Вакуум предрассветного эфира. Пустота невысказанных фраз, потрескивание заблудившихся квантов.

Робкий звук. На грани слышимости, он, тем не менее, звучит как гром среди зимы. Вопрос. Затем снова молчание. Кажется, что этот призыв утонул в море пустоты, исчез без следа. Но нет! Ответ бодрый. Тот, кто говорит, знает как... Как – что? Жить? Дышать? Не умереть с тоски? Неважно. Голос даёт старт, служит отправной точкой. Пустоты больше нет. Да и была ли она? Вряд ли.

    Сотни, тысячи голосов просыпающегося мегаполиса. Деловые и беспечные, хриплые и певучие. Разные.

Вот звучный баритон. Всплеск, вибрация потревоженных мировых струн, затем пауза, и следом – на полтона ниже, но так же пафосно, с придыханием. Певец? Артист?

 

    Захлебывающийся женский голосок. Стаккато обиженных букв. Баритон пытается вклиниться в этот монолог, остановить словесный калейдоскоп, но будит лишь новую волну упрёков.

    Вы когда-нибудь замечали, как неотделимо связанны друг с другом зрительные образы и слух? Как сложно отделить мимику, жесты, блеск глаз от тональности тембра, произнесённых слов? Наши лица - самые совершенные маски. Наши тела - инструменты в изумительной и многогранной пантомиме. Души переходят от мизансцены к мизансцене, играют по заданным сценариям или наперекор им, меняют маски сообразно обстановке. Всё это выглядело бы смешно и фальшиво, если бы не голоса...

    ***

    Кончик белой трости осторожно  погрузился в глубину подтаявшего грязноватого сугроба. Старик застыл, прислушиваясь к ощущениям. Слух и осязание – всё, что у него есть. Но и этого подчас бывает достаточно.

    Слепой осторожно водит кончиком трости, нащупывает безопасный сектор, делает шаг, останавливается, прислушиваясь к голосам.

    - Оставь меня в покое, придурок! Чего ты добиваешься? Меня ждут. Свидание у меня, понял?! И вообще…  Видеть тебя не хочу!

    Лёгкая улыбка на губах слепого. Он, как гурман, смакует обертоны паники.

    "Никого у тебя нету, девочка. Зачем ты его обманываешь? Хочешь увидеть такую же панику в нарисованных глазах совершенной маски? На обиженных... Сама же знаешь...".

    - Постой, не уходи! Вернись. Прости, пожалуйста, я был таким идиотом!

    Маска сейчас наверняка выгнула брови домиком, может даже слезу пририсовала? Ну, такую, которые рисуют на щеке у Пьеро.

    Старик поводит в сторону парочки крючковатым носом. Словно принюхивается. На самом деле он вслушивается в полутона, в едва уловимые оттенки звучания. Черт побери, неужели она не понимает, что это ловушка? Впрочем, конечно,  не понимает. Даже сам хозяин маски не способен понять... Слишком крепко слился с придуманным образом. Он сам сейчас всерьёз верит – нужна, единственная, неповторимая. И только молчаливый невольный свидетель улавливает фальшь.

    Уходит... Может, и к лучшему? Кто знает. Может, шагнула в пропасть, может, стала чуть-чуть ближе к несбыточному. Тому, что манит всю жизнь.

***

Слякотная выдалась зима. Ноги загребают талый снег. Старик боится каждого шага. Вообще, странно, что он так быстро свыкся с темнотой. Говорят, что те, кто ослеп уже взрослым,  имеют мало шансов приспособиться к миру слепых. А ведь с момента того злополучного удара током прошло каких-то два года.

Удивлялись все, кроме него самого. Он знал то, что не знал персонал больницы. То, что не знали несколько дальних родственников, которые приходили навещать его из сострадания, но отнюдь не от привязанности.

 Вместе со слепотой судьба пожаловала ему дар. Дар слушать и слышать. Впрочем, он уже начал сомневаться насчёт определения «дар».

***

В дни праздников ощущение тревожного ожидания нарастает, вытесняя все другие чувства.  Это уже стало манией – искать того единственного, кто не носит маску. Безразличие, спрятанное за сочувственной улыбкой, ненависть в одеждах вежливости. Вначале это удивляло, потом раздражало. В какой-то момент стало бесить. Но и злость длилась недолго, уступив место азарту исследователя. Где же ты – человек без маски?

Конечно, в массе своей люди были искренни. Особенно когда это касалось простых бытовых мелочей. Маски откладывались в сторону, но держались наготове.

Страсть к поиску и стала тем стимулом, что заставил старика пренебречь немощью и освоить жизнь в темноте с непостижимой быстротой.

 Он каждый день совершал прогулки. Сначала по палате, потом по коридору, затем и по улицам. Услышав искренние нотки, слепец замирал, склонял набок голову, шептал, словно смакуя слова из подслушанного разговора. Длилось это недолго. Одна фраза, иногда даже пара слов, и он терял интерес к собеседникам. Маски никуда не девались.

«Спасибо, я не голоден…»

«Какие игры, мам? Я спать пойду…»

«Соскучился!»

