страсть, и незамутненный разум с препятствиями не столкнется, подстраивая им ловушки.

Но все оказалось совсем не просто.

– Вы знакомы с делом Четвертача? – уточнил Нард, отставив стакан на стол к изрядно распробованной бутылке.

– Разумеется. Все, что было освещено в газетах. Но если есть что-нибудь дополнительное, что я должен знать…

– Нет, все, что нужно, все есть в газетах. Где-то в лесу  на городской окраине орудует, как известно, маньяк. Отлавливает прохожих, привязывает их к бревну, с кляпом, и четвертует мясницким ножом: руку, ногу, голову. Ужас, не так ли? Нормальный, мерзкий, земной ужас. Вас не смущает еще, что я называю это нормальным?

– Очевидно, то, с чем столкнулись вы, было много хуже. Жертва была убита в особенно извращенной манере?

– Жертва была жива! Человека нашли на пороге больницы, с запиской, привязанной к шее.

Побледнев от воспоминания, инспектор перевел дух, доставая конверт из-за пазухи.

– Вот записка, любуйтесь! Любуйтесь, сэр!

Приняв в руки странный на вид лист бумаги, гладкий, словно облитый смолой, Мишель прочитал:

«Заберите своего Четвертача!»

– И это все?

– То, что касаемо записки – все.

– То есть, послание нигде не расшифровывалось? Не было указаний, что подразумевалось под этими словами? Раз нет, то у меня будет несколько версий об их значении. Игнорируя возможность ужасной шутки, когда человеку на пороге больницы кто-то повесил дурацкую записку на шею, представим пока что два варианта. Во-первых, призыв жертвы, либо ее знакомых, обращенный к кому-то, кто знает маньяка, чтобы они повлияли на его действия. Либо… жертвой был сам Четвертач, и записку следует понимать, как раздраженное «Заберите вашего хулигана!», нередко слышанное родителями непослушных детей.

– Мы полагаем, что жертвой был Четвертач, – подтвердил инспектор.

– А что сама жертва говорит?

– Ох…

Нард беспомощно оглядел кабинет детектива и повторил:

– Ох… вот мы и подошли к тому, что с ним сделали. У него был отрезан язык.

– Что ж, не проблема, если он мог писать. Но дайте догадаюсь. Если это была месть знакомых одной из жертв, то, скорее всего, у него были также отрезаны руки?

– Если бы… руки и ноги у него были на местах. Как бы на местах, если можно так выразиться.

– Что значит, как бы?

– Локти сгибались вперед, а колени назад. Кто бы ни отрезал ему язык, они же переставили ему ноги и руки местами. От полученных травм жертва впала в безумие и скончалась сегодня утром. Вскрытие, проведенное почти сразу же, показало следы операции на костях и мускулах, при этом все выглядело, как будто операция была проведена годы назад. Шрамов на коже не было; мышцы едва носили следы пересадки конечностей; кости срослись целиком, как после перелома. Все, что мы могли предполагать, глядя на это – вмешательство чего-то дьявольски непонятного!

Мишель прошелся по кабинету, осмысливая сведения от инспектора.

– Понимаю, что вы имели в виду, говоря о зверстве. Если учесть, что, допустим, кто-то мог научиться пересаживать человеку конечности… как там были задействованы мускулы? Перекручены мышцы и сухожилия?

– Нет, напротив, видно, что они аккуратно рассечены и соединены передние с задними, как выразился наш патологоанатом, «ювелирным образом».

– Жертва это терпела? Когда с ней такое вытворяли.

– Нет! Мы подозреваем, что его ввели в бессознательное состояние, совершили эту чудовищную операцию, затем, еще опоенным, отвезли к больнице. Свидетели и врачи убеждены, что те несколько минут, когда Четвертач (полагаем, это был все же он), приходя в себя, обнаружил, что с ним сотворили, стали для него поводом к безумию. Сначала он был в шоке от того, что у него нет языка, потом попытался двинуться… и началось!

– Сколько времени могло пройти минимум с момента, как была сделана операция?

– Полгода… пять месяцев… даже три месяца, может быть.

– Но последнее нападение маньяка было, если правильно говорят газеты, всего две недели назад. Почему вы уверены, что жертвой был он? Возможно, это сам Четвертач изощрился запутать след.

Инспектор замахал руками.

– О чем вы говорите! Четвертач – мясник! Машет топором! Тут же просто дьявольская работа, невероятно чудовищно мыслящий разум! Любому ясно, что кто-то решил наказать маньяка, кто-то, если так можно выразиться, подшутил над ним жутким образом, словно издеваясь над его манерой убивать: руки, ноги, голову… насмешник совершил почти то же самое: руки, ноги, язык… кошмар, даже не причинил ему боли! Взял вот так и поставил перед фактом осознания, что с ним сотворили! Вы говорили, что можете справиться с мистикой, побить ее рациональным мышлением, вот задача для вас: разберитесь, пожалуйста, с тем, над чем наши умы отказываются работать! Выясните, кто в окрестностях наших гор обладает столь дьявольским чувством юмора, что за жуткий разум стоит за всем этим делом! Это вызов всем вашим принципам, сэр Тулон!

В бричке по пути к загородному госпиталю, где нашли изуродованного мужчину, детектив предположил, что также возможен третий вариант: кто-то со стороны совершил злодеяние над невинной жертвой, выставив ее Четвертачом. Возможно, чтобы припугнуть маньяка, если он читает газеты. Но в прессу это происшествие пока что не просочилось. Тем более, что инспектор Нард возразил, что опять же, раз костные порезы и переломы должны были срастаться по меньшей мере три месяца, то, выходит, всю эту сцену для Четвертача задумывали очень долго и, без сомнения, с адским цинизмом. Он согласился, под доводами Мишеля, что вероятно, жертвой был все-таки не маньяк, но как вышло, что этот несчастный узнал, что с ним сталось, лишь три дня назад?

Любой из свидетелей в госпитале – сестры милосердия, ухаживавшие за пострадавшим, доктора, обслуживающий персонал – начинал показания с того, что «Это ужасно!» Поток их эмоций глушил все ценные сведения о состоянии жертвы, которые они, могли предоставить. Пересаженные конечности хорошо работали, боли несчастный, по-видимому, не ощущал, и пока не двигался, кое-как смирился с потерей языка. Чтобы он сразу не понял, что с ним сделали, его пришлось привязать к кровати, и пользовавший его доктор велел держать его на наркотиках, но странным образом наркотики не подействовали, а сил у больного внезапно хватило, чтобы разорвать путы. Естественно, на ногах он держаться не мог, ползал по палате и мычал… к счастью, мучился недолго. Все, кто наблюдал его страдания, никогда не забудут этого зрелища!

– Вы говорите, не действовали наркотики? – спросил Мишель у доктора. – Почему?

– Я могу только предполагать, что несчастного накачали неизвестными нам стимулирующими препаратами.  Они нивелировали действие всех лекарств, и придали ему огромную физическую силу. Более того, он порезался, пока был на полу, о разбитое стекло. Рана затянулась почти мгновенно.

– «Почти мгновенно» – это за какой период времени?

– Не более, чем за час. Без следа. Вот почему мы думаем, что операция… не могу называть это зверство хорошим словом, тем не менее, придется. Операция была сделана не так давно, и лишь под действием стимулятора возникло ощущение, что переломы и порезы заживали столько времени, сколько необходимо в обычных обстоятельствах.

У сиделок Мишель спросил также, какие вещи были на убитом, и можно ли их осмотреть. Смотреть оказалось не на что: подкинутую жертву облачили в обычный медицинский халат, новый, чистый, без пятен крови или других следов.

Фотографию мертвеца дали в газеты, и вскоре откликнулись родственники. Тело им выдали в расчлененном виде, чтобы не волновать сверх меры. Убитого обозначили в газетах как «еще одну жертву Четвертача».

Допрашивая родственников, Мишель пришел к выводу, что жертвой все-таки оказался маньяк, потому что по их словам, он имел привычки выезжать за город, на природу, после обеда, и возвращался поздно, а места, в которые он мог ездить, были поблизости от тех мест, где находили ранее расчлененные жертвы. В конце концов, в постройках его загородного имения были найдены мясницкий топор, веревки и прочие орудия тех понятных, простых убийств, что почти год кормили газетчиков.

О том, что маньяк обезврежен и дело закрыто, было доложено в прессу, и столичные жители вздохнули с облегчением. До появления новой угрозы.

Уже после госпиталя Мишель заколебался. Ему казалось, что тот, кто превратил тело человека в неведомую природе конструкцию, словно сошедшую с ненарисованного эскиза к Босхову «Аду», отнюдь не похож на легко уловимую дичь. Он внушил полицейским, что не окажется в этом деле полезным и постарался, как мог, отказаться от участия в дальнейшем расследовании. Возможно, потому что он в самом деле не считал себя хорошим противником Дьявольскому Хирургу, как нарек «шутника» инспектор. Но когда Четвертач был опознан уже окончательно, он признался себе, что на данный момент стоит в этом деле на стороне разыскиваемого преступника. Там, где полиция целый год подвергала людей опасности, проводя расследование убийств кое-как; там, где Четвертач, оставивший крупное наследство родственникам, воспевающим на каждом углу его образ праведника, мог бы взятками избежать суда или выиграть жизнь и свободу через подкупы и хорошего адвоката – там Мишель готов встать на защиту силы, наказавшей маньяка невероятным, но действенным образом. Он не желал увидеть, как таинственного, но явно талантливого Хирурга поведут на виселицу.

