Обратная связь
Отверзнув очи, и узрев бренный мир, Гаврилов поморщился. Мутило. Гудела голова. Каждая клеточка изнурённого тела молила о капле живительной влаги. В белоснежном храме чревоугодия, что возвышался в углу возле окна, должно быть, поджидал сосуд с вожделенным питием, по крайней мере, этому хотелось верить.
Едва переставляя ватные ноги, Гаврилов достиг святилища. Остановившись в нерешительности у самых врат он зажмурился и представил себе на амвоне запотевшую бутылку «Жигулёвского», мерцающую таинственным божественным светом. Прошептав сухими губами: «Хлеб наш насущный дай нам днесь» Гаврилов приоткрыл глаза и с содроганием заглянул в утробу храма. Но вместо «Жигулей» или хотя бы банки с рассолом там отыскалась лишь коробка с обезжиренным кефиром. Тьфу! О как жестока и несправедлива жизнь!
Опустившись в изнеможении на шаткий табурет Гаврилов попытался собраться с мыслями. Мучительно вспоминал он куда заначил полтинник, отложенный ещё с зарплаты специально для такого случая. Наконец, в голове его прояснилось, как в майский день после грозы, и он нетвёрдым шагом направился к книжному шкафу. Долго перетряхивал он несчастный том «Преступления и наказания», но оттуда вместо заветной купюры сыпались безысходность бытия и чёрствость человеческих душ.
Безутешен он рухнул на прожжённую сигаретами софу и погрузился в беспокойный сон. Снилось ему, будто из-под скамейки, той что у его подъезда, выглядывал свернутый пополам засаленный полтинник. Надменная статуя, изображённая на купюре, презрительно косилась на Гаврилова, словно намекая ему: «Не тебе свиное рыло меня лапать!». И до того показался Гаврилову полтинник всамделишным, что он даже потянулся за ним, но уже наяву сверзился с софы. Потирая ушибленное плечо, Гаврилов ни на миг не забывал о привидевшейся ему мечте, воплощенной в голубой бумажке, которая вполне возможно, валялась сейчас совсем рядом среди сморщенных бычков и раздавленных жестяных банок.
Дрожащими руками Гаврилов натянул старое трико, облачился в выцветшую футболку с полустёртой надписью на груди «In God we trust» и вышел во двор. Явь встретила его удушающей жарой и запахом куриного дерьма, что доносился с птицефабрики. Двор был пуст. Он боязливо опустил глаза на заплеванный асфальт. О боже, полтинник с кичливой статуей, пробиравшей взглядом до самых кишок, действительно покоился под скамьей, как в его сне. Гаврилов, всё еще не веря в свою удачу, вытянул купюру из-под скамьи и, насколько было возможно в его состоянии, ринулся к ларьку.
Пиво оказалось тёплым. Но страдавшее от неимоверной жажды нутро приняло её с благодарной отрыжкой. Моментально закружилась голова, ноги предательски подкосились и уже на карачках Гаврилов добрался до счастливой скамейки.
- Ну, что же ты, Гаврилов! - лохматый незнакомец в ветхом трико и мятой полинялой футболке склонился над Гавриловым. Незнакомец был не брит и от него разило перегаром. Он сильно походил на Гаврилова, вот только потасканные грязные крылья за спиной, пожалуй, отличали чужака от любого homo sapiens.
- А что я! - вознегодовал Гаврилов. Насмешливый тон незнакомца рассердил его. - Имею я право в свой выходной…
- Полтинники воображаешь, - продолжал незнакомец, не обращая внимания на возмущение собеседника, - а ты ведь способен на большее, с таким-то даром! Пойми, ты не то что себя, а всех людей осчастливить можешь.
- Каждому по полтиннику? - съязвил Гаврилов.
Незнакомец пренебрежительно отмахнулся.
- Какой, к чёрту, полтинник! Тебе по силам вернуть благодать на грешную землю! Только сконцентрируйся и представь себе это хорошенько.
Гаврилов сжал волю в кулак, зажмурился и почуял, как глубоко в недрах его тела проснулась, забурлила горячим ключом энергия невиданной мощи. Мозг яркой вспышкой озарила всепрощающая любовь ко всему сущему. Гаврилов кое-как поднялся, сосредоточился, поднатужился чтобы отдать эту любовь всякому атому, но в последний момент, видимо, не выдержав ответственности пустил ветры. Незнакомец брезгливо зажал рукой нос и расправив крылья взмыл под облака.
