Встречайте нового участника конкурса!

Ну вот что-то, автор, недотянули вы. А могло быть ох как. Очень сильный посыл. Эмоции есть. Идея налицо. Спасибо! Надо подумать )

Ого… Дайте мне подумать… Хм…

Вот если бы разбивали последнюю строку
А как же дальше жить
Ведь если пулей сбит
Ты раненая птица

Четче шло бы по ритмике

С ритма сбиваюсь… но смысл-то… Эх, ну что же, недожалиииииии

Если пулей сбит — ты раненая птица.

Если пулей сбит — уже не то что бы раненая, а не совсем живая получается, с большой долей вероятности, нет?
И второй вопрос: а если то была не пуля, а камушек из рогатки? Тогда как? Не раненая, а контуженая?
Идея вырисовывается, но исполнение совершенно никуда не годится. Или я просто не понимаю этих ваших авангардов.

Свободен всякий,
Кто летит как птица…
А как же дальше жить?
Но если пулей сбит — ты раненая птица.
Силён ли всякий,
В чьих руках синица…
И мне тебя хвалить?
Без пули ты всего лишь раненая птица.
Красив ли всякий,
Как императрица…
В дворец ли пригласить?
Разденешься, и снова раненая птица.
Свободен всякий,
Кто живёт как птица…
А как же с пулей жить?
Живи! Но как-никак ты раненая птица.

а мне, наоборот, оч понравился оборот именно в оригинале — и всяк…

а мне, наоборот, оч понравился оборот именно в оригинале — и всяк…

Поддерживаю.

Вот, пример по форме, как передать аритмию, но, опять же, нужно везде повторять заданный ритмический рисунок. Конечно, есть и другие варианты, но, в любом случае, стихотворение должно читаться без сбивок ритма, или сбивки должны быть упорядочены, так, что ухватив заданный ритм — следуешь за ним до последнего знака.
Иногда выхолащивание помогает точно определить содержание. Заметьте, предложенный вариант сохраняет заложенный автором смысл. А он такой, какой есть — не более того.

Иногда выхолащивание помогает точно определить содержание. Заметьте, предложенный вариант сохраняет заложенный автором смысл. А он такой, какой есть — не более того.

«Я вас любил и возможно, всё ещё люблю. Я вас больше не буду беспокоить. И я желаю вам, чтобы кто-то любил вас так же, как я любил когда-то» — ну вот, «холостой» смысл. Осталось срифмовать по всем правилам, ритм задать — и норм. Смысл же сохранён.