Ближе к вечеру на третий день после того, как нашлись орудия Четвертача, по улице, словно бешеная, пронеслась лошадь извозчика. Перецок копыт затих под окном квартиры, которую снимал детектив. Через открытое окно своего кабинета на втором этаже он услышал разговор служанки с посетителем, стремившимся к нему так поспешно.

– …Срочно надо поговорить.

– Простите, но господин Тулон запрещает впускать к нему без приглашения. Он предупреждает о тех, кого надо принять…

Мишель высунулся из окна:

– Это вы, инспектор?

– Сэр Тулон! – задрал голову Нард. – Как удачно, что вы лично можете отозвать стражу, преградившую мне дорогу в ваши чертоги!

Гадая, что такого стряслось у полиции, что требовало безотлагательной консультации частного детектива, Мишель попросил служанку впустить внепланового посетителя.

– На самом деле, я не допускаю никого лишь затем, чтобы в доме не было нечаянных разборок или неудачных встреч, – объяснил он инспектору по пути в кабинет. – Фигуранты общего дела обладают неприятной особенностью сталкиваться друг с другом в самых неподходящих местах, а этот дом ведут женщины, у которых я из-за таких встреч могу оказаться совсем не в фаворе. Но вас я не считаю человеком, которому какая-нибудь из моих клиенток стремится выцарапать глаза.

– Иногда случается быть и таким человеком.

– Вы по срочному делу, как я понимаю.

– Да. Мы оставили вас в деле Четвертача как эксперта-консультанта, и вопреки всему, дело не закрыто. Мы уверены, что убийца маньяка продолжает свою, кхм… работу.

– Пересаживает местами конечности еще кому-нибудь?

Инспектор бросил затравленный взгляд на детектива: деловито-беспечный тон был, по его мнению, совершенно некстати.

– Похоже на что-то большее. Рано утром на пороге больницы нашли четверых человек. Живые. Крайняя степень сумасшествия. Говорят, но несут бред. Одному мерещится что-то, чего не видит никто, другой сидит складывает и перемножает без конца сложные числа…

– Результат вычислений правильный?

– Ужасно, но да. Мгновенный счет в уме. В остальном он замкнут в себе. Третий просто погружен в себя, ни на что не реагирует. Четвертый рисует какие-то схемы. Оба – который считает и чертящий схемы – действуют как машины. Их ничто не волнует, четко, как на заводе, делают свое дело, даже покормить их сложно. Потом через час к больнице подкинули еще одного. Тот просто кричал. На крик выбежали медсестры, унять его не могли. Он вопил, пока не осип.

– Кто их мог привести?

– Нигде нет свидетелей. Улик тоже не найдено, кроме пятна странной вонючей жидкости, похожей на масло с радужными разводами. Оно было недалеко от больницы и привлекло внимание случайно. Об этом немного позднее. Дело в том, что все пятеро опознаны. Позавчера… вы слышали про ограбление поезда недалеко от станции «Горный перевал»?

– Разумеется. Пятеро бандитов с платками на лицах перегородили пути большим камнем, прыгнули в остановленный пассажирский поезд, собрали куш, ограничившись только одним вагоном первого класса. Провернули все неожиданно и быстро скрылись в горах на своих лошадях.

– Пятеро у порога больницы оказались теми самыми бандитами. На них была одежда, которую опознали ограбленные, руки связаны их же масками, а при одном обнаружились именные часы министра железнодорожных путей, ехавшего в том самом поезде.

– Теперь у министра появится стимул организовать пассажирскую безопасность получше.

– Но нас волнует не ограбление! Вы понимаете, что позавчера эти пять бандитов были нормальными, а сегодня их находят неизлечимо сумасшедшими?

– Вполне понимаю.

– И врачи говорят, что как минимум у двоих обнаружены следы давней трепанации черепа. Давней!

Мишель кивнул. Он ожидал, что появятся намеки на случай с Четвертачом.

– Что-то еще, указывающее на нашего таинственного защитника мира от маньяков и бандитов?

– Защитника?! – инспектор Нард был убежден, что в случае, где фигурировал необычный хирург, шутя справляющийся с разбойниками, выискивать благородные цели не приходилось.

– Пока что у нас нет доказательств, что он может совершать то же самое с людьми, у которых совесть чиста. При них были записки?

Инспектор уже доставал из бумажника кружок, словно облитый лаком. Послание гласило:

«Теперь даже мне неведомо, как вернуть их в разумное состояние».

– Все та же бумага. Но почему круглая?

– Наверное потому что была вложена в часы министра железнодорожных путей. Но обрезана-то, обрезана как! Словно ее пробили на фабрике по шаблону идеально под крышку часов! И напечатано явно не на простом станке!

– Однако вы говорили, что на задворках больницы была найдена странная жидкость, – напомнил сыщик.

Инспектор кивнул:

– Да, тут мы подходим к вашей роли. Дело в том, что назвать эту площадку около больницы «задворками» довольно трудно. Оттуда идет дорога, покрытая старым асфальтовым ломом, вместо булыжника как везде. Здание находится на окраине, в жутковатом месте, почти у самой пропасти, отделяющей эти края от гор. Это бывший госпиталь для гвардейцев, бившихся с горными бандами в прошлом. Недавно для них был построен другой госпиталь, ближе к горячим точкам, а этот обязали принимать бесплатно бедняков, не способных платить за нормальное лечение. Иными словами, богоугодное заведение. И в это богоугодное заведение некий дьявол из гор решил подкинуть свои обезумевшие жертвы.

– Почему вы считаете, что именно дьявол? – спросил Мишель.

Инспектор Нард воззрился на него как на ненормального.

– Я не назову это существо человеком, – буркнул он и продолжил, рисуя в блокноте схему: – Асфальтовая дорога ведет к горам, огибая пропасть. Отследить, кто ходит по ней и кто ездит, очень сложно. В любой момент к больнице могла прикатить повозка, груженная телами и в подходящий момент с нее могли перетаскать эти тела на каталках вдоль цоколя. Все окна первого этажа закрашены и забраны решетками, они не открываются даже в сильную жару. Никто не видел, что происходило в ранний час.

– Преступники почти что не рисковали.

– Почти, да. Вероятность оказаться замеченными была, но их не остановила. Возвращаясь в горы, они, по всей видимости, нечаянно пролили жидкость на землю. В лаборатории определили: это бензин.

– Бензин? Пятновыводитель? Не вижу причин для использования его в этом месте. Никто не выводит пятна в больничном белье.

– Его еще используют как антисептик, что ближе к идее.

– Ах да. Но у пяти разбойников не было, скажем, порезов?

– Свежих нет. В целях следствия им искусственно нанесли царапины, которые…

– Дайте угадаю! Затянулись моментально.

– Да.

Мишель прошелся по кабинету и сел за стол.

– Кто-то изобрел великолепный заживитель ран, – сказал он задумчиво. – Хорошо, какова моя роль в вашем плане, инспектор?

– Довольно небезопасная, – ответил Нард. – Вы вправе отказаться, но мне некому предложить эту работу, в любом случае мы будем вынуждены нанимать частного детектива. Ведь вы уже видите, в сторону каких мест идет наше расследование?

Он повел рукой в сторону окна, безошибочно определив положение непроходимой гряды, подступавшей к городу. Никто из живших в этих краях не промахнулся бы, показывая направление к основному источнику суеверных страхов.

Горы.

Пилоны уступов, нагромождения земляных валов, скальные стены окружали столицу. Они защищали город от внешних угроз; они же давали жизнь угрозам внутренним. Блестящие снегом вершины были тем видом, без которого невозможно представить себе существование; это был дом для людей, но не то жилище, где есть уют, а скрипучий, таинственный, неисследованный особняк с привидениями, многие века принимающий в своих стенах поколения за поколениями. Где-нибудь на равнинах, в далеких странах дьявол живет под ногами, в центре Земли. Здесь же вся рать Преисподней нашла обитель в горах, и если житель другой столицы, помянув черта, покажет вниз, здесь вам непременно и четко, как компас, дадут знать, где именно расположено основное вместилище адских сил.

Горы… Место, которое не подчиняется никому. Туда ходит гвардия, давно лишенная своей изначальной функции дворцовой стражи; теперь «гвардией» называют военные подразделения, борющиеся с бандитами. Когда пропадает гвардеец, его редко ищут: горы, решившие взять себе жертву, не отдадут ее никогда.

– Мы не можем сейчас подключать гвардию к этому делу, – вздохнул инспектор Нард. – Полиция должна быть уверена в том, что на самом деле бандитов не просто так опоили в столичных притонах. По правде сказать, я надеюсь, что именно так и было. Связываться с горами – бр-р!

– Согласен, притоны лучше. Значит, моя задача – пройтись по кабакам и выяснить, где могли опоить бандитов?

– И слухи, Тулон, собрать слухи, а также возможно улики!

