Мне было немного лет, когда я впервые покинул стены своего дворца и пересек границы широкого мира, чьи чудеса и кошмары были отделены от неведения о них вратами счастливого княжества, где я правил. Бойкий и юный, уверенный, что мне подвластно все, я считал, что ни одна душа не посмеет противиться моей воле: я князь! Любому известно, что, уповая на свои звание, положение и богатства, я ошибался. Но не желая судить себя после бессчетных веков, я ограничиваюсь воспоминаниями о прошлом и своих приключениях. Одну из историй, сын, постараюсь тебе поведать не ради того, чтобы ты осуждал меня или пытался найти оправдание моей глупости, но дабы ты был просто счастлив, что в наше время подобные вещи почти не встречаются.

Итак, путешествуя, ощущая себя не паломником, а школяром на прогулке в садах академии, я добрался до города, чье название передают в нашем нынешнем языке как Золейд.

В те дни его разрывали две философские партии. Две противоборствующие точки зрения владетельствовали над просвещенными умами. Одни мыслители утверждали, что необходимо вмешиваться в ход мира, стараясь его изменить к лучшему. Другие, напротив, пропагандировали созерцание и невмешательство. Не встревая в споры, я убедился, что мнение этих вторых вполне мудро, но высший расцвет эта склонность к стороннему наблюдению могла получить, если ее заключить в пробирки лабораторного мира. Склоняясь к активным действиям, я перешел на сторону тех, кто пытался мир исправлять. Но наблюдая, что позволяют себе они, я видел, как доходят они до крайностей в тех вещах, где уверены в своей правоте, в то время, как здравый взгляд со стороны легко бы выявил все ошибки в ходе их рассуждений. Философские диспуты вынудили меня задержаться в городе и искать, внимательно слушая, свою истину.

В том давнем прошлом, дворцы которого ныне занесены песками и на обломках чьих хижин раскинулись дикие сады, вельможи и простолюдины еще не стояли так далеко друг от друга, как в поздние времена. Я проматывал свое золото, остановившись на постоялом дворе для купцов, караванщиков и заезжих крестьян, не скрывая своего положения. А люд, в свою очередь, обращался со мной почтительно, но без лишнего любопытства. Никто не бежал посмотреть на «живого князя», когда я спускался из комнат в прохладный столовый зал.

И вот однажды, за завтраком в этом зале, я нечаянно подслушал чужой разговор.

- Не беспокойся, Маон, за похороны Анеда возьмусь я сам, - сказал один из троих мужчин за соседним столом. – Тебе не придется терзать свое сердце лишний раз.

- Хорошо, Карон. Бедный Анед! Он будет счастлив узнать, что его останки не будут брошены в мусорную яму. Лишь бы суметь подкупить палача.

- Не волнуйся, я знаю, как с ним договориться. Кому охота перебирать сожженные кости?

- Тогда давайте выпьем за душу Анеда, - убито предложил младший из собеседников, тот юноша, кого звали Маоном.

- Нет, что за кощунство! – вмешался третий за столом. – Нельзя пить за душу того, кто еще жив! Кроме того, кто знает, вдруг на суде найдутся свидетели его невиновности? Мы видели его там, откуда до места, где совершилось убийство, нельзя дойти за короткий срок. Возможно, кто-нибудь тоже видел его в тот вечер и в это время.

- Вряд ли это поможет, Анатай, - возразил Карон. – Нам, его близким друзьям, не поверят, ведь каждый убежден, что ради друг друга мы готовы прыгнуть в огонь и воду. А остальных надо искать специально.

- Ты прав, тогда утешим его как можем.

Это был самый жуткий разговор из тех, что доселе могли достигнуть моих ушей! Человека еще не казнили, даже не осудили, а его друзья уже обсуждают детали его похорон! Слушая их, я не выдержал и вмешался:

- Если вы ради друга готовы в огонь и воду, так ступайте в город и поищите свидетелей!

Узнав меня, они поклонились, прежде чем отвечать.

- Увы, о светлейший князь, мы не можем этого сделать.

- Почему?

Представь, только вообрази, мой сын, что за ответ я от них получил!

- Потому что это будет вмешательство в ход вещей. Мы не будем ворошить гнезда ос, пусть преступник сам устыдится и явится с повинной.

Подумать только, вместо разумного гнева на то, что невинного человека хотят казнить, эти трое склонились к смирению! Мы с ними были из одного народа, но мне, в отличие от них, доставало опыта и ума понять, что никакая совесть преступника не вернет их друга с того света!

Сколько я ни уговаривал их провести тщательное расследование, они не желали делать ни шагу, который докажет его невиновность.

Разъяренный глупостью этих людей, я твердо решил спасти их товарища сам и принялся выяснять обстоятельства дела. Как оказалось, Анеда обвиняли не просто в убийстве, но в ведовстве. Считалось, что он каким-то обрядом отнял жизнь у человека на расстоянии, и подлежал сожжению на костре, как обходились с любыми магами в этом городе. Против него свидетельствовали атрибуты для наведения чар, которые были найдены в его доме, когда за ним пришла стража по анонимному доносу. Его, скорее всего, подставили. Придя к этому выводу, я посетил Анеда в тюрьме.

Поговорив с ним, я окончательно убедился: «доказательства», что он колдун, ему подбросили. Я надеялся построить его защиту на суде, но не добился успехов. Анед, как и его соратники, покорился судьбе. Казалось бы, если четверо добровольно идут на убой как овцы, зачем встревать? Но нет, я был в истинном гневе, глядя, как мои соотвечественники терпят несправедливость.

Собираясь уходить из тюрьмы, я заметил, что некто в соседней камере прилип к прутьям решетки и настойчиво привлекает мое внимание взглядом.

- Не вздумай с ней говорить, - предупредил меня Анед. – Она ведьма с изменчивой внешностью. Она заколдует тебя.

Если я верил в справедливость, то не верил в ведьм. Поэтому я довольно резко ответил ему, что раз он не пытается изменить свою судьбу, то тем более не должен вмешиваться в мои решения, и пошел поговорить с ведьмой. На первый взгляд, это была просто усталая девушка.

- Я слышала, как ты говорил с этим человеком, - вздохнула она, искоса глядя на меня, словно изучая. В стоявшей здесь полутьме чудилось, что в глазах узницы мелькают янтарные блики. – Ты хочешь его спасти, а я знаю как это сделать.

