Гогот гусиного стада, копошившегося в камышах, раздавался по всей округе, заглушая остальные звуки: шелест огромных сухих листьев, шёпот озера, тихий плач Хезер. Осень обдавала холодным дыханием, обволакивала сыростью, пахла бергамотом, кричала об одиночестве.

Расстегнув верхние пуговицы – первые три – она стянула лёгкое шёлковое платьице через голову, резко отбросив в сторону; кусок ткани приземлился в гору опавших листьев.

Если бы у неё была решительность, как у матери, сбежавшей без оглядки и любимых вещей: флакон французских духов остался на туалетном столике, тонкий тюбик помады – в ящике прихожей, рубиновый браслет - в прикроватной тумбе.   Сливы, которые любила надкусывать и оставлять на тарелке, сгнили. Терракотовые шторы, которые плотно задёргивала по утрам, чтобы лучи солнца не проникли сквозь запертое окно в небольшую спальню, пахли пылью. Недочитанный номер любимого журнала лежал на столе в гостиной.

Зыбкий туман оседал над озером, и Хезер подалась вперёд, размазывая по лицу чёрные потёки дешёвой туши, которой густо накрасила длинные и густые ресницы.

Йогуртовый торт, который мать заказала в кондитерской задолго до того, как сбежала, доставили рано утром – на нём красовались дольки клубники и надпись «С днём Рождения». Проведя пальцем по боковине, Хезер отправила горку крема в рот, а затем выбежала из дома, позабыв старенький кашемировый свитер в прихожей.

Резкий порыв ветра ударил в лицо, растрепал волосы, и тут же утих. Ирландский сеттер, недавно появившийся у соседей, приветственно и звонко залаял, выбежав за калитку, но не бросился вслед. Влажная трава, в которую Хезер рухнула, подскользнувшись, была ещё зелёной, словно осень оставила её напоследок. Кроны деревьев, золотистые и багряные, с грустью теряли листву.  

Утренний лес всегда был молчалив и невозмутим, а иногда появлялась в нём некая надменность.  Сегодня не было ни того, ни другого – величественный, с сочувствием взирал на продрогшую насквозь девушку, которая решительно направлялась вглубь.

Озеро, глубокое и чистое, встретило ледяной водой – никому бы и в голову не пришло зайти даже по колено. Судорогой свело икры – сдавленный стон вырвался из груди Хезер, смешавшись с незатихавшим гусиным гоготом. Если бы у неё была решительность, как у матери, сбежавшей без оглядки, если бы отец не был столь непреклонен и жесток, всё могло быть иначе.

Не останавливаясь, она продвигалась всё дальше сквозь ледяную воду, словно колючий шарф обволакивавшую шею, подобравшуюся к побородку, проникшую в ноздри, и, наконец, поглотившую Хезер – если бы у неё было немного больше смелости.  

Издав горестный вопль, заглушивший гогот птиц, девушка изо всех сил поплыла к берегу, ощущая во рту горький привкус осени.