«Ведь это, типа, как кундалини! - ликовал между тем очухавшийся Гаврилов. - И кто бы поверил, что во мне таится такая энергия». Припоминая всё, что он когда-то читал о чакрах и йогах Гаврилов поплёлся за гаражи, где вечерами ширялась местная молодёжь, а пролетарии справляли малую нужду. Он представлял себе, что там за гаражами он сядет скрестив ноги в позе лотоса и постигнет тайну всеобщей благодати. Главное, правильно сконцентрироваться и очень захотеть.
Однако, поза лотоса оказалась чересчур неудобной, ноги скоро затекли. Гаврилов долго полулежал в бурьяне, пытаясь расцепить их. Наконец, встав на колени он, мыча выдуманные им мантры, принялся ползать в поисках утерянного людьми счастья. Но оно почему-то ускользало от новоявленного йога, прячась среди пустых полторашек и использованных шприцов. Вернулась жажда, а с ней и видение заиндевевшей бутылки пива, разбередившее его усталую душу. И вдруг в расщелине между гаражей он узрел её!
По небритым впавшим щекам текли слёзы счастья.
Изрядно посмешили, братья.
По забытой под скамейкой газете томно кружились ветры, выдававшие консистенцией витавших в них примесей свое происхождение от Гаврилова. В дальнем мифическом пространстве семеро мудрецов, попивая водичку из передаваемого вкруговую общественно загрязненного чайника, медленно кивая, подобно болванчикам, обсуждали последние известия. Под «последними» подразумевалась давность не более года. В устах одного мудреца сонливо складывалась витиеватая речь, демонстрировавшая в визуальном пространстве большой скан газеты. Где-то в углу второй полосы, среди броских заголовков и ярких картинок, скромненько притулилась миниатюрная врезка, чей нехитрый заголовок составляли всего три буквы. Все остальное пространство, застрявшее в полосе, как зеленеющая муравка среди унавоженных и засоломленных булыжников, занимал текст.
— Вот с таким-то даром… — великомудро пробормотал старец. Он провел пожелтевшими и огрубевшими до копытного вида ногтями по мушьим буковкам.
— Да, с таким-то даром… — глубокомысленно вторил ему коллега.
И мудрецы продолжали сидеть и кивать, удивляясь, почему с таким даром Гаврилов не стал делать ничего, чтобы его заметка была на виду у читателей. А счастливый Гаврилов нашел себя под скамеечкой и храпел на газете, мечтая о том, как однажды ему приснится во сне великая слава и популярность.
(Это по поводу того, что надо картинки вставлять, а то в ленте, да еще с очень коротким названием публикацию никто не заметит. Я, например, ее даже не видела).
Теперь по самому тексту. Думаю, что перегруженные предложения — это стиль авторов. Не спорю, не буду порицать или навязывать свою точку зрения. Могу только высказать предположение, что продукт будет на любителя. На мой взгляд, недостает легкости, меткости фраз. Вроде бы и красиво, пышно (это еще и на конкурсе замечали в других работах у авторов). И все же не чувствуется, чтобы речь била не в бровь, а в глаз. Особенно это усугубляется дефицитом запятых, где им следует быть. Так что, впечатление двойственное. С одной стороны — пиршество стиля, с другой — много лишнего (ух, я аж Котиком себя почувствовала!)
На мой взгляд, тексту не помешали бы перебивочки, фразы, построенные чуть попроще, зато читатель на таких передышках успевал бы уложить в голове предыдущие пышности. Не скажу, что текст читается тяжело, он просто читается медленно, и по окончании не остается ни одной фразы, которую захочешь процитировать.
Вот почему на конкурсе так обратили внимание на Любовь Агаповну? Да потому что она — Любовь Агаповна, и ничего лишнего! Чем короче шутка, тем легче она на язык ложится. Конец анекдота должен быть коротким. Фраза, способная уйти в народ — броской и острой. Из всей массы текста мне лично показалась такой лишь фраза, которую я процитировала в предыдущем комменте. Да, она могла бы быть афористичной, вот только ее забивает еще и композиция рассказа.
Вообще, небольшое отступление, сторонняя частная версия, так сказать.
В рассказе описано похмельное состояние персонажа, рассказ и читается так, как в похмелье (ни разу его не испытывала, так что только могу предположить ощущения). Туго, медленно и туманно, в ожидании избавления от страданий, то есть, развязки. В то же время, зацикливание на мелочах, вероятно, способствует одубелому восприятию. Если целью рассказа стояло передать похмельные ощущения, принести их читателю — задача авторами достигнута.