Эта работа была впервые опубликована после смерти автора в 1642 году: «В различии дарований, по моему наблюдению, существует множество оттенков, познание которых требует некоторых навыков, с тем, чтобы определять предпосылки каждого характера, каждой склонности. А это следует уметь делать, поскольку перед посевом землю необходимо вспахивать. Разновидностей умственного склада существует не меньше, нежели разновидностей телосложения. Невероятное разнообразие, и поэтому мы должны искать. Одни способны стать священнослужителями, другие — поэтами, юристами или врачами; третьих следует направлять в мастерские или к плугу. Природные недостатки не исправишь никаким учением. Имеются умы энергичные, высокие, есть и инертные, слабые; некоторые отличаются жаром и огненностью, другие — вялостью и холодом; один нуждается в узде, другой — в шпорах. Иные оказываются решительными и целеустремленными; и эти с легкостью справляются со всеми мелочами: я имею в виду, что они минуют все трудности и сложности. Свои суждения они высказывают почти не задумываясь, без тени застенчивости. Они всё делают быстро, но никогда не достигают высот. Самое замечательное в них — скорость. Они похожи на зерно, просыпанное на поверхность земли: оно произрастает и даже желтеет, но, не имея корней, не колосится. Поначалу они кажутся многообещающими, но с ними происходит ingenistitium: они не развиваются после шестнадцати. Можно наблюдать и таких, которые, не покладая рук, трудятся во имя показного блеска, более заботясь о колоре и поверхности, нежели о содержании и о грунтовке произведения: последние ведь сокрыты от глаз. Встречаются также любители писать изломанным и шершавым слогом: Quae per salebras, alteo, saxa, cadunt. И даже, если что-либо у них и выйдет изящно, они нарочито вещь огрубят, заставят её течь толчками, со скрежетом, как будто тот стиль является более мужественным и внушительным, который неравномернее ударяет по перепонкам. Эти заблуждаются не случайно, но сознательно и охотно; они подобны людям, которые сами воздействуют на моду, придумывая либо плащи, либо брыжи, либо ленточки на шляпах, либо бороды, необычные по покрою, форме или виду, чтобы обратить на себя внимание и выделиться из толпы. Их следовало бы осудить, и некоторые оглядывают их с осуждением, однако порок, подбодряемый остальными, становится образцом, вызывающим подражание. Часто бывает, что некто ошибается случайно, но остальные начинают специально изыскивать возможности, чтобы делать аналогичные ошибки. Опасен порок, становящийся правилом. Встречаются и такие, чьи произведения начисто лишены художественного содержания и внутренней организации. Их стихи напевны, музыкальны, гладки, но и только. Их называют дамскими поэтами наподобие того, как имеются дамские портные: Как сливки, гладкий стих их приторен и сладок, В нём нет движения реки, лишь много шёлка складок. Глубину их мозгов можно измерить вашим средним пальцем. Они не глубже чашки для сливок или лужицы. Иные, перерывающие горы книг и бумаг, пишут без всякого разбору именно о том, что они только что нашли или обнаружили в них. Поэтому и получается, что некая вещь, однажды оспоренная и опозоренная ими, в другой — более поздней или более ранней — работе — может быть вознесена до небес. Таковы все эссеисты и даже их мэтр Монтень. Эти всем, что они пишут, по-прежнему выдают, какие книги они прочли последними. И всего более выдают собственную глупость тогда, когда свои книжные впечатления преподносят читателю сырыми и непереваренными; и вовсе не потому, что последние необходимы, но, полагая себя оснащёнными знанием, они не могут удержаться. Иные (завоевав своими трудами авторитет или хотя бы просто создав о себе мнение как о людях весьма начитанных) осмеливаются затем придумывать названия книг и авторов и лгут, ничего не опасаясь, поскольку то, что никогда не существовало, не может быть с легкостью обнаружено даже самыми любознательными людьми. А иные, хитроумно отвергая книжную учёность и лживо отстаивая собственные природные таланты, думают тем самым отвести от себя критическое суждение читателей и приглушить запах своих лисьих краж. Однако вонь от последних крайне сильна, и можно найти целые страницы, списанные ими у какого-либо автора, прочитать которого их вынудила сиюминутная нужда. Этим они и удовлетворились. И таким образом, они выступают более нелепо и действительно виновными, чем сами критики, неспособные обнаружить плагиат и поэтому обвиняющие их в отсутствии прилежания. Но самыми презренными являются упрямые осквернители всех искусств: те, кто, уверовав в свои природные таланты (которые, возможно, и превосходны), осмеливаются издеваться над любым трудолюбием и насмехаться над словами, смысла которых они вовсе не понимают, полагая таким образом хитро избежать наказания за невежество. Им часто подражают авторы, превосходящие их в небрежности, но не имеющие равного таланта; и, высказывая всё, что им только приходит в голову, последние делают это с какой-то неистовостью и болезненным отвращением, не утруждая себя ни проверкой, ни благопристойностью или уместностью, ни другими правилами приличия. И самые своенравные и упрямые из них получают из рук толпы, неспособной к суждению, пальму первенства в учёности. Многие ведь полагают, что чем вещь безыскуснее, тем она сильнее, как будто предпочтительнее разбить сосуд, чем мучаться с пробкой, или благороднее разорвать, нежели развязывать узел. Непременно случается, что эти люди, обычно стремящиеся создать нечто незаурядное, подчас ухитряются сказать хорошо, даже талантливо. Но крайне редко; если же так и случается, то это отнюдь не искупает всех их остальных недостатков. Удачные шутки и фразы (единственная цель их честолюбивых поисков) сразу бросаются в глаза на фоне общего убожества и ничтожности их произведений подобно тому, как в кромешной тьме огни кажутся более яркими, чем в лёгкой тени. Однако ныне их произведения считаются глубокими по содержанию, потому что они без всякого разбору и соответствия пишут обо всёем, о чем только могут, в то время как истинно учёный всегда руководствуется избирательностью, избегая крайностей и создавая стройные, пропорциональные в частях произведения, соответствующие первоначальному замыслу. Истинный мастер не бежит от природы, как если бы он боялся её; он не отходит от жизни и правдоподобия, но говорит, учитывая способности своих слушателей. И хотя его язык несколько отличен от вульгарного, он не чурается ничего человеческого с его Тамерланами и Тамер-Хамами нынешних времен, единственным достоинством которых являются их напыщенная сценическая походка и лужёная глотка, рассчитанные на невежественных зевак. Истинный художник знает, что преданность искусству заставляет писать его только для сведущих. И за это, возможно, его называют пустым, бесплодным, скучным писателем (или любым другим оскорбительным словом); те же, без труда, не обладая ни благоразумием, ни знанием и едва ли обладая здравым умом, оказываются воспринятыми благосклонно и предпочтены ему. Он поздравляет их с удачей. Другой век или другие, более справедливые люди признают достоинства его трудов: мудрость его выбора и расчёта, изящество аргументации, мощь его воздействия на читателя, приятность его обхождения, остроту воображения, рафинированность шутки. Оценят, как он властвует над человеческими чувствами, как он вторгается, врывается в них и как он влияет на умы. Затем обратят внимание на его владение словом: насколько правильно он пользуется им, какое слово служит для украшения, какое несёт основной смысл; что прекрасно передано словом; какие тропы удались; какие благородны, а какие сильны крепостью мужского ума. И каким образом автор избежал блёклой, неясной, непристойной, отвратительной, низкой, неподходящей или изнеженной фразы, не только восхваляемой большинством, но и (что ещё хуже) рекомендуемой потому, что она безнравственна».
Бен Джонсон, Заметки или наблюдения над людьми и явлениями, сделанные во время ежедневного чтения и отражающие своеобразное отношение автора к своему времени, в Сб.: Литературные манифесты Западноевропейских классицистов / Под ред. Н.П. Козловой, М., «Издательство Московского университета», 1980 г., с. 176-179.