- И как? – спросил я.

- Брось их дело, возьмись за мое, и когда вытащишь меня отсюда, я помогу. Как и его, меня должны судить завтра за ведовство и каннибализм. Я признаю́, что умею лечить, совершать полезные ритуалы, но в поедании себе подобных я невиновна! В этом городе, как ты видишь, князь, люди очень боятся ведьм. Хочешь способствовать правде – солги. Скажи судьям, что в таком-то часу я была с тобой, и я отблагодарю тебя спасением этого человека.

Будь это на сто лет позже, когда я приобрел ум и опыт, я бы в ответ протянул руку между прутьев и задушил ее. Но в том-то и дело, что имей я опыт, ведьма ко мне бы не обратилась.

В назначенный час я пришел на суд и дал показания в ее пользу. Обвинитель, человек тоже пришлый, но не заслуживший себе в Золейде никакой репутации, лишь утверждал, что видел ту женщину над мертвым телом, но не имея в деле ни трупа, ни доказательств, не был способен противостоять лжесвидетельству от меня. В конечном счете он признал, что глаза его обманули и согласился уплатить штраф за ложное обвинение. Анеда судили после нее, и, как не сомневался никто из нас, приговорили к сожжению, поскольку убийство, в котором его обвиняли, было, по мнению судей, совершено потусторонними методами.

Там, на суде, я пообещал забрать ведьму из-под стражи, но лишь потому что не желал позволить ей ускользнуть, не выполнив обещания.

- Да не убегу я, - усмехнулась она. – Ведь я связала себя с тобой узами долга, и желаю освободиться. Приходи завтра на казнь твоего приятеля, увидишь, что будет.

Утром – а быстро справлялись дела в этом городе – я стоял вне толпы на ступенях храма, откуда было хорошо видно столб и хворост. Гадая, что могла сделать ведьма, я попутно искал другие пути для спасения невиновного, но все тщетно. Его уже привязали к столбу, облили его и дрова маслом, подожгли их. Анед корчился в дыму, а трое друзей, стоя в первых рядах, подбадривали его словами сочувствия.

- Чертова ведьма! – воскликнул я в сердцах. – Никого ты спасти не могла, но знай, что теперь – и себя тоже!

Служительница храма спускалась из-за моей спины по ступеням. Услышав мое восклицание, она обернулась ко мне и рассмеялась:

- Глупец, да ты времени не теряй, смотри на толпу!

Но я замешкался, пытаясь понять, неужто передо мной та ведьма, которую я спас, когда ее облик был столь непохож на лицо обвиняемой. Выходит, она в самом деле умела великолепно наводить морок внешности.

- Да я это, я! Ты, сонный тетерев, посмотри: я уже спасаю твоего друга.

Наконец я перевел взгляд на площадь и обнаружил, что там почти никого нет. Остатки толпы, отчего-то вдруг устремившейся в переулки, еще были видны с возвышения, но теперь на площади находились лишь осужденный, его друзья и один из стражей, остолбеневший настолько, что не мог двигаться.

Забыв о ведьме, я сбежал по ступеням храма на площадь.

- Ну же, - распорядился я, - Анатай, разбросай хворост, а ты, Маон, развяжи Анеда. Ты же, Карон, помоги мне справиться со стражем!

Но они стояли, не понимая, чего я хочу от них.

- Разве мудро влиять на ход вещей грубой силой? – спросил Маон.

Плюнув на них, я сделал все сам: разметал костер, стараясь не упускать из виду стража; пользуясь тем, что он туго соображал, и что вокруг стоял сплошной дым, подобрался сзади к нему и оглушил. Наконец, в одиночку перетащил отвязанного Анеда на свежий воздух.

Он получил немало ожогов, но ему повезло, что его облили маслом небрежно: большая часть попала на ноги, и огонь только-только добрался до них. Дыму же он наглотался так, что едва мог дышать на свежем ветру, тянувшем с моря на площадь.

- Дураки! – в сердцах крикнул я Маону, Карону и Анатаю, решив не церемониться с ними в вежливости. – В любом случае вам придется вмешаться, чтобы изменить нашу с вами судьбу либо в худшую сторону, либо в лучшую!

Но теперь, когда все за них сделал я, они и не возражали, чтобы помочь поскорее убрать друга с дороги.

- Времени у вас остается только на шесть камней, - объявила ведьма, спустившись к нам.

В современном языке это означало бы где-то десять минут.

- Кто она? – спросил Анатай, и я солгал, что это жрица, решившая мне пособить из доброты и потому что не верила в вину Анеда.

Ведьма проводила нас в храм, указав одну из потайных комнат, где мы укрыли израненного и до позднего вечера лечили маслами его ожоги. Наконец он пришел в себя, и к великому нашему удивлению возблагодарил меня за своевременную помощь. Стоя на костре, перед лицом смерти, он утратил смирение, и был ныне настроен бороться за жизнь, чего бы ему это ни стоило. Его товарищи же, не понимавшие до конца, через что он прошел, были недовольны этим энтузиазмом. Но все же мы были теперь в одной лодке – все преступники.

Особенно нам помогала ведьма, навещая нас в образе жрицы и доставляя лекарства, до тех пор, пока не пришла пора и мне покинуть храм ненадолго, чтобы нанять закрытые носилки. Мы собирались перенести Анеда за стены города, в одну из бедняцких хижин, окружавших его словно кольца грибов.

Когда я, найдя носилки и слуг, вернулся в храм, оказалось, что стражи уже пытались сюда наведаться в мое отсутствие. К счастью, почти все помещения были здесь местом, запретным для мужчин, а женщины не допускались к службе в Золейде. Так что мы беспрепятственно вынесли раненного в помещения для бесед - место, куда дозволялось мужчинам заглядывать по делам храма, мы одели Анеда и призвали носильщиков.

Золото, драгоценности и безупречная репутация, заставляющая ростовщиков предлагать мне свои услуги наперебой, позволили соорудить выход, достойный моего звания – никого бы не стало смущать, что князь, вчера гулявший по этим улицам пешком, в скромной одежде, сегодня облачен в жемчуга и шелк, окружен слугами, и требует себе не менее трех пар носилок.

Когда мы спускались в город, я задвинул шторы. Через два квартала мы попали на обход стражи.