«Вылетаю в десять!»

Ложь во спасение, ложь ради выгоды, просто по привычке.

Маски во всех их проявлениях. И нет ни одного, кому маска не нужна…

 

***

Толпа – раздражитель. В ней, не замечая, могут толкнуть, сбить с ног. Но там, среди сонма голосов, есть надежда закончить поиск.

«Новый год настаёт… с Новым годом, с новым счастьем…»

Мишура, гирлянды, салют, огни на ёлке – всё это в прошлом. Остались только звуки. Хлопки, восклицания, музыка. И разговоры – кусочками мозаики. Искренние и не очень, о делах и с пожеланиями, доброжелательные и жёсткие. Разные…

***

– Деда, а ты правда слепой?

Старик вздрогнул от неожиданности. Затем спохватился:

– Да, девочка, я слепой.

Дети часто задают такие вопросы. Иногда ему кажется, что именно на них закончится его поиск. Впрочем, пока искренность подростков и малышей всё равно была временной, хоть и продолжительной. Вот и сейчас, наверняка, стоит такая пичужка в тёплом пальтишке, прищурившись, разглядывает странного дедушку, а сама скоро скажет вежливое: «Ой, мне пора!» и ускачет по неважным делам. Но пока – да. Ей и правда интересно. Не спугнуть бы.

– Ты откуда, кнопка, любопытная такая? С папой-мамой пришла на ёлку поглядеть?

Старик с некоторой опаской ожидал заминки.

«Ой, меня мама зовёт!»

– У меня нет мамы и папы. Откуда? Из дому, конечно.

– И часто ты так из дому одна отлучаешься?

«Господи! Что за чушь я несу? Разве так разговаривают с детьми? Вот сейчас точно замкнётся»

– Ой, часто, дедуль! Но что я о себе-то? Ты лучше расскажи, как тебе без глаз.

И снова ни грамма фальши. Это не вежливость, привитая родителями или воспитателями. Ей и правда интересно!

– Вначале было трудно. Потом как-то свыкся.

Когда тёплая ладошка ухватила его за руку, он уже перестал чему-либо удивляться.

– Пойдём, дедуль, посидим на лавочке. Ты мне расскажешь про себя?

Он неловко кивнул, затем хитро улыбнулся:

– При условии, что ты расскажешь о себе!

– Хорошо! – легко согласилась девочка.

Разговаривать с человеком без маски было настоящим откровением. Вскоре говорила только девочка, а он задавал и задавал вопросы.

«Нет,  дедуль, там не очень с этим строго. Я всегда могу пройти прогуляться».

«Ночью? Ага, иногда меня и ночью отпускают!»

«Нет, не боюсь!»

«Нет, дедуль, не обижали».

«А тебе самому не страшно?»

«Я бы испугалась…»

«Вот как можно так – без всего этого?»

Воображение рисовало, как крошка, лет, вероятно, восьми от роду, важно описывает рукой полукруг, показывая это «всё».

Наверно, следовало бы обидеться на такую бесцеремонность. Но ему почему-то захотелось всё выложить, выговориться. Теперь, когда он уверен, что нашёл то, что искал, он,наконец, понял – зачем ему на самом деле нужен был поиск. Он нашёл того, кто ему был очень необходим – человека, который был готов искренне выслушать его исповедь. Этот человек оказался немного не таким, каким он себе его представлял. Впрочем, ребёнок в качестве слушателя вполне устраивал старика. Девочка котёнком прижалась к нему, а он, неловко обняв кроху, рассказывал и рассказывал.

Она не прерывала. Только изредка сопела  заинтересованно и елозила по скамейке, устраиваясь поудобнее.

***

Толпа уже поредела. Первое утро рабочего дня. Не до зрелищ, даже таких.

– Свидетелей целый вагон, Серёж.

Участковый никогда бы не посмел говорить со следователем прокуратуры так панибратски при посторонних. Но сейчас, пока ещё не подъехала скорая и эксперты, он мог ненадолго сбросить маску.

– Говорят, что он весь вечер просидел на этой лавочке, разговаривая сам с собой. Блин, ну что за люди! Выставить сумасшедшего слепого на улицу. Да ещё и в Новый год…

– Никто его не выставлял, пап. Я уже выяснял. Один жил. Пенсионер. Ещё и пособие по инвалидности получал… Казалось – живи и радуйся, что жив.

Участковый взглянул на сына с лёгкой укоризной, но ничего не сказал. Он знал, что за этой циничностью следователь часто скрывает другие чувства. Потом сказал назидательно:

– И выкинь из головы идею рассказать о том юродивом «свидетеле». Старушку в белом он, видите ли, рядом с ним видел! У деда был сердечный приступ. Врачи подтвердят, я уверен.

Взгляды обеих масок устремились к одинокой фигуре. Сколько таких замерзает на улицах за зиму! Не счесть. Но больше бомжи. А этот мало того, что одет прилично, ещё и сидит прямо, да ухитряется улыбаться. Да-да, мёртвый старик улыбался и как будто к чему-то прислушивался, слегка склонив голову.