– Хорошо. Раз связь с горами зиждется лишь на направлении асфальтовой дороги и пятне бензина там, где его не должно было быть, я надеюсь вас успокоить, инспектор, опротестовывающими это сведениями.

Но ничего, способного успокоить, он не добыл. Напротив, по всем заведениям, где он побывал за несколько вечеров, шептались о грозной силе, поселившейся в горах с недавних пор.

Кто-то ловил бандитов, и это были не их соперники, ибо те оставляли трупы, а новый убийца – нет. Кто-то уничтожал отряды гвардейцев, забредавшие слишком далеко. Один пропойца клятвенно уверял, что на перевале, когда он пешком шел к племяннице, не имея денег на билет в поезде, его взяли бандиты, и беспардонно вынудили раздеться, несмотря на то, что дело было ранней весной, и на вечно гулявший там промозглый ветер – чтобы убедиться, что он не скрыл кошелька где-нибудь в белье. Но внезапно, увидев что-то неподалеку на высоте, они с криками бросили свое дело и унеслись прочь, будто черти за ними гнались. Рассказчик обернулся куда они смотрели, но ему слепил глаза склон, покрытый снегом, и потому он запечатлел только темную человеческую фигуру, которая неспешно удалялась в сторону, противоположную той, куда убежали бандиты. Бродяга дрожал от холода, и поэтому занялся тем, чтобы снова одеться, а когда обернулся снова, фигура была уже далеко на фоне неба, на высоком обрыве, куда никто в здравом уме не посмел бы сунуться, но странный человек шел по узкому выступу как по ровной дороге.

Пьяному бродяге не слишком поверили – мало ли кто придумает ограбление с мистикой, чтобы было что рассказать. Но другие слухи о том, что с недавних пор на порогах больниц находят горных бандитов, сошедших с ума, выявили еще несколько происшествий, похожих на то, которым занимался инспектор Нард. Оказалось, что случаи с Четвертачом и пятью бандитами вовсе не первые, просто в местах, где находили тех сумасшедших, больной или мертвый бродяга на пороге – в порядке вещей, никто не задумывается там, чтобы вызвать полицию. Искать версии кто и как доводил бедолаг до безумного состояния, было излюбленной темой для разговора во всех кабаках.

Догадки шли за догадками, и наконец, в пивном баре «Три козы», любимом заведении Мишеля, прозвучали слова «Горный Хозяин».

Старая легенда. В представлении обывателя, раз есть горы, значит есть и тот, кому они принадлежат. Тот, кто недоволен вмешательством людей в свои дела. Сила, обитающая в пещерах, рыщущая в подземных ходах, окружающая мелкие поселения и города побольше, такие, как столица, годами жалась в складки заснеженных, продуваемых ветром хребтов, оттесняемая с равнин. Люди выталкивают все то мифическое, эзотерическое, что правило здесь до их прихода, человеческие дома строятся все ближе и ближе на подступе к горам, мы занимаем пещеры, ходим по перевалам, бандиты стоят на пути у нас и воюют между собой. Мы пробудили Хозяина горных троп!

Он может не иметь формы, лица, он может быть невидимкой, хотя иногда его замечают в плотном тумане, в окружении радуги – темная человеческая фигура, стоящая ни на чем. Порой он спускает лавины на тех, кто осмелился его потревожить. Горный Хозяин умеет также внушать свою волю. Недаром порой на высотах, на, казалось бы, обыкновенных тропинках накатывает чудовищный ужас, заставляющий путников бежать прочь, падая и сверзаясь с обрывов. Хозяин может и заманить в глубины пещер навсегда. С какой целью он делает это – неведомо, но говорят, что на свете нет существа, способного воспротивиться его зову. Но если его разозлить окончательно – кто знает, что станется с человечеством!

История прозвучала под сводами бара, передаваемая между завсегдатаями заведения. Слова вызывали дрожь, холодили спину, как будто подуло в теплом помещении горным ветром, тем резвящимся вихрем, что никогда не укладывается на самых высоких из перевалов. Расплатившись с барменом, сыщик отставил пиво и направил стопы домой.

В переулке Ботер, точно напротив его квартиры, было темно.

Под разбитым фонарем – специально разбитым, внизу лежали осколки – ощущалась человеческая фигура. Кто-то совсем недвижно стоял во мраке, но глаз, привыкавший к темноте стремительно, выхватывал все более отчетливо его очертания. Незнакомец был без шляпы, плаща или пальто, можно было различить, скажем, черный костюм и, возможно, додумать под ним темную рубашку, но как ни вглядывался Мишель в темноту, он не мог рассмотреть в ней лица. Впрочем, он поглядывал искоса, украдкой, изображая, будто никак не может найти свой ключ, поэтому долго возится у двери. Склонившись над связкой, он мог отмечать только незначительные детали. Однако он вскоре понял, что в самом деле не замечает нужного ключа на кольце.

Луна явилась на помощь, осветив ту сторону улицы, где находился дом сыщика. Наблюдатель в тени шевельнулся. Надумай он выстрелить или метнуть нож в жильца, застрявшего у двери – жертва будет бессильна спастись. В свете луны Мишель утвердился в своем неприятном открытии: ключа от входной двери в связке не было.

Он решил было удалиться, покинуть пустынную улицу, добежать до людного места… Но придется тогда повернуться спиной к незнакомцу. Впрочем, тот вряд ли убийца, иначе бы не стал долго ждать, чтобы осуществить свое дело. Возможно, он дожидался, когда хозяин откроет дверь, чтобы напасть со спины, оглушить, и нагло ограбить квартиру. Воры нынче пошли беспардонные. Мишель решил, что лучше спокойно, но осторожно пойти по улице влево, где через пару домов открывается площадь с пивными и полицейскими. Но тут же пришло сомнение (а он не любил сомнений, влетавших, словно сквозняк, ворошащий стопочки строгих фактов): стоит ли оставлять дом грабителю? Кто знает, насколько нагл этот тип? Судя по тому, что он стоит там в небрежной позе зеваки, ничем не нарушая тишину и не пытаясь что-нибудь предпринять, у него явно имеются планы, связанные с Мишелем.

Разумно будет позвать полицейского… Но сомнения продолжали приковывать сыщика к месту, создавая дискомфорт во всем теле, словно конечности стремятся действовать сами по себе, мозг пытается это все урегулировать, и на колебания тратится драгоценное время. Попробовать, что ли, дождаться рассвета? Что будет, когда прояснятся улицы, и незнакомец из невнятных призрачных очертаний превратится в человека из плоти и крови? Что он предпримет тогда? Убьет? Убежит? Подойдет и заговорит?

Одно Мишель чувствовал точно: сам он ни за что не решится заговорить первым.

Наблюдатель в тени снова зашевелился – одно движение, но понятно, что это человек – вынул руку из кармана. Там, где Мишель домыслил его пальцы, что-то блеснуло.

«Револьвер!» – напрягся сыщик. – «Минутку, слишком мелко для револьвера, или это карманный дамский тип оружия, из которого он в меня вряд ли достанет».

Но нет. Опасаться было нечего: предмет в руке незнакомца был настолько мал, что легко исчез в закрытой горсти.

Свет луны потихоньку достигал и той стороны улицы. Первыми забледнели крыши, затем засиял сточный желоб у дома напротив, и наконец ясно вырисовалось разбитое стекло фонаря. Новый ступор нахлынул на Мишеля, когда он, осторожно следя за тем, как свет вытесняет мрачное укрытие наблюдателя, обратил внимание на края осколков стекла, остававшихся в колбе фонаря. В них было что-то неестественное, не такое, как если швырнуть туда камень. Но он не успел осмыслить, что видел, когда человек сделал шаг в почти убежавшую тень, явно стараясь не подставляться изобличительному лучу. Почти не меняя скорости, не медленно, но и не спеша, он развернулся и стал удаляться, все так же держась тени.

«Да что на меня нашло?» – подумал вдруг сыщик. – «Стоял полчаса, пялился не пойми на кого, а он, может, всего-то и хотел обратиться за спичками, но не знаю, что обо мне подумал».

Однако, сыщик не замечал, что теперь движется следом за незнакомцем, который не останавливаясь, словно на прогулке, шел, засунув левую руку в карман брюк (можно было различить торчавшую полу пиджака), и правую свесив вдоль туловища. Мишель мог его догнать, но почему-то продолжал держаться на порядочной дистанции. На углу переулка Ботер незнакомец повернул в сторону освещенных луной и другим фонарем садов. Продолжив погоню, можно было бы наконец-то увидеть его при свете, но из правой руки его что-то выпало и со звоном скатилось в щель между камнями мостовой. Очевидно, блестящий предмет, что он достал из кармана.

Дойдя до места, где звякнул предмет, сыщик приостановился, надеясь его рассмотреть, и замер от догадки. Забыв про незнакомца, он кинулся шарить в траве разбивающей кладку булыжника, пока не нащупал искомое. Пропавший ключ из его связки, ключ от входной двери!

Когда он поднялся, странного темного типа нигде не было видно, и догадаться, в какой из переулков он завернул, было невозможно.