Носильщикам было велено опустить ношу наземь. Естественно, они не послушались. Слуга, нанятый мной, чтобы освобождать путь в толпе и служить мне парламентером с чернью, чванливо, как полагается ему при знатном нанимателе, заявил стражам, что они не имеют права останавливать правителей и вельмож. Скрытый за занавеской, я волновался, гадая, удастся ли обман, или нас раскроют.

Стражники не сдавались. Городские власти, одержимые поиском ведунов, давали им право применить силу даже против высшей знати. Услышав это, я приоткрыл занавеску и, давая понять, что едва сдерживаю гнев, спросил, в чем дело.

- Ищем четверых беглецов, милостивый князь! – объяснил страж.

- Мне нет дела до беглецов, - отвечал я. – Я не позволю подозревать, будто человек моего положения может быть связан с какими-то низкородными проходимцами. Вы в своем уме? Убирайтесь прочь с дороги, в моих носилках лежит больная женщина, ей плохо.

- Женщина? – на сей раз можно было не сомневаться, что настырные стражи заподозрили меня во всех мыслимых грехах. – Просим прощения, но мы обязаны проверять любые носилки.

Повелев своей охране обнажить мечи и быть готовыми к бою, я послал за начальником городской стражи и ждал до тех пор, пока он не подоспел вместе с городским главой. Видя мой гнев, они отчитали ретивых служак, но в качестве компромисса уговорили меня показать им женщину, которая лежит рядом со мной. Я уступил с таким видом, что моим недругам, по-хорошему, следовало бежать прочь в пустыню. Начальник стражи отодвинул занавеску носилок, и сразу увидел скорчившуюся в муках женщину, облаченную в сто одежд, с лицом, похожим на лицо Анеда. Он вскричал:

- Вот он, преступник, сбежавший с костра!

Уже не волнуясь, я громко рассмеялся:

- С костра сбежал мужчина! Только осёл усомнится в этом, когда весь город видел преступника обнаженным!

- О князь, позвольте объяснить, - отвечал начальник стражи. – Несомненно, это лишь старый трюк с переодеванием в женщину. Я уверен, что он обманул вас. Наверное, переодевшись, он изобразил при вас боль и обморок, и вы в своей милости взяли его на носилки, но…

Он не договорил, потому что я осторожно откинул голову обморочной женщине, сгреб одежду под ее горлом и дернул вниз, обнажая ее грудь.

Начальник запнулся, покраснел и, обливаясь по́том, отступил от носилок. По его приказу нашему шествию освободили проход и отрядили нескольких стражей, чтобы предупреждать подобные инциденты на нашем дальнейшем пути.

Старый трюк: изобразить старый трюк старым трюком.

К счастью, на остальном пути, после того, как мы отпустили стражей и продожили путь к окраинам, повторять представление не потребовалось. Ведь если снова поднимется шум, вероятно, без драки будет трудно избежать досмотра. А подчинившись требованию, как объяснить, почему в других носилках лежит точно такая же больная женщина? Как будто у меня караван скорой помощи!

Утром ведьма пообещала переодеться мужчиной, и все с тем же лицом Анеда мелькнуть в отдаленных кварталах, отводя подозрения от его настоящего убежища, а мы с беглецами стали решать, как выбраться из города. Анед еще не мог ходить сам, а оставаться здесь было нельзя: страх перед колдовством расползался по улочкам быстрее пылевой бури, и страже, как говорили, того и гляди дадут разрешение проверять все дома Золейда. Что ж, раз я взялся им помогать, то следовало не отступаться, а искать выход дальше. Но будучи праздношатающимся юным болваном, я все еще воспринимал эту историю как занятное приключение.

Кое-какой план я составил, после чего распустил свой недавний кортеж, пригодный для городских условий, но не для пустыни, и отправил одного посредника на невольничий рынок, а другого – искать караванного проводника. Как раз караван, снаряженный одним купцом из этого города, спустя два дня отбывал в плодородные земли через пустыню. Договорившись с проводником, я купил тридцать вьючных животных: четыре мула для беглецов, одного для моей поклажи, пять ослов для слуг и служанок и двадцать верблюдов для моей новой прихоти – гарема, положенного мне по статусу. Сам же я предполагал идти по привычке – пешком. После чего послал слуг на невольничий рынок за женщинами.

Вот привели ко мне слуги двадцать прекрасных рабынь. Все девы были стройны и скромны и послушны моим прихотям, как бы далеко они ни вели. Все, кроме одной. Когда я шел мимо наложниц, последняя в их ряду, прикрывая лицо вышитой тканью, глянула исподлобья, и я внезапно узнал этот взгляд, этот странный блеск глаз, словно в них проскальзывала желтоватая вспышка.

- Открой лицо! – повелел я ей. Но тут наложницы сорвались с места и перемешались между собой, и уже я не мог распознать в них женщину, в коей узнал ведьму, помогшую бегству Анеда.

Ясно, что эта чертовка нашла пути, чтобы затесаться в наш караван. Что ж, решил я, если я прогоню этих женщин, то несомненно она окажется среди новых. Если же откажусь от наложниц, то невозможно будет осуществить мой план. Ибо Анед и его товарищи должны были также под видом женщин смешаться с моим гаремом. Поэтому я оставил все, как есть. Ведьме, рассудил я, тоже требовалось бежать отсюда. Неудивительно, что она стремилась к нам присоединиться.

Мы выступили из города без проблем, ведь никто бы не заподозрил известных проводников, уважаемого купца и благородного князя в помощи беглецам.

Поздней ночью, спустя два привала, когда я лежал один в своем шатре, прислушиваясь к звукам мира, дополняя их странной музыкой, приходившей мне порой в голову в поздний час, тканый полог вдруг отодвинулся, и неприятного вида женщина пролезла под своды моего убежища. Смоляные волосы ее были растрепаны, бледные руки и ноги, ничем не прикрытые, казались костьми скелета, и на выпиравших ключицах болталась старая тряпка, едва скрывавшая наготу. Жутким было ее лицо: глаза как плошки, слегка выпуклые среди складок век, почти не мигали, но мерцали в свете моей единственной лампы нездоровым желтым светом. Края черных губ, чересчур тонких, чтобы прикрыть заостренные зубы полностью, казались изъеденными кислотой, или обкусанными владелицей этой жуткой внешности. Проваленный нос вызывал содрогание, словно это была «безносая» - смерть.