Если в изначальном варианте и было что-то цепляющее, а оно было — в строении фраз, даже в рваном ритме, то в этом варианте всё это выхолощено.

Мне понравилось начало. Романтично, грустно. Эмоции получилось передать. Но на этом все. Есть сбои ритма, и чего-то не хватает. Ощущение такое, что автор хотел что-то рассказать, но решил утаить.

Если пулей сбит — ты раненая птица.

Если рублен топором — ты рубленый чурбан
Если резан ножиком — ты резаный батон
Чёт я не догоняю идею автора )
Пытался нырнуть глубока, но попал на мелководье.

И всяк силён, В чьих руках сбитая синица…
И мне тебя хвалить? Без пули — ты тоже раненая птица.

Синица — символ крошечного достижения. В отличие от журавля. Почему же силен?

И всяк красив,
Кто одет как императрица…

Всяк красив… Почему мужик должен быть одет в женские одежды? Транс что ли? )
Нет, не донырнул автор ) Но за старание — похвалю.

Если рублен топором — ты рубленый чурбан
Если резан ножиком — ты резаный батон Капец… Грег… вот как после такого стихи писать… я не могу

Но пишешь ведь )
Грег Светлане не указ
У него один лишь глаз,
А у Светы два, как буд-то,
Потому и пишет круто.

Посмешил)))

буд-то — это что за слово новое?

Это пиратский слэнг )))))))))))

Ржууууу)))

Такие философские вещи нужно долго вынашивать. Рефрен «птица»- опасная штука, нужно с ней осторожно обращаться. Рефрен нужен, чтобы с каждым новым его появлением усиливать впечатление. Здесь — двоякое впечатление. Но автор молодец, что взялся за подобную тему.

Чёт как то безысходность. Куда ни кинь, все ранена птица. И лечить никто не берётся. Жаль раненого.

Не ложатся мне ныне грустные, а тем более безысходные произведения.
Юмора жду.

Наверное, это автор заклинания, которое я читала перед этим. Или же у заклинателей всегда есть что-то общее, особенно где дело касается ударений и ритма:

В чьих ру'ках сбитая синица…
Кто о'дет как императрица…

Мне кажется, именно эти строчки сбивают с ритма напрочь.

Эх, что-то у меня тут вообще пустота… Никаких эмоций…

слабый стих, слабые рифмы

А как же дальше с пулей жить? Живи! Ты всё та же раненая птица.

Время действительно лечит.