Мишель вернулся к дому с так кстати возвращенным ему ключом в руках, и первым делом изучил стекла от разбитого фонаря, блиставшие в лунном свете на мостовой, словно лужицы ртути. Их края не внушили ему спокойствия.

Опасаясь, что в доме ему подстроен «сюрприз», Мишель, с револьвером наизготовку, проник в помещение. Он обошел весь дом, зажег рожки во всех комнатах, невзирая на счета за газ, которые не порадуют миссис Лана, его хозяйку – все, чтобы лишний раз убедиться, что не только ловушек здесь нет, но и никаких следов, никаких улик, указывающих, что кто-то пошуровал в пустом доме. Он поднял окно, ведущее на улицу. Извернувшись, с биноклем, более тщательно осмотрел темный фонарь. Сомнений не было: верхние куски стекла, торчавшие, будто гнилые зубы на челюсти, монструозно изогнутой под прямым углом, концами складывались в аккуратную полудугу. Это могло быть пулевое отверстие, но пуле для этого следовало быть диаметром дюйма два. При незнакомце не было никакого ружья. Чем он загасил фонарь, и зачем так сложно? Конечно. Камнем бы он просто выбил стекло и вряд ли бы повлиял на фитиль, а ему требовалось лишить улицу единственного источника освещения.

Зачем ему требовалось стоять в тени и смотреть? Почему незнакомец был столь любезен, что имея при себе ключ, не заглянул «в гости»?

Ответ на этот вопрос Мишель нашел лишь наутро. О том, что здесь кто-то бывал, он не стал оповещать ни служанку, ни миссис Лана. Вместо этого он еще раз тщательно осмотрел все помещения. Никаких следов. Все предметы на местах. В банке с солью – соль, в коробке с печеньем – печенье, во всяком случае, так выглядит на первый взгляд.

На письменном столе он всегда держал вызывающе яркую папку с малозначительными бумагами, в которую клал три волоса – по одному между листами. Если кто-то в его отсутствие взял да пробрался в кабинет в поисках конфиденциальных сведений о расследованиях, то Мишель всегда будет знать, хотя бы, что мимо этой папки любопытствующие не прошли. Вчера, выбитый из колеи, он забыл ее пролистать, а следовало начать именно отсюда. Волосы были на месте. Казалось, незнакомец, даже если бывал здесь в доме, не заинтересовался приманкой. Но пролистав страницы, Мишель уже не просто замер, но получил вдобавок гадливое чувство, как бывает в школе, когда ты готов на уроке похвастаться тем, что знаешь ответ на вопрос учителя, а тут поднимается первый ученик класса и тарабанит уверенно, заставляя тебя понять, что все, чем ты собирался блеснуть, было детским лепетом по сравнению со знаниями отличника.

Но какими бы неприятными ни были чувства, им он не давал права помешать четким действиям. Испытывать эмоции не возбраняется, но укрыв в глубине, не позволяя им руководить тобой. Разве что вчера… словно нечто витало в воздухе, чему он не мог дать названия; в ночной сцене было задействовано колдовство, объяснения которому он не знал, и отсутствие нужных сведений, очевидно, вгоняло его в непривычный ступор. Но это было вчера. Сейчас он испытывал просто здоровую злость – на себя, на хитрого незнакомца, на то, что позволил кому-то украсть его ключ…

Несмотря на то, что все в папке было точь-в-точь, как оставлено, среди бумаг лежала записка, не имеющая отношения к приманке:

«С волосками неплохо придумано, но я не хочу оставлять вас в сомнениях. В вашем доме я лишь осмотрелся. Вы меня заинтересовали. Можете не опасаться подвоха. Удачных дел.»

Пытаясь понять, что же надо этому типу с замашками взломщика, Мишель ни к чему не пришел. Постучавшись к хозяйке, он сделал признание:

– Боюсь, у меня выкрали ключ от входной двери. Придется вам срочно вызвать слесаря поменять замки.

Хотя в эффективность подобных мер он не очень верил.

«Итак, к чему мы пришли?» – мысленно рассуждал Мишель, устроившись в кресле после обеда. – «Некий Икс утверждает, что он мною заинтересовался. Вчера его присутствие вблизи произвело на меня странное впечатление, всколыхнуло инстинкт самосохранения. Проще говоря, вызвало иррациональный страх. Потому меня и одолевали непривычные ступоры. Версию дьявольщины отметаем – рассматривать ее нет смысла. Исходим из того, что это человек из плоти и крови. Что могло вызвать страх? Его странное поведение? Определенно да. В моем опыте трудно найти логику для такого молчаливого наблюдения. Никто ни в одной знакомой мне ситуации не будет стоять в тени с моим ключом в руках, уверенный, что я его хорошо вижу. Только если хотел действовать мне на нервы. И это – подумать только! – ему удалось. А затем? Что он сделал затем? Увидел, что светает, и пошел прочь, бросив мне под ноги ключ. Если это был грабитель, которого я застукал… но нет, он уже побывал в моем доме, и ничего не украл. Ключ ему не был нужен, он наверняка сделал копию. Бросил его, чтобы меня задержать… все-таки, как он был уверен, что я остановлюсь посмотреть, что это? Ах да, он же мне его показал там под фонарем. Он видел, что я заинтригован предметом, выяснить, что он держал в руке – естественная человеческая реакция. Он расписал мои действия как по нотам».

Сыщик остановился, поймав себя на чувстве восхищения. Дерзкий незнакомец ему определенно нравился. Уже не было досады на то, что его словно вели на поводке… минутку.

«Зачем я за ним последовал? Что было причиной? Действительно, как на поводке! Разве что, я в тот момент считал, что могу его задержать и допросить… но не сделал ни того ни другого. Даже не окликнул. В голову не пришло, скажем, поинтересоваться, который час».

Итак, выходило, что незнакомец еще и каким-то образом манипулировал сыщиком, доселе уверенным, что с ним такой номер никак не пройдет.

Пришел на ум разговор о Горном Хозяине: он может внушать свою волю. Он позовет, и ты не посмеешь ослушаться. И Горному Хозяину приписывали зверское надругательство над бандитами…

«Если это был он, то, возможно он мною заинтересовался в связи с этим делом. Готов поверить, что это он…»

Размышления были прерваны появлением взволнованного инспектора Нарда.

– Бог мой, Тулон, я слышал, на вас напали!

– Да что вы говорите? Присаживайтесь и не беспокойтесь. Слухами земля полнится.

– Все в порядке?

– Не совсем, у меня увели ключ от входа, пришлось вызвать слесаря поменять замки. Наверное, это он наплел баек, по одной на каждую кружку пива.

– Нет, миссис Лана шепнула об этом мне по секрету, а перед тем долго объясняла, почему так решила: она-де видела разбитый фонарь, и фонарщик клянется, что зажигал его около девяти вечера – раньше в летнее время они по улицам не ходят – светло, и масло следует экономить. Фонарщик уверяет, что со стеклом было все в порядке. А служанка явилась часам к трем ночи, на мостовой уже валялось стекло, вы были дома, не спали. С утра, когда прибыла хозяйка, вы были невыспавшийся, взволнованный, явно вздремнули всего на пару часов, и ко всему прочему попросили ее поменять замки. Поэтому она пришла к выводу, что стекло разбилось не просто так, а в серьезной перестрелке, и после этого у вас отняли ключ…

– Чего только почтенные женщины не напридумывают, – рассмеялся Мишель. – Никто на меня не нападал. Но могли.

Он рассказал инспектору о человеке во мраке под фонарным столбом, но умолчал о том, что тот рылся в его бумагах и вообще входил в дом, упирая лишь на молчаливое наблюдение, не вяжущееся ни с чем. Нард сочувственно кивал головой. По всему было видно, что история не произвела на него впечатления.

– Придурков хватает, – высказался он, когда сыщик умолк. – Неудачливый вор, только и всего. И ключ, очевидно, выронил, но не стал останавливаться, чтобы подобрать, видя, что вы у него на хвосте.

– Возможно, возможно. Но посмотрите, я зарисовал отверстие в фонаре. Края верхней части, оставшейся в раме, словно оплавлены, но нижняя выбита наружу, целиком, разбившись на несколько крупных осколков. Так, словно что-то вроде огромной пиявки залезло на фонарь, выжгло в одной из сторон отверстие, и, пролезая внутрь, чтобы загасить фитиль, вытолкнуло наружу куски стекла.

Повертев предложенный ему рисунок, инспектор Нард пожал плечами.

– Дорогой мой месье Тулон, признаюсь, я не ожидал, что у человека, рекламирующего рациональный подход к мистическому, столь сильно развито воображение. На мой взгляд все ясно: мальчишки кинули камень в фонарь. Так бывает.

– Насколько же должен быть раскален этот камень, чтобы оплавить стекло?

– Ну не знаю, может быть, это гимназисты обокрали кабинет химии и что-то начудили. Удивительно, что именно я должен объяснять вам, что ничего сверхъестественного здесь нет.

– Согласен, я не верю в сверхъестественное, но в гимназистов, которые знают, как сделать раскаленный камень, которым можно запустить в стекло из рогатки, после чего фитиль гаснет, а сам снаряд испаряется – ведь фонарщик проверил колбу – в это я, увы, поверить не могу тоже.