- Нравлюсь ли я тебе, о светлейший князь? – прозвучали издевкой ее слова.

Я не страшусь никого, будь оно хоть не с нашей планеты, хоть из преисподней – до тех пор, пока оно не касается меня руками. Поэтому я предложил ей устроиться по другую сторону лампы. Пользуясь тем, что огонь разделял нас, в любой момент, при первом признаке нападения, я был готов схватить светильник и ткнуть в это мерзкое лицо.

Излишне объяснять, что это была та самая ведьма, уже без личины.

- Возьми гребешок у Фелины и расчеши свои волосы, - распорядился я. – Негоже для женщины ходить в таком виде.

- Не расчешется, - раздвинула она пасть в ухмылке. – Я такой умерла.

Высунув черный язык, она подразнила меня.

- Как бросили меня в реку, как опутали меня водяные заросли, как приласкала пушистая тина и целовали безмолвные рыбы – такой я осталась для всех и тебя.

Слова ее не смутили меня, хоть и противоречили моим представлениям о природе. Труп не может вылезти из реки, в моем княжестве не было никаких поверий о нежити. Поэтому я не проявил ни страха, ни любопытства, которые она явно пыталась во мне пробудить, но возразил:

- Там, где я рос, смертью называют однообразное бытие, а жизнью – поиски новых свершений. Поэтому я путешествую и нахожу порой приключения. Зачем же ты, странствуя, не давая рутине захлынуть тебя, продолжаешь звать себя мертвой?

Мерзостная усмешка ее стала шире, теперь перед моими глазами стоял настоящий череп, и лишь не пустые глазницы слегка рассеивали впечатление.

- Я странствую, чтобы есть, как и вы, живые, но не ради пищи. Если не насыщаюсь, то становлюсь унылой, уставшей, мертвой по-вашему.

- Не вижу разницы, отделяющей тебя от живых.

- Разве смакуешь ты тело жертвы, подобной тебе, о князь?

Она наклонилась в мою сторону, и моя рука непроизвольно дернулась к лампе. Ведьма заметила это.

- А, не пытайся пугать меня огнем, - оскалилась она уже не в подобии улыбки. – В моей памяти сохранилось, как я тонула, как в холодной пучине плескался свет над моей головой, и я безуспешно тянулась к нему, погружаясь все глубже и глубже. Не огонь и не дым мне страшны, и я рада палящему солнцу, когда мое тело сыто чужой душою. Но стоит мне проголодаться, и снова я слышу, как плещутся волны реки, чувствую, как закладывает водой уши, как веревки впиваются в тело, покуда я тщетно пытаюсь освободиться. И снова тянусь к огню и теплу, бурлящей крови, как спасению.

- Разве тебя не хотели сжечь? Если б огонь в самом деле не мог причинить тебе вред, вряд ли бы ты нуждалась в моей помощи.

Она забулькала хохотом.

- Не сжечь. Утопить. Погрузить в пучину, на сей раз с ядром на ногах. Так настаивал этот мерзавец.

- Твой обвинитель?

- Подлец из моей деревни. Узнал меня, несмотря на внешность, ворвался ночью, когда я была вместе с беглым рабом. Не в первый раз я помогаю беглецам исчезнуть. Так исчезнуть, что их не найдут никогда.

- Выходит, ты не горишь? – уточнил я, наливая себе чая.

- Не пытайся пробовать меня подпалить. Ты уже понял, что я – одна из наложниц, и я не желаю, чтобы ты мешал моим планам. Которая из них я – тебе не знать. Когда же попробуешь выяснить, предупредить кого-нибудь, хоть намеком обмолвишься о нашем разговоре, смерть ждет весь караван. Никто из вас не спасется. Так что убери воду, - добавила она быстро, глядя на то, как я подношу ей пиалу, словно хочу предложить угощаться. – Не смей предлагать рабыням умыться, не пытайся следить, кто из них пьет чай, а кто – нет, и не расспрашивай об этом никого, если желаешь, чтобы твои друзья и ты жили. А когда я возьму свою жертву – не вмешивайся.

И договорив это, она поскорее выскользнула прочь за полог.

Легко мне осмысливать все теперь, по прошествии многих веков, в новые времена. Возвращаясь к этому эпизоду своего прошлого, я прихожу к выводу, что конечно, девушка не умерла, когда ее топили. Но нахлебавшись воды, как-то выпутавшись, устремившись к солнцу и свету, она помешалась на своих страхах, вообразив себя нежитью. А потому окружила себя мысленными оберегами. Вместо воды пила кровь, ела фрукты. Вероятно, ведя непонятно какой образ жизни, открыла путь в свое тело для многих болезней. И каннибализм оказался лишь следствием ее помешательства, обрядом и ритуалом, подведенным под личные убеждения, говорившие ей, что она мертвячка.

Было оно так, или было иначе, но оставалось то, что она в самом деле владела магией. Ведьма гипнотизировала умы, вынуждая людей совершать какие-то действия. Еще более ловко меняла облик. Теперь бы я мог выяснить механизм этих превращений, но не имея возможности вернуться в прошлое, могу только предполагать, что в этом лежал простейший гипноз. И благодаря маскировке противника, я оказался в кабале, ибо не знал, какая из наложниц в гареме – ведьма, она же искусно меняла внешность при встречах со мной.

И еще у нее был род призыва, с которым я познакомился на следующем привале.

Но прежде чем мы дошли до начала мрачных событий, я должен сделать отступление и рассказать о еще одной встрече. Дело в том, что человек, изобличивший ведьму в Золейде, оказался в нашем караване. Я мог видеть его издали, и более всего мое сердце стремилось к тому, чтобы расспросить его наедине. Но увы, я постоянно ощущал присутствие ведьмы и опасался найти даже самый невинный повод, чтобы к нему подойти. А этот человек изо всех сил старался меня избегать, видимо, вспоминая, как я свидетельствовал в пользу ведьмы, и думая, что мы с ней были сообщниками.

Итак, принимая решения в одиночку, без возможности найти нужную информацию, я, вдобавок, был вынужден тратить время на свой гарем. Увы, не на приятное времяпрепровождение, а на разруливание вечных ссор и скандалов, стоявших среди наложниц, и даже здесь я опасался неосторожным жестом дать ведьме вообразить, будто я ее там раскрыл. Скованный по рукам и ногам, я стал узником собственных опасений.