Для читателей не желающих погружаться в «похмелье», стоило бы чуток изменить подачу. В композиции рассказа не хватает основного — развязки. Бутылка пива, которую наконец-то нашел персонаж, теряется в сложносочиненном и сложноподчиненном тумане, а последнее предложение, вынесенное отдельной строкой, будто конец анекдота — это самый неподходящий конец анекдота для каждого анекдота)) Он не несет в себе заключения, не подводит итог, не дает неожиданного открытия. Это фраза, которая висит в воздухе. Так что текст как будто обрезан, вырван из более крупного произведения, или что-то с ним сотворили в процессе художественной кастрации((
В общем и целом, версия, чтобы авторам отбиваться от критиков, дана выше, а если авторам хочется, чтобы текст играл, то советую поискать короткую, броскую и запоминающуюся последнюю фразу, либо акцентировать больше внимания на бутылке пива. Потому что целью рассказа является уж точно не фабула и сюжет (кой замызган, как тот полтинник под лавочкой) и не великая мысль (повторяемая на все лады столько раз, что ее принимают как неотъемлемое свойство чел. натуры), а именно подача, которая должна стать для читателя наслаждением, но вот по причинам, указанным в этой полупростынке моего коммента, наслаждения у меня лично в полной мере не вышло.
Итог. Резюме. Подпись. Печать.
Ну что же… Дрожащей дланью накорябаем ответ образованному критику, не в силах поднять виноватых глаз, ибо вельми грешны. А грешны, прежде всего, в запятых! Несколько классов ЦПШ, увы. Также грешны в отсутствии картинки к сему недостойному рассказцу. В многословии опять же грешны, великий грех! Каемся! Но, возможно, то что многословием хотели мы недостойные показать всю тяготу и маету жизни, как таковой. Вот критик, он конечно, лучше знает («В рассказе описано похмельное состояние персонажа, рассказ и читается так, как в похмелье»), но не похмелье изображал бестолковый автор. Похмелье-то похмелье — это если читать поверхностно, что, наверное и заслуживает сей рассказец, а ежели копнуть вглубь? А во глубине окажется, что автор-то имел ввиду бессмысленное, убогое существование человека, которому и полтиник под лавкой предел мечтаний, а вместо кундалини — пук((. Потому-то никаких перебивочек, никакой лёгкости, никаких крылатых фраз и не должно было быть. Унылое, безысходное, проклятое существование — какая же тут лёгкость подачи, смешочки и проч.? Тут монотонное повествование, желчь да сарказм.
Не хватает развязки?
А бутылка пива (или видение бутылки пива) вместо счастья для всего человечества, бутылки как предела мечтаний измученного протогониста?
Это не развязка?
И в итоге, мы коленопреклоненные перед учёностью
соседакритика всё же, набравшись духу, скажем не подача, не форма (хотя и она важна) главное в лит.тексте а мысль, идея, какую вложил автор в текст. Конечно, недостойная форма сведёт на нет гениальную мысль писателя, однако ж, пустая безыдейная форма, лёгкая подача вполне может свести на нет саму литературу, что мы и видим в феномене «чтива».P.S. Не зря всё-таки мудрые греки древности ценили трагедию превыше комедии.
Эх, писАла-то я писАла, да по просьбе авторов, дюже авторы мне по шее на то стучали, ан нет. Все мною написанное прочитано не было, ибо долго и много, каюсь! А размахнулись авторы, да давай кидать в меня то, о чем я первым делом замечания подала. И о мысли не новой, заезженной, кою подачею компенсировать надобно. И о бутылке пива во многословии да славословии завалявшейся, до конца не добравшейся.
Таки времени жалко потраченного на разбор да на осмысление, ибо текст дюже рюшный, как дюжина пуховиков пышный, так поспать и манит, да я спать на жесткой постели привыкла — для спины полезнее.
Как известно, рядом не всегда оказывается образованный и понятливый, а всё больше графоманы, что строчат Письма к учёному соседу и не причастились к святому Граалю литературы. Извините великодушно, что умом не вышли и не осознали всей бестолковости своей))) Отойдём-ка в сторонку и всплакнём о судьбе нашей несчастной, а вы вздремните — раз утомили вас наши многословия.
Эх, сколько же в Сети крокодильчиков, страждущих мир покорить лишь слезами!