– В любом случае, что бы это ни было, но ваш вор лишь воспользовался темнотой и хотел обокрасть дом. Вы пришли раньше, чем он рассчитывал, и спутали ему планы. Вот и все.

– Да? А что вы скажете о записке?

– Какой записке? Надеюсь, вы не скажете, что Невидимый Егерь начал на вас охоту, мой дорогой сыщик!

Невидимый Егерь был, вероятно, причиной, по которой инспектор Нард так беспокоился за Мишеля. Таинственное дело из газет, касавшееся тоже маньяка в своем роде, началось за год-два до появления Четвертача. В отличие от последнего, почерк Егеря был изящен. О да, разгадать такую загадку стало бы настоящим подарком хорошему детективу! Однажды человек просыпается, идет на службу или по гостям и замечает, что его кто-то преследует. Он получает письма с обратным отсчетом срока. С ним начинают происходить странные вещи, словно на него совершаются покушения, но до указанного срока ему не грозит опасность. И он паникует. Пытается сбежать, защититься, найти убежище… все бесполезно. Любые попытки найти защиту блокируются преследователем, пока наконец обреченного не находят либо застреленным, либо задушенным. И ни у кого в его окружении нет ни одного мотива к подобной охоте. Но Егерь – не Горный Хозяин, не столь отстраненный, у него другой почерк, стандартные действия, без извращенной фантазии. Он бы не справился с Четвертачом.

Мишель протянул инспектору записку, не раскрывая, где ее обнаружил.

– Обратите внимание не на текст – на бумагу.

При первом взгляде на прочную, глянцевую, словно облитую лаком карточку, инспектор утратил скепсис.

– Вы полагаете?.. Это тот самый дьявол, который…

– Да, вспомнив про Четвертача, про записку, оставленную на его теле и позже в часах министра железных дорог, я сразу сообразил, где мне попадалась подобная бумага.

– Сомневаюсь, что подобная есть у кого-то помимо Хирурга. Наши ребята ходили на типографии и на бумажную фабрику, но никто не только не мог сказать, где она производится. Нас уверяли, что такой попросту нет в природе. Вот так держали в руках и говорили: этого не бывает. Вы правы насчет фонаря и всего необычного! Чем дальше, тем больше я верю во вмешательство сверхъестественных сил.

– Чем дальше, тем сильнее я в этом разуверяюсь, – возразил Мишель. – Все имеет объяснение.

– У меня нет иного объяснения, кроме как кто-то свыше… или, скорее, сниже… явившись с гор, решил покарать маньяка и бандитов за их злодеяния. Лучше бы нам закрыть это дело. Мы с вами ввязались в такое, чего не постичь жалким человеческим разумом!

– Простите, если я вас разочарую, инспектор. Я не люблю нерешенных загадок. Все, чего мы на данный момент не можем постичь, это почему человек наблюдал за мной и что значит его интерес к моей деятельности. Остальное я объясняю просто: технологии. В наш век заводов и поездов, развития химии, проникновения в мир молекул и человеческого сознания, вряд ли следует изумляться тому, что некто владеет более совершенными инструментами, чем мы с вами. Мгновенные заживители ран и переломов, снаряд, которым он погасил фонарь, хирургическая ловкость при пересадке конечностей, целлулоидная бумага, которой «не бывает», возможно даже гипноз, заставивший меня вчера вечером вести не так, как повел бы я себя в обычной ситуации, убеждает меня, что в деле замешан ученый ум, ум изобретателя, но никак не сверхъестественный разум дьявола. Он циничен – да, он практичен, преследует неведомые нам цели. Но несомненно, он человек такой же, как мы с вами. Возможно, одна из банд в горах, обретя власть над новыми технологиями, начала использовать древнюю легенду о Горном Хозяине, чтобы держать в страхе гвардию, местных жителей и полицейских. Они стараются нас запутать, нагнести мистики, демонстрируя свои пока еще неведомые возможности, а лет через десять мы сами будем смеяться над тем, как нас пугали бумагой, будто тихоокеанских островных дикарей – ружьями, потому что к тому времени будем сами пользоваться всем тем, что сейчас нам кажется невозможным.

Он говорил убедительно, придав голосу столько воодушевления, что инспектор Нард частично признал его доводы правильными, но все же не до конца. Полицейский продолжал уверять, что расправа с маньяком свидетельствует о том, что здесь не может быть замешан ученый ум, ведь у ученых есть этика, даже если они режут трупы. Нет, сэр, здесь пахнет отвратной шуткой. И сколько ни пытался Мишель его убедить, что увлеченный исследователь не остановится перед тем, чтобы испытать технологию пересадки тканей по приказу вышестоящего «юмориста», инспектор настаивал на своем: человек до такого дойти не способен. Рубить топором кричащую жертву, довольный, как зверь – да. А методично переставлять местами конечности спящему мерзавцу – на это способно только животное без морали.

Выпроводив инспектора, сыщик слонялся по дому, не то в задумчивости, не то просто в бездумье, когда к нему обратилась служанка, протягивая письмо:

– Вот, сэр, только что доставили.

– Почтальон?

– Курьером.

Мишель разрезал конверт и достал записку. Даже не удивился тому, что она на лаковой «невозможной» бумаге, но текст вывел его из задумчивости:

«Вы меня почти раскусили. А у полицейских забавная логика, правда?»

Хирург каким-то образом подслушал их разговор с Нардом. Может быть, он просто видел, что в дом входит полицейский, и написал пару общих фраз, чтобы создать впечатление? Поразмыслив, Мишель отверг эту версию: второе предложение можно еще написать, не зная о чем разговор (кто с наблюдением о полицейской логике не согласится?) но «почти раскусили»… откуда ему было знать, что речь пойдет о нем, и что сыщик не предпочтет умолчать о вчерашнем?

«Технологии» – успокоил он себя, но тут же поймал себя на мысли, что скоро будет звать технологиями все подряд, не вникая в суть. И хорошее объяснение непонятного превратится в пустое слово, наподобие «полтергейст» или «сверхъестественное нечто».

– Вам еще письмо, – проворчала служанка, снова входя. – Другим курьером.

Это был постскриптум. Таинственный автор решил выдержать десять минут, прежде чем добавить:

«Если вам станет скучно, сядьте у письменного стола и выразите вслух желание поболтать. Будете один – обещаю ответить. Кого-нибудь позовете в свидетели – пеняйте на себя».

Судя по обещанию откликнуться, он действительно знал, что творится и говорится в этом доме. Раз так, то приватность нарушена, и придется менять квартиру. Но, обдумав этот логичный путь, Мишель понял, что не способен теперь переехать при всем желании. Иначе он потеряет нить к разгадке тревожных тайн. Хитрый незнакомец перекрыл ему все выходы, оставив решать: надо ли бросить расследование и забыть про загадку, или рискнуть, кинуться в омут с головой, сыграть по предложенным правилам… сколько еще штампов есть, чтобы описать этот неописуемо сложный выбор между инстинктом самосохранения и всепоглощающим любопытством?

Подавив искушение вызвать Горного Хозяина на разговор прямо сейчас, Мишель убрал письма и сделал вид, что ему предложение неинтересно.

День шел за днем, а Мишель терял сон и покой. Ныне Горный Хозяин знал о его текущих делах, подслушивал его разговоры с клиентами, незримо присутствовал при всем, что происходило в доме, и хотя до поры не вмешивался, но так не могло продолжаться вечно. Все это было предположительно – точно узнать можно было лишь обратившись к нему, как предложено: из кабинета, сидя у письменного стола. До тех пор Мишель назначал конфиденциальные встречи вне дома, в чужих гостиных и людных местах, но и там его начинала донимать тяга к осторожности: постоянно казалось, что его подслушивают, за ним следят. Самым умным решением было бы в первый же день переехать в другой дом, бросив дело Четвертача и легенду о Горном Хозяине. Почему же он не поступил умно? Потому что рассчитывал на разговор с этим человеком, который заинтересовался им и заинтриговал его. Но по неясной причине, начать этот разговор Мишель не решался.

Но наконец, один из вечеров выдался дождливым и грозовым. Дел не было, и поэтому детектив решил попробовать поговорить с невидимкой. Интересно, как ответит ему таинственный наблюдатель? Сев у письменного стола, Мишель постарался сложить в голове наиболее приемлемую фразу, прежде чем обратился к пустоте за окном:

– Вы писали, что если мне станет скучно, я могу вас позвать. Что ж, этим вечером мне нечем особо заняться, мы можем поговорить. Скажите только, как к вам обращаться, чтобы мне не казаться невежливым.

Долгое время ничего не происходило. В конечном счете Мишелю ждать надоело, и он вышел в гостиную, чтобы выпить чаю. Когда он вернулся, на письменном столе стоял странный предмет: что-то вроде перекидного календаря на раме. Все листки его были пустыми, за исключением первого.

«Можно начать», – гласил текст на первой странице. – «Поскольку вы выбрали время и погоду неподходящие для внешних способов общения, то я дарю вам электронный органайзер. Поставьте его на столе, и все будут считать, что это блокнот-календарь. Постарайтесь, пожалуйста, не трепать листков и пытаться его разбирать – испортите. Теперь можете задавать вслух вопросы, и чтобы узнать ответ, переворачивайте листы».