Первую жертву ведьма взяла поздним вечером. Все четверо беглецов, переодетые обратно в мужчин – раскрытие этой истории вызвало негодование у погонщиков и веселье у девушек – сидели у своего костра. К ним же подсел я, вслушиваясь в ночь. Вдруг Анатай насторожился.

- Слышите? Крики в той стороне.

- Никого нет, - отвечал я, - это Нитта играет на своей дудке.

Я кивнул в сторону гарема, где была одна девушка, не расстававшаяся с бамбуковой флейтой, и крикнул:

- Нитта, прекрати!

- Да нет же, - возразил Анатай. – Кричат в той стороне.

- Это пески оседают, - сказал Анед.

Прошло несколько минут в тишине.

Неожиданно для нас всех, Анатай вдруг сорвался с места и побежал в пустыню. Маон вскочил, пытаясь остановить его, но я вспомнил, что говорила ведьма, и схватил его прежде чем он побежал следом. Тварь взялась за свое.

Анатай скрылся за бледнеющими под луной барханами, а я велел всем оставаться на месте.

- Он не вернется!

Словно в подтверждение моим словам, из-за песчаных холмов послышались душераздирающие вопли. Мы все замерли, боясь шевельнуться, словно движение привлекло бы что-то, скрывавшееся в песках, что взяло Анатая, и вдруг Маон произнес:

- Слышите? Крики в той стороне. Это Нитта играет на своей дудке… Нитта, прекрати… - его челюсти еле ворочались, взгляд был стеклянным.

Вопли Анатая замолкли, и гнетущая тишина овладела пустыней на весь остаток вечера.

И почему я не устроил в тот же момент перекличку всему каравану? Какое колдовство не позволило выявить ведьму, пока она отвлеклась на кровавое пиршество? Когда там стоишь, охваченный ужасом, неведомым до сих пор, наверное, это закон, диктующий тебе поступать вопреки здравому смыслу, который вернется и станет точить тебя, лишь когда миновала опасность. Вот и я, мой сын, совершил ошибку, о коей позднее не раз жалел.

Довольная, перемазанная в крови ведьма влезла в мой шатер, наверное, час спустя. Без личины она выглядела еще более мерзко, чем в прошлый раз. Особенно отвратительной была ее широкая улыбка.

- Спасибо, князь, спасибо, что не помешал. Мне нужна человеческая плоть… Я буду не против и твоей плоти.

Весь этот вечер я не выпускал ножа из рук. Она посмотрела на меня дерзким взглядом, и вдруг захныкала:

- Разве я собираюсь тебя съесть? Ты такой красавец! О, как мне хочется любви! Подумать только, когда я нахожусь среди этих девчонок, какие они все милые, чистенькие… живые!

Она облизнулась. Смрад, исходивший от нее, был убийственен, и я изумлялся тому, что ведьма еще не выдала себя этим запахом.

- Прими песчанную ванну, - посоветовал я ей сухо.

- Не могу натираться песком – кожа слезет, будут торчать косточки, да, белые-белые косточки.

- Да что ты глупости говоришь! Ты внушила себе, что мертва! Попробуй себя привести в порядок, и станешь такой же милой и чистенькой, без нужды наводить на всех морок!

- Думаешь, поможет?

- Это тебя оживит. Улыбка, фрукты и вода – три женских эликсира жизни, как говорят у нас.

- Вода! – ощерилась она, и, сплюнув в угол, убралась в ночь.

Новый кошмар не заставил себя долго ждать.

Маон был моложе других мужчин в караване, включая меня, и он оплакивал своего друга горше остальных. Но вскоре нашел утешение в красоте одной из моих наложниц, Линтар, и когда правда выяснилась, умолял меня отпустить ее к нему. Мне было все равно. Я позволил им быть друг с другом, уповая втайне на то, что эта Линтар не была ведьмой. Это казалось наименее вероятным: девушка обладала всеми красотами и достоинствами, кроме ума, а вряд ли можно было играть такую тупицу, себя не выдав.

О том, что она в самом деле не ведьма, выяснилось спустя пару дней на рассвете. Нас всех разбудил дикий женский вопль из-за колючих зарослей на краю лагеря. Он сменился хрипящим бульканьем, которое долго гуляло эхом по округе, а может, просто стояло в ушах. Не знаю, что меня подстегнуло, но я велел всем оставаться на месте, предупредив, что каждого, кто увяжется за мной – убью на месте, и поспешил к месту происшествия.

Устрашающее зрелище открылось моим глазам: неразличимый напротив встающего солнца зверь склонился над обнаженным телом Линтар. Надеюсь, тебя не смутит слово «зверь» - я не мог в тот момент звать это человеком. Чудовище только что перерезало горло несчастной, и успело отрезать кусок ее плоти, который жадно поглощало в данный момент. Я стоял и смотрел, пытаясь понять, надо ли рисковать и всадить кинжал ведьме в бок, пока она насыщается, и наконец, пришел к решению с риском для жизни напасть на нее. Но убийца уже почуял мое присутствие, возможно, по скрипу песка, и повернулся ко мне. В тот момент почва едва не буквально поехала под моими ногами. Не ведьма убила наложницу: через кровь, забрызгавшую лицо, пеленой застилавшую подбородок, можно было различить нечеловечески искаженные черты Маона.

Внезапно, в отупело взиравших глазах возникло движение мысли, и юноша, явно признав меня, встал. Что-то происходило в его голове, пока он не перевел взгляд на тело Линтар и не заревел, словно демон песков. Рухнув наземь, он бился в отчаянии, а я, наблюдая за этим, не мог шевельнуться, и лишь сжимал нож в руке. Затем он встал и бросился на меня. Очевидно, понимая, что я ударю его ножом, он именно этого добивался, но я отступил в сторону и заслонился рукой, давая ему понять, что не нанесу удара.

- Маон, - попробовал я его успокоить, - не поддавайся ужасу, ничего не поправить. Ступай в шатер и умойся. Знай, что я не выношу приговора, не разобравшись в деле. Иди и будь готов отвечать на мои вопросы.