Мишель поступил, как было сказано.

– Кто вы? – был его первый вопрос.

Он перевернул листок.

«Хочу вас предупредить, что на некоторые вопросы я считаю необходимым пока что не отвечать. Все узнаете в нужное время. Тем более, что ваш вопрос размыт и требует уточнения».

– Согласен, вопрос слишком глупый. В первую очередь, я собирался узнать, как к вам обращаться, – кивнул Мишель, переворачивая листок.

«Это на ваше усмотрение. Можете дать мне любое прозвище, но учтите, что от выбранных вами имен может сложиться хорошее, либо наоборот негативное впечатление о вас».

– Поэтому я и предложил вам назваться.

«Мне интересно прояснить глубину вашей фантазии. Если она бедна, то не буду настаивать».

– Хорошо, мое воображение вправду бедное, предположим, вы… Рюбецал.

«Горный великан-недоумок из германских сказаний, суровый к плохим людям, но справедливый и щедрый к честным? У вас хорошее чувство юмора и плохое знание фольклора: этот персонаж мог убить всякого, кто окликнул его ненавистным прозвищем репосчета».

– У меня есть подозрение, что вы меня за него не убьете.

«Предлагаю просто придумать другое».

– Горный гуль?

«Сойдет. Можете продолжать интервью».

– Вы читаете мысли?

«Нет. Могу иногда предвосхитить и направить вашу реакцию, не более того».

– Жаль. Служанка может подслушивать, решит, что я с дубу рухнул и разговариваю сам с собой.

«Не мне вас учить, что кому наврать. Подслушивающую и подглядывающую служанку лучше уволить, вы же частный детектив, держите на руках секретные дела».

– У меня нет права увольнять слуг в этом доме. Надеюсь, вас не возмутит вопрос о вашем вмешательстве в мои дела?

«Прямые вопросы без экивоков меня не возмутят. Я их приветствую. Ваши дела меня совершенно не интересуют, хотя я сохраняю сведения о них для себя. Шантажом не занимаюсь, но если ко мне попала информация о том, что происходит в свете, не вижу смысла ее уничтожать».

– Где вы живете?

«В горах. Конкретный адрес скажу при одном лишь условии».

– При каком?

«Всему свое время».

– Хорошо, тогда, надеюсь, вас не затруднит прояснить одну ситуацию. В вашей записке вы сказали, что я вас почти раскусил. Очевидно, вы в курсе нашего разговора с инспектором Нардом и моих выводов, высказанных ему. Но вы говорите: «почти». Что именно я вывел правильно, и в чем ошибся?

«Это долгая история и она касается почти всей моей жизни. Неправильность ваших выводов в том, что вы сочли мои технологии современными вам. Нет. Наверное, пройдет еще сто лет, а то и больше, прежде чем что-то подобное каждодневным вещам, которыми я пользуюсь, появится в вашем мире. Что-то, возможно, и вообще не появится – это мои собственные изобретения. Вы правильно заключили, что я ученый и изобретатель. Угадали, что я не ограничен моралью – по крайней мере, моралью вашего мира. И многого, что я относил бы к рассказу о себе, вы не назвали. Поэтому я написал «почти»».

– Что же еще вы могли о себе рассказать?

«Узнаете позже».

– Вы все время говорите про «позже», про «свое время» и прочее. Что это значит?

«Возможно, вам надоест в этом мире. Вы поставите мой образ жизни против мещанского существования в унылом городе, и тогда я с удовольствием освещу те вопросы, ответ на которые вы пока не готовы принять».

– Что значит – не готов принять?

«Это значит, что если я прямо сейчас назову свое имя и адрес, вы передадите их гласности и полиции, считая вершиной карьеры лавры за раскрытое дело. Не спорьте. Вы полагаете, что этот разговор – не более, чем попытка проникнуть ко мне в доверие, и что, задавая сейчас вопросы, вы выманиваете какие-то важные сведения, которые я, по наивности, вам открываю. Ваше сознание тесно связано с вашим текущим образом жизни. Инспектор Нард, журналисты, превозносящие вас клиенты – вот те, ради чьих светлых глаз вы живете. Пока я для вас никто, и вы меня сильно разочаруете, если прямо сейчас назовете меня своим господином».

Он так и сказал – «господин», подразумевая, уже нет сомнения, будущую власть над душой и телом Мишеля.

– Какой реакции вы от меня ожидаете? – поинтересовался сыщик, осмыслив услышанное.

«Скрытые эмоции, полное равнодушие на лице. После моих слов о равнодушии, возможно, последовал бы протест, наигранное возмущение или резкие действия. После слов о резких действиях последует равнодушие. Что угодно, лишь бы не следовать ожидаемому».

– Это вас я видел под фонарем напротив этого дома неделю назад?

«Да».

– Сколько вам лет?

«Моложе вас».

– Вы мужчина или женщина, притворяющаяся мужчиной?

«Мужчина».

– Почему вы убили Четвертача?

«Ваш стиль протеста мне нравится, напоминает мне мой собственный. Задавать непоследовательные вопросы, лишь бы не действовать по предложенным правилам, не поддерживать связного диалога».

– Почему вы решили, что это протест?

«Потому что не подчинение».

Мишелю захотелось резко сказать «До свидания», но он сдержался: Горный Хозяин, кем бы он ни был, продолжал держать его на крючке. Можно сейчас оборвать разговор, а потом обнаружить, что на вопросы никто отвечать не хочет, да он и в самом деле чувствовал раздраженный протест. Он решил говорить как есть, не обращая внимания на насмешки.

– Вернемся к технологиям. Судя по тому, что вы сказали, у меня сложилось впечатление, что вы сами то ли из будущего, то ли из другого мира. Что из этого верно?

«Возможно, вы будете смеяться сложности этой концепции, но я из будущего другого мира. Как я заметил в начале нашего разговора, здесь замешана целая долгая история».

– Вы попали в наше время и наш мир, не в состоянии вернуться домой?

«Нет, я выбрал ваше время и мир, чтобы здесь поселиться. Конкретно мне нравятся эти горы. Очевидно, вам интересна история, почему меня называют Горным Хозяином. Это вторая ваша ошибка в выводах – я не использовал никаких легенд себе во благо или во вред. Нет смысла. Горы хороши всем, кроме того, что здесь постоянно происходит местная война, даже не война – войнушка. Слишком много банд. Зачастую со своими разборками они путаются под ногами, иногда пытаются нападать на меня. Результат нападения вы себе представляете, выслушав рассказы о том, как находят безумных людей на порогах больниц».

– Почему они безумны? Что вы с ними делаете?

«Изучаю строение мозга. Провожу опыты над поведением. Пытаюсь понять глубже, как протекают мыслительные процессы, реакции, короче, доучиваю все, на что современная мне наука не может дать удовлетворительного ответа. Единственный раз, когда я отступил от общего плана экспериментов – это когда мне попался маньяк. Горных бандитов я мучаю, изучаю, но уважаю. Есть, однако, вещь, способная вывести меня из себя. Это когда я вижу разумное существо в крайней степени умственного падения, унизившееся до того, что ведет себя хуже всякого зверя. При этом оно говорит, мыслит, ведет себя вежливо и красиво, чтобы в какой-то день выходить в леса на поводу у отбросов, выработанных нейрохимическими реакциями, и давать волю всей скопившейся в нем помойке. Маньяки интересны для изучения, и я увлекался ими, пока не обнаружил, что больше изучать нечего. Мне надоела эта тема, поэтому вместо того, чтобы лезть в мозг, я решил провести опыт с телом. Впрочем, я не оправдываюсь. То, что я вышел из себя, решая судьбу этого ничтожества, было очень заметно, верно?»

– Да уж. Черный юмор, – вздохнул Мишель, чувствуя, что не знает и сам, как оценивать цинизм собеседника. – В чем цель ваших экспериментов?

«Она непременно должна быть?»

– Думаю, да. Проводить опыты над людьми просто так – вам не кажется, это граничит с маньячеством? С тем, что вы ненавидите.

«Я этого не отрицаю, как не отрицаю отсутствия высокой цели в своих делах. Заметьте еще раз: высокой. Я не пытаюсь облагодетельствовать целый мир своими открытиями. Использую их для себя и своих слуг. Впрочем, если рецепт заживителя ран просочится в мир и окажется в большом ходу, я не стану настаивать на своем авторстве. Слава мне тоже неинтересна».

– Вам не бывает жалко людей?

«Дорогой Тулон, разговор о морали и разнице в нашем мировосприятии займет много времени. Переверните страничку».

Сыщик перекинул очередной лист и обнаружил движущуюся картинку циферблата часов, стрелки которых показывали время за полночь. На всякий случай он сверил его с собственными часами.

«Ваши часы слегка отстают», – сообщила следующая страница. – «Продолжим, или пойдете спать?»

– Воспользуюсь вашим любезным предложением, дорогой гуль. Было очень познавательно с вами пообщаться, и надеюсь продолжить этот разговор, когда у меня поднакопятся вопросы, на которые вы готовы отвечать.

«Тогда спокойной ночи. До следующих бесед».

Целую ночь Мишелю снились кошмары. Сначала ему казалось, что он растянут на ложе в огромном сыром помещении. Стены кругом были отделаны черным и коричневым кафелем. Он был уверен, что его окружает мрак, но при этом мог описать все детали места, куда попал. Логика сна. Потом над ним склонилась туманная фигура. В свете луны (откуда она?) блеснул скальпель. «Будут резать», спокойно сказал Мишель сам себе, отмечая, что резать будут его, и непременно начнут с рассечения вдоль мышцы правой руки. Затем накатил жуткий страх – резать будут его! Где инстинкт самосохранения? – и уже он знает, что просыпается, весь в поту, но остаток сна все еще диктует приказ: «Бояться!» Луна, идущая на убыль, стоит напротив окна. Пришлось еще несколько минут пролежать, изгоняя остатки впечатлений от сна, чтобы задвинуть шторы. Снова заснув (часы в гостиной пробили, кажется, пять утра), он провалился в длинный кошмар, что-то связанное с другим миром, где люди экспериментируют друг на друге и ходят на ногах, согнутых в трех коленных суставах. «Я забыл спросить его самое главное!» – воскликнул про себя сыщик, вырываясь из этого сна. – «Человек ли он вообще?» На сей раз, даже придя в себя, он не счел вопрос странным. Вчера, ведь, он принял на веру то, что собеседник пришел из будущего и другого мира – кажется так? А что это могло быть за существо? Почему оно держалось в глубокой тени, не желая, чтобы его разглядели? Наверное, эти мысли навеяли третий сон, где фонарь светился, как и всегда, и Мишель снова оказался на улице перед собственной дверью, не в состоянии найти ключ. Что-то шевелилось в тенях, куда не достигал свет фонаря, и все бо́льшая паника овладевала сыщиком. Он должен найти ключи, кинуться за дверь, захлопнуть ее. До чего же страшно во сне то, что не так пугает в реальной жизни! Наконец, он стал пытаться просунуть в замочную скважину все ключи один за другим, но чей-то длинный палец с той стороны выталкивал их, не давая открыть замок и, высовываясь из скважины, насмешливо подманивал к себе.

Детектива вырвал из сна стук хозяйки в дверь. Оказалось, что уже почти десять часов – для жаворонка, каким он был, это было до отвращения позднее время.

– Сэр, вы в порядке?

– Да-да, – пробормотал он, даже не понимая, с чего бы почтенная женщина вдруг стала вмешиваться в его дела.

Лишь когда он спустился к завтраку, миссис Лана оповестила его о клиенте, который наведывается с восьми утра каждые полчаса.

– Если вы будете откладывать встречу с ним еще дольше, то к полудню он сотрет мостовую у нашего дома в пыль.

– Тогда почему бы не пригласить его к завтраку?

Как раз в этот момент часы пробили десять утра, и им стал вторить стук дверного молоточка.

– И молоток пришлось бы менять, – ворчливо добавила хозяйка, отправляясь в прихожую.

Мужчина, которого она впустила в столовую, вызывал большую симпатию: суховатый, умный, сдержанный. Черные усы аккуратно расчесаны, никакой неопрятности, ничего настораживающего. Он представился Леоном Ковальских.

– Благодарю вас, – откликнулся он на приглашение позавтракать.

Заняв место напротив сыщика, посетитель проявил за едой аристократические манеры. По завершении завтрака они поднялись в кабинет, и тут Мишель снова вспомнил о Горном Хозяине.

– Надеюсь, вы не будете возражать, если мы обсудим дело во время прогулки? – предложил он, и соврал: – В этот час утра я всегда гуляю в городском парке.

Аристократ согласился помочь ему не нарушать традицию.

«Да что ж такое!» – думал Мишель, ежась на промозглом ветру хмурого дня и жалея, что не придумал сразу пойти в ресторан, до завтрака с клиентом. – «Скоро гуль-наблюдатель будет чудиться мне везде».

Что-то кольнуло его, и он повернулся к Ковальских. Не он ли стоял там под фонарем?

Совсем не похоже. Внезапно поклонник строгой рациональности осознал, насколько полезны ему для анализа ощущения. Он не мог объяснить раньше, что настораживало в наблюдавшем за ним человеке. И верно: этого не передать словами, можно лишь чувствовать. Разговаривая с аристократом, он смотрел на немногих людей, гулявших по парку, мужчин и женщин с собаками на поводках, детей, своего спутника. Все люди движутся угловато. Все кажутся приземистыми, словно гравитация давит на них, сковывая моторику, так что даже самый стройный человек или самый сильный атлет не сможет удерживать тяжесть своих рук, будет резко отдергивать голову назад, пытаясь преодолеть силу земного тяготения, и давать голове падать, когда надо поглядеть вниз. Незнакомец в тени был легок, акробатически точен в жестах. И тут забрезжила неожиданная догадка, которая поначалу казалась странной и противоречила прежним выводам Мишеля о Горном Хозяине, но не удержала его от внезапного восклицания:

– Да он же циркач! Канатоходец!

– Простите? – встрепенулся Ковальских, расстилавший газету на лавочке, чтобы сесть.

– Вы меня простите, сэр, я слишком увлекся размышлениями о другом деле, а ведь нам нужно обсудить ваше.

В первый раз он проигнорировал лицо собеседника, а зря: в глазах клиента несколько секунд держалось выражение, какое бывает у откровенных лжецов, когда их ловят на несовпадении внушаемых фактов. И пока Ковальских излагал свое дело, из головы Мишеля не выходила загадочная история давнего прошлого, связанная с приезжавшим в столицу цирком-шапито. В ней фигурировал юноша-канатоходец, исчезнувший в неизвестном направлении. В истории был скандал и несколько жертв, одна из которых принадлежала самому цирку. Дело не очень-то освещалось в газетах, но именно скрытность, не проникавшие в прессу детали, намеки на то, что в этом замешаны аристократы, были причиной ее таинственности.

Он спросил гуля, или Хозяина гор, кем бы тот ни являлся, о его возрасте, и ответ был: «Моложе вас». Но и Мишель был отнюдь не стар, его считали одним из перспективных молодых сыщиков, а на момент истории в цирке ему было лишь немного за двадцать. В то время он глотал колонки происшествий, а досада на то, что газеты всегда умалчивают о таинственных убийствах, побудила его профессионально изучать криминалистику. Он помнил отдельные детали дела. Пропавшему юноше было шестнадцать-семнадцать. Вряд ли понятие «моложе» могло относиться к ребенку, во всяком случае, и канатоходец сейчас и «гуль» должны были находиться по возрасту на своем третьем десятке.

Но это никак не вязалось с утверждением, что его Горный Хозяин – ученый. Тем более, из другого мира, другого времени. Возможно, в его мире и времени все акробаты и канатоходцы, но как же было бы хорошо связать те две истории – текущую и ту, прошлую! И там и там шушукаются о дьявольщине.

Тут он поймал себя на новой мысли: ему предлагали службу у этого существа, человека или марсианина, но не путь ли это к тому, чтобы получить ответы на интригующие вопросы? Нет, его ловят в сети любопытства. Нельзя поддаваться!

– Значит, Невидимый Егерь угрожает вашей свекрови?

Ковальских передал Мишелю несколько писем, написанных почерком Егеря, и в них было очень много зацепок, по которым можно найти, подловить маньяка. По секрету аристократ открыл ему новые факты: есть подозрение, что охоту на людей заказывают преступнику знатные особы. Такое вот грязное развлечение в скучающих кругах.

Не взять на себя это дело было невозможно.

– Бог мой, он же мальчик, только что из гимназии! – воскликнул инспектор Нард, рассказывая Мишелю о пойманном Егере. – Ребенок – и злоумышленник! Куда катится мир?

– Он признался?

– Увы, невозможно ему не поверить! Сначала хвастался своим недюжинным умом, всеми схемами преступлений, описал их тщательно, вплоть до мелочей. Потом, как они все, перепугался, стал отпираться… потом умолял о снисхождении. Но по всем его преступлениям никакого снисхождения быть не может. Ни со скидкой на возраст, ни благодаря чистосердечному признанию… его не желают признать невменяемым, никаких смягчающих обстоятельств!

– Его повесят?

– Да, и молитесь, чтобы толпа не разодрала его на пути к виселице.

Инспектор ушел, а на душе у Мишеля было погано. Все-таки, одно дело не проявлять чувств на людях, другое – ощущать все последствия своих правильных поступков. Ребенок, талантливый мальчик – серийный убийца, будет повешен. Да неужто никто не вспомнит заповедь о прощении врагов своих?

Куда там. Напуганная толпа поспешит от него избавиться.

Суд над пойманным маньяком был громким, Мишеля все время таскали на следствие и к присяге. Своими глазами он много раз видел этого мальчишку, о ужас! – ничего не похожего на испорченного преступника, но испуганного настолько, что дайте, казалось бы, ему шанс исправиться!.. Тщетно. Кто бы простил серийного убийцу? Юношу приговорили к смерти. Месяц спустя казнили, тело три дня болталось в петле на площади.

Что-то сломалось в Мишеле. Все чаще и чаще он отказывался от новых дел, хотя клиенты шли к нему косяком, ведь о том, что именно он поймал Невидимого Егеря, писала вся пресса. Имя сыщика вмиг разнеслось по столице, но чем больше его ласкала лучами слава, тем охотнее он запирался по вечерам в темноте, в своем кабинете, садился напротив стола и размышлял о делах, с которыми сталкивался в последнее время.

Дьявольский Хирург, наказавший Четвертача, не боялся мирского правосудия, но не было ли его самомнение столь же завышенным, как у Егеря? И тот и этот молоды, оба талантливы, хитроумны… до тех пор, пока не пойманы. В какой-то мере, Мишель Тулон чувствовал, что ему хочется защитить того, кого называли Горным Хозяином, от возможной несчастной участи юного охотника, соблазненного деньгами аристократов, так и оставшихся в тени, безнаказанными. Может быть, его «гуль» в самом деле когда-то был циркачом, и, попав в центр уродливых забав высшей знати, сбежал, отдалился от них, но неровен час, выставится слишком сильно, и тогда его перемелет барабан адской машины, которая не чета его собственным циничным изысканиям. Но детективу, думавшему об этом, не хватало сил что-либо предпринять. Одно он понимал точно: пора оставить сыскную деятельность навсегда. Изучая криминалистику в молодости, он видел в ловле преступников высшую цель. В двадцать лет он разве предполагал, что настоящие звери, подлинные убийцы таятся за кружевными шторами, пьют виски в бархатных гостиных, прожигают жизнь за ломберными столиками? Эти демоны овладели душой талантливого гимназиста, который, кто знает, каким великим человеком мог стать! Они вытащат из гор самого их Хозяина, буде захочется лишний раз позабавиться. Но, по крайней мере, в пышной охоте аристократии один человек участвовать не возьмется.

Мишель написал по адресу, оставленному Леоном Ковальских, что собирается вернуть вознаграждение за поимку Егеря, потому что лишь выполнял общественный долг и на высшей ноте добытой славы намерен оставить ремесло сыщика. Клиент принял его деньги без возражений. Затем детектив в последний раз написал письмо в редакции газет, отзывая свою рекламу, а бросив конверт в почтовый ящик, вернулся в кабинет и снова сидел, размышляя о том, был ли прав, оставляя сыскную деятельность. Он не был рационален, на мир он смотрел цинично – вот в чем загвоздка. Преступника не жалко, он заслужил, око за око… Но неужели, им никто не дает шансов исправиться? Неужто юноша с великолепным умом, который мог стать гением, принести добро людям – неужто он родился лишь для того, чтобы на заре жизни послужить чужим развлечениям и унести этот ум в могилу? Это неправильно… в этом нет никакого рационального зерна, это порядок общества, мерзкий, гнилой порядок! Надо было попробовать спасти Егеря. Но как? Мог ли Мишель взять на себя ответственность за такого способного, но одержимого человека? У него нет власти над миром и обществом, он никто, пустой человек, а не Горный Хозяин!

При мысли о мифологическом существе, он посмотрел на перекидной календарь от Хирурга.

Вместо месяца с датами на листе была надпись: «Поговорим?»

– О чем? – вздохнул Мишель.

Поколебавшись, он перевернул страницу и замер:

«Леон передал мне, что вы собираетесь бросить ремесло частного детектива».

– Ковальских? Вы с ним знакомы?

«Да, он один из моих доверенных слуг. По правде сказать, он единственный человек, которому я готов поручить любые дела».

Рой несвязных и перемешанных мыслей пронесся в голове сыщика.

– Ничего не понимаю, – признался он. – Слишком много версий вы мне подсовываете. Ковальских был связан с Егерем?

«Нет, Егерь был сам по себе. Вам интересна история с ним?»

– Да, я слушаю.

«Хорошо, возможно, тому, что сейчас прочтете, вы не поверите.

«Недавно я начал изобретать новый препарат, как всегда ради интереса. В процессе работы мне показалось целесообразным провести опыт на человеке. Требовался преступник, которого бы повесили без двух мнений. В данном случае, подходил Невидимый Егерь.

«Я изучил дело Егеря и его почерк, после чего написал письма с угрозами якобы от него. Оставалось разоблачить его, чтобы передать правосудию. По моим указаниям, Леон нанял вас, перспективного сыщика. Сам я тоже расследовал это дело, помогая вам по его ходу всей информацией, которую находил.

«Так мы поймали Егеря для моего опыта. Но я не ожидал, что вас эта история огорчит и заставит уйти в отставку.

«В принципе, его возраст был неожиданностью даже для меня. И все-таки, юноша очень способный, не правда ли?»

– Надеюсь, вы не будете возражать, если я закончу этот разговор? – с тяжелым сердцем ответил Мишель. Откровения «гуля» заставляли его чувствовать себя побитым.

«Буду».

– Ну замечательно. Пишите сколько хотите, а я потом прочитаю.

Он решил не переворачивать страницу календаря, но перед его глазами текст на ней растворился и стал замещаться новым, как будто кто-то писал его невидимым пером. И все же Мишель старался не глядеть на лист. Недавно он думал о Горном Хозяине, как о молодом неопытном человеке, которого, как и Егеря, следовало оберечь от козней аристократии. Но нет, разве этот в защите нуждается? Сам сто очков вперед даст титулованным гедонистам.

Мишель ходил из угла в угол, потом спустился в столовую, постоял там, и почувствовал, что его тянет назад в кабинет, узнать, что же надо, в конце концов, его собеседнику. Опять его ловят на любопытство!

И он не выдержал. Поднялся, схватил календарь, рассчитывая его убрать в стол,  но невольно пробежал текст глазами. Рука с календарем замерла над выдвинутым ящиком. Он поднес лист к глазам и внимательно перечитал послание от Горного Хозяина:

«По вашим высказываниям, отдельным, разрозненным, сделанным в полиции и в присутствии разных людей, я заключил, что вы так же, как я, убеждены в том, что нельзя убивать молодых и способных людей, даже если они опасны, как Егерь.

«Но вы не спросили, в чем была суть эксперимента, который я проводил над ним. Зачем мне понадобилось выбирать преступника, чтобы законным путем отправить его на виселицу. Если вы не спросили, это не значит, что я не отвечу.

«Мне показалось интересным сделать вещество, которое бы позволило легко замораживать мозг в живом человеке, которого убивают – при этом не позволяющее отмереть его тканям. Пока что мной найдена не особо хорошая формула. Пациент становится вялым, подавленным, плохо ориентируется. Препарат, тем не менее, действует: функции мозга восстанавливаются в полном объеме.

«Я мог бы поймать бандита, в этих горах от них нет прохода, и попытаться провести эксперимент на нем, как обычно, но исследование в лабораторных условиях – не то же самое, что в полевых. Бандиты просты, зачастую глупы, определить, насколько моя заморозка влияет на интеллект, по ним трудно. Егерь подвернулся очень кстати. Целый месяц, пока вы его ловили, пока его судили и готовили к смерти, ушел у меня на улучшение формулы и разработку плана, как ввести ему препарат перед казнью. Эксперимент в полной мере удался. Хотя, мальчишке сломали шею, но ничего страшного, это лечится.

«Сейчас он все еще оглушен и испуган, но поправляется. Поначалу я ставил на нем и другие опыты, но теперь хочу дать ему то вознаграждение за пережитое, которого никогда не подарит ему ваше общество: право жить. Он опасен, но я с ним справлюсь. Он умен, я это использую. Он будет в полном порядке вдали от мещан, у меня в горах.

«И если вы мне не верите, то в любой день, когда захотите, можете прийти в место, которое я укажу, посмотрите на живого вашего Егеря, и, возможно, ответите, наконец, какому хозяину вы готовы отдать свой талант и свою рассудительность. Толпе горожан, одержимой страхом до беспощадства? Ленивым развратникам, поломавшим от скуки немало судеб, включая мою? Или в конечном счете решитесь прийти ко мне, искателю добровольцев на жизнь среди горных троп и пещер».

Газеты писали, что прославленный детектив, удостоенный на волне общественного резонанса рыцарского звания (так что инспектор Нард мог бы уже не шутя обращаться к нему «сэр Тулон»), внезапно оставил сыскную карьеру. Вечером того же дня, когда появились эти статьи, герой прессы вышел из дома и не вернулся. Полиция забеспокоилась спустя неделю. Было обнаружено, что он сжег в камине весь свой архив, но ничего настораживающего в его вещах не нашлось. О таинственном исчезновении сэра Тулона долго ходили слухи по кабакам. В одних версиях говорилось, что его убили аристократы, нанимавшие раньше Невидимого Егеря, ибо детектив выяснил их имена. Другие же люди, шепотом и оглядываясь на горы, твердили, что его утащил сам… но молчали о том, кто вышел из темных недр за его душой, памятуя, что тот, кого утащили, недавно, как и они, сидел за стойкой бара «Три козы». Что бы ни было, но Мишель ушел с одним только бумажником и пачкой сигарет, оставив ключи на столе. Все его вещи были впоследствии проданы с аукциона, за исключением перекидного календаря, почти полгода занимавшего стол квартирной хозяйки. А в новом году этот предмет был аккуратно сложен, завернут в бумагу и убран на чердаке в сундук, где ему оставаться теперь вплоть до Страшного Суда.