Он слабо кивнул и побрел к себе, не потрудившись даже утереться. Было слышно, как возбуждение поднялось в лагере при появлении его в таком виде, но я крикнул, чтобы несчастного оставили в покое. Оставшись над телом Линтар, я гадал, не могла ли в облике Маона скрываться ведьма? Но я видел обоих в городе… и когда Анатай нашел свою смерть за холмами, разве не Маон стоял рядом со мной?

Нет, конечно же нет. Ведьма околдовала его ради неведомой цели. Возможно, хотела посеять панику, или наказать меня за то, что я с ней говорил в нежелательном тоне, но Маон явно был невиновен в ужасном деянии. Я вернулся к кострам и повелел привести зачарованного убийцу ко мне на допрос, решив заставить его публично озвучить все, что с ним происходило, дать понять всем нашим товарищам, чего следует остерегаться. Но посланники вышли из его шатра с печальной вестью: бедняга, оставленный в одиночестве, очевидно, не выдержав сотворенного, удавился.

И без допроса весь караван уже был начеку. Поднималась паника, было ясно, что здесь происходит что-то нечистое. Погонщики рассуждали, стоит ли идти дальше, либо надобно возвращаться в город. Но мы уже вступили в Великое Море Песков – обширную территорию, где нельзя было продержаться долго без запасов воды и просто вернуться с полдороги было теперь то же самое, что дойти до цели. Перед нами лежало столько же дней пути до другого конца этих гибельных мест, сколько мы успели пройти. Вопрос о том, чтобы возвратиться, встал особенно остро через три дня после того, как мы погребли Линтар и Маона.

- Князь! Князь! – полог моего шатра откинулся, и без приглашения ко мне зашел главный проводник каравана (о эти дети пустыни, не ведающие манер!) – Мы не зашли еще далеко, надо идти обратно в Золейд!

- Что?! – я вскочил при новости. – Что за неожиданность вынуждает нас возвращаться в этот город?

- Несколько бурдюков с водой оказались продранными. Остальных запасов нам не хватит до места.

- С ума сошли! Разве нет другого пути?

- Мне известен оазис, к которому можно свернуть, но это рискованно: воды может не хватить на весь путь до него.

- Сколько дней пути до оазиса?

- Примерно пять.

- Хорошо, следите внимательно за остальной водой, берегите каждую каплю. Возвращаться, начав путь – плохая примета.

Он скрылся снаружи, а я остался стоять, негодуя на ведьму – разве не ее рук было дело? Мы оказались в безвыходном положении: два беглеца, которых я все еще пытался спасти, не могли появиться в городе, когда целый караван уже знал, кто они, и в чем я замешан. Кем я был, чтобы рассчитывать на молчание всех, кто нас сопровождал?

Многие негодовали, узнав о моем приказе, особенно мой дурацкий гарем. Впрочем, женщины эти негодовали всегда, а раньше, когда обнаружили, что я купил их лишь для прикрытия, и собираюсь продать, добравшись до места назначения, а по неведомой им причине еще и не собираюсь к себе подпускать ни одну из них – после этого вместо одной ведьмы на свою шею я получил целых двадцать! Тем не менее, многие из погонщиков и глава каравана склонялись к принятому мной решению, и заставили заткнуться всех недовольных.

Наконец-то молчавший доселе и избегавший меня ведьмин изобличитель предстал передо мной на второй день пути к оазису.

- Обедаете, лучезарный князь?

Его тон был настолько ехидным, что я не сдержался и угрожающе замахнулся на него длинным ножом, которым резал на куски мясо. Он отступил на шаг, но не очень смутился.

- Пожинайте плоды своей милости, - указал он в сторону каравана.

Я не снисходил до ответа и всем своим видом старался дать ему знать, что если он продолжит говорить таким тоном, мое терпение истощится. Но прогнать его не решался. Ведь он явно знал что-то важное, чем желал со мной поделиться. Однако он стоял, молча выматывая нервы, в излюбленнейшей манере нашего эконома, и наверное, в современности мой слуга оказался реинкарнацией того человека.

- Ладно, - вздохнул он, глядя, как я ем. – Вы получили чего желали: лучшее бегство, какое только могло у вас быть. Ешьте, князь, веселитесь, ибо это ваш пир перед казнью.

- Глупец! - воскликнул я. – Ты знал что-то важное, но скрывал это, хотя должен был сказать сразу! Ныне твое молчание делает тебя виновным во всех смертях!

- Ха! Я знал и сказал все, что знал про ведьму, но вы, о князь, были слишком мудры и милостивы, чтобы это услышать. И поэтому, опасаясь неверия в то, что могу я, ничтожный, поведать вам, я и теперь умолчу о недавно услышанном разговоре, который привел меня к неутешительным выводам.

- Если не скажешь сейчас – ты покойник, - пригрозил я ему.

- Весь караван – покойники, - возразил он невозмутимо, и вышел прочь.

Скоро он исчез с одним из мулов и двумя бурдюками воды, оставив нам почти все свои вещи, и целый караван нес проклятья ему вслед. Но когда мы осмотрели его имущество, стало ясно, что хоть он и поступил по-шакальи, но оглушающий факт, которым он одарил меня в адресованном мне письме, возможно, стоил того. Он написал, что караван идет в никуда, и поэтому сам он попробует возвратиться в Золейд. Добравшись до города, он непременно пришлет помощь к оазису, куда мы идем, но нам не следует сильно на эту помощь рассчитывать, ибо (по его словам) пока среди нас есть ведьма, нам не найти воды никогда. Как говорил он в письме, за день до нашего выхода, он подслушал разговор ведьмы с купцом, снарядившим караван. Оказалось, что ведьма, добыв где-то золото, перекупила всех вьючных животных и все товары, принадлежавшие ему, и получила право действовать в свое усмотрение. А потому в Золейде не ждут о нас больше вестей. Наш караван нанят ведьмой и отдан ей в полное распоряжение. Никто не забеспокоится о товарах, никто не отправит всадников по следам пропавших людей. Все, кто здесь есть – все люди без связей, и с ними я, дутый князь, убежденный, что золотом можно приобрести защиту, никому не нужен в этих местах! Как писал этот человек, обвинив ведьму в городе, он, рискуя жизнью,  отправился с нами, чтобы воочию убедиться в том, что был прав, и теперь, получив подтверждение, не желает следовать нашим путем.

Дочитав письмо, я не выдержал, и велел разлить воду из одного бурдюка по чашкам, чтобы дать ее выпить всему каравану. Мало кто понимал, почему надо тратить прямо сейчас драгоценное питье, и никто меня не хотел слушать. Поднялся шум, погонщики разошлись. Поддержали меня лишь Анед с Кароном, доверившись моему слову, осушили предложенные им чаши, затем заставили моих слуг сделать то же самое.

Тогда я предложил воду женщинам, и одни взяли питье, другие наотрез отказались.

- Я убью каждую, которая не сделает глотка! – вскричал я, хватаясь за нож. И можно не сомневаться, что в этот момент я утратил авторитет в глазах целого каравана. Хорошо, что язык мой не повернулся сказать про ведьму, боявшуюся воды – слишком много подобных баек рассказывают погонщики у костров друг другу. Женщины, устроив скандал, все же выпили каждая свою порцию. Все из них. Я следил внимательно, и был убежден, что глаза меня не обманули. Да что ж такое! Пересчитав их, я понял, что все крикуньи на месте.

Значит… ведьма была еще кем-то? Может, она пересилила себя и выпила воду? Или она обманула мои глаза?

Я не знал, что подумать и отпустил их.

Вечером я услышал за стенкой шатра хруст песка и кто-то ткнул пальцем в ткань, привлекая мое внимание.

- Ох, и зря ты это затеял, князь! – проскрипел ведьмин голос и она захихикала, удаляясь.

И спустя два дня я понял, что вправду зря.

Воды нам хватало еще с достатком – проводники, устраивая панику вокруг этого, перестраховались. Но разве могло нас это спасти от ада, задуманного ведьмой? Ибо пятый день наступил, и пятый день прошел, мы двигались тем путем, хорошо известным погонщикам и проводникам, а оазиса не было.

И наступил день шестой… гонцы, посланные к оазису, рыскали по барханам, не понимая, куда он делся, и ни один островок зелени вдали, ни один мираж не являлся нашему взору. И вот уже день десятый, вода еще есть, но ее ненадолго хватит… И мы потеряли счет времени. Никто не мог объяснить, что происходит, как вышло так, что мы заблудились в пустыне? Лишь слова из письма обвинителя ведьмы непрестанно вторгались в мой ум: караван идет в никуда.

Наутро очередного бессчетного дня я выбрался из шатра, и увидел перед собой бледное лицо погонщика.

- Вода! – прошептал он одними губами. – Воды нет!

Я побежал к вещам, и понял, что натворил, принимая решение идти в оазис, пытаясь после этого найти ведьму и позволяя при этом ей действовать безнаказанно: конечно, это был ожидаемый шаг с мерзавкиной стороны – вылить ночью в пески все оставшиеся запасы воды! Возможно, она не сама прикасалась к ним, а действовала чужими руками, но что толку гадать? У нас не осталось ни капли!

Все утро прошло в суете, и в криках, но солнце вставало, пески нагревались, и мы разошлись по шатрам. Однако всем было ясно, что будет дальше, и как ненадежно наше укрытие для иссушенного тела. К полудню почти все лежали в изнеможении.

Я был поглощен мыслью, где добыть воду, но вскоре поймал себя на том, что мыслю не разумом – только образами и лишь прокручиваю перед собой заманчивые картины озер. И помнится мне, как, взбешенный этим, я внезапно для себя выскочил под палящее солнце, схватил чей-то посох, и в исступлении колотил в пески, озаренный идеей, что вода, которая утекла под них, скопилась где-нибудь в неглубоко лежащем озере. Яростно я врывался в песок, пока из него не хлестнул едкий черный фонтан. Это поднималась из глубин знакомая мне масляная жидкость, которую иногда заливали у нас в светильники. Ведьма радостно плясала вокруг, она кинула в нефть пылающий факел, и столб огня взвился до раскаленных небес. Черные брызги зажглись и одежда на мне занялась, и я рухнул к ногам ведьмы, катаясь от боли, но жидкий огонь падал на меня сверху, опаляя еще сильнее.

Нет, это был жуткий сон, привидевшийся от жары, и я проснулся. Ничто не изменилось: воды у нас не было, мы умирали в диком бреду. Кто-то, хихикая, снял мой шатер – ведьма желала ужесточить наши муки, лишив нас тени. Я повернулся набок и обнаружил рядом останки какого-то из погонщиков – мучительница успела сполна насытиться, пока я спал.

Мысль осенила меня: надо зарыться в песок! Ведь не мог же песок подо мной так прогреться, как всюду вокруг, где касание к нему грозит ожогами. И я начал копать в месте, где лежал, но, к мучению моему, песок здесь слежался почти что в камень. Барахтаясь, словно рыба на мелководье, я пытался его разбить. Пальцы мои заскребли по рельефным знакам, и я обнаружил, что сметаю наносы с широкой гранитной плиты. Таинственные слова незнакомого мне языка окружали ее по краям. Я пытался продолжить раскопки, поднять плиту – не знаю как, но стащить ее в сторону и нырнуть под нее, когда внутренним взором мне привиделась вдруг под ней глубочайшая бездна из бесконечной тьмы. Наконец, я сумел откопать один край, где песок провалился в щель, из которой хлынули змеи и расползлись по барханам. Я готовился провалиться в эту бездну, но прежде, чем это сделать, сумел прочесть знаки на плите. В центре было начертано мое имя, а окружавшие письмена повествовали о том, как я умер в пустыне от жажды. И прохлада, сырая, могильная, обволакивала меня, истекая из-под гранита. Оставалось только нырнуть.

Но на ум мне вернулась ведьма. Ее победа – что, надо мной? Разве можно позволить ей это! Лучше помучиться чуть подолее, не умирать ей назло: никуда, ведь, бездна не денется! Прохлада ушла, жар накинулся на меня, и плита растворилась. Новая жажда, новое солнце и новые муки. Хоть бы каплю воды – не пить, а брызнуть на эту тварь, как детишки брызгаются водой из фонтана, не представляя, какую ценность разбрасывают, и какое неудовольствие, какое, возможно, оружие это может быть против некоторых ведьм!

Я мечтал о воде, и увидел, что над пустыней собрались набрякшие тучи. Небо исчезло в штормящем море, оно бурлило водоворотом, в центре которого продолжало сиять беспощадное солнце. Наконец тучи хлынули белым дождем – ливнем из неисчислимых костей! Я слышал стук, как гремят бамбуковые палки, рассыпаясь по каменному полу, если швырнуть их туда пучком, только звук этот не прекращался и оглушал меня, а костяные волны захлестывали пустыню, поднимали меня на своих гребнях, и солнце, в них отражаясь, заставляло жмуриться до головной боли. Я ослеп и оглох, в моем мире не было звуков, кроме этого жуткого бренчания, и когда я разжимал веки, пронзительно-белый свет сводил меня с ума. А затем этот дождь прекратился, уступив место новой буре – бордовому смерчу, который двигался на меня, втягивая в себя кости и песок со всей пустыни! Я вскочил, и бежал куда глаза глядят, пытаясь найти убежище, до тех пор, пока алеющая на свету воронка не нагнала меня, не захватила в свои кровавые недра, поднимая к тучам, и не содрала с меня кожу заживо.

Невозможно было определить уже, где здесь явь, а где сон; лишь неверие в смерч в пустыне вернуло меня к действительности. Я захотел убедиться, что нахожусь не во сне, и приподнялся. Действительность мало чем отличалась от бредового кошмара.

Все наши животные куда-то пропали. Караван лежал разбросанный по песку, многие умерли от жажды, другие были убиты ведьмой, и она разложила раздетые трупы печься под солнцем, как на огромной коптильне. Гурманка, вернувшая себе облик храмовой девы, деловито ходила между телами, трогала их и переворачивала. Когда она двинулась в мою сторону, я упал и притворился мертвым – это было настолько легко, что я даже не был уверен, что жив. Ведьма подошла ко мне, так же деловито ощупала, но раздевать не стала, и переместилась к распростертому неподалеку купцу. Тот захрипел в агонии. Людоедка, недовольно поцокав языком, перекатила его носом в раскаленный песок.

Было ясно: мы все на очереди. Мы шли с караваном ведьмы, назначенным ей, только ей в жертву, и не было никакой иной цели в нашем бытие. И я покорно ждал своей участи, впадая то в сон, то в бред.

И вот, тень накрыла меня. Я приоткрыл глаза, в слабом, тающем любопытстве гадая, в каком виде ведьма желает меня уничтожить. Но удивление налило мои нервы энергией: передо мной был мужчина странного вида, которого я сейчас не могу описать. Еще удивительнее было его окружение.

Вокруг него словно клубилась тьма, и я слышал вой ветра, и наблюдал, как потоки воздуха колеблют его одежду. Но главное – дождь окружал его! Благодатная влага! Тут он обратился ко мне по имени, или уши меня обманули? Нет, я припоминаю точно, что он произнес то имя, которым я звался в прошлые времена и от коего отказался позднее – произнес его с удивлением, словно не веря, что это был я.

«Помоги!» - прошептал я ему, упиваясь тенью и мраком.

Простерев к нему руки, всего на мгновение, я ощутил, как по пальцам струится вода. Она наливалась мне в рукава, обволакивала тело, и я попробовал набрать горсть влаги для питья, но спасительный призрак стал таять, возвращая палящее солнце. Тогда я засунул мокрые пальцы в рот, и чуть их себе не откусил, пытаясь слизать дождевую воду, натекшую на меня.

Какая-то капля воды – а существенно придала мне сил! Сейчас в живых не было никого, кроме меня и ведьмы. А значит, не надо уже опасаться каких-то козней, гадать, под чьим видом она здесь прячется и так далее! Оглядевшись по сторонам, я увидел вдали ее спину: тварь была занята трапезой. Очевидно, призрака, спасшего меня, она не заметила, хотя он явно был не бредовым видением, ведь если бы существовал бред, способный дарить настоящую, не вымышленную воду – с каким бы я удовольствием погрузился в него сейчас! Неважно, что это было за колдовство, что за джинн явился мне среди пустыни! Передвигаясь ползком, я нашел кривой меч у тела начальника каравана, и осторожно скользя, как змея, подобрался к ней.

Едва я приблизился, она вмиг оторвалась от своих занятий, обернулась ко мне и я ударил… Увы, промахнулся, попал по руке, которую она подняла, защищаясь. Кровь стекала с ее губ и пальцев, точно так же, как недавно текла по моей руке вода. Я был слаб, а она, насытившись, яростно бросилась на меня. Я почувствовал, как ее заостренные зубы впиваются в мою шею…

Но это был снова сон, слетевший в закате. Оказалось, я пережил жару дня, и сейчас лежал, приготовленный на убой, среди мертвых тел. Глаза в глаза мне смотрела ведьма, сидевшая на моем животе. Ее лицо, освещенное заходящим солнцем, ни на йоту не ярче, но кровь на губах алеет огнем. Она высунула язык и облизнулась.

- Ты мой, - прошептала она, наклонившись ко мне, капая вязкой слюной мне за шиворот. – Ты выживешь, если сделаешь меня княгиней. Возьми меня в свой дворец. Я буду ходить с тобой по прекрасным садам, по просторным чертогам, у меня будет много одежд и фруктов, и слуг, чтобы еееее-УУУУСССССТЬ!!!...

Ее глаза расширились так, как я никогда бы не мог представить, раскрытые губы вытянулись овалом; она засипела и с этим же выражением лица замерла. Я взирал на нее, недоумевая, что ее остановило, пока что-то мокрое в левой руке не вынудило меня перевести глаза ниже. Я сжимал в руке ее сердце, а ведьма, опираясь грудиной на мои пальцы, медленно и беззвучно заваливалась на бок.

Как такое могло произойти, я не знаю. До какой же степени можно суметь разозлить человека, чтобы он смог пробить одежду и кожу, и вырвать сердце? Наш мир в то время не ведал железа, но во мне словно действовал электрический ток, превратив мои мышцы в стальные пружины. Или все это было очередным видением?

Но нет, видением была иссушающая пустыня! Едва только судороги мучительницы стихли, наведенный морок сошел, и я обнаружил невероятную вещь: наш караван находился на самом краю оазиса! Вот почему она вылила воду, не опасаясь, что крови жертв окажется недостаточно для поддержания жизни! Она заслонила нам зрение, приведя в райский сад, в изобилие фруктов, к целому озеру. Оазис рос так близко ко мне, что не мог даже быть миражом. Верблюды, не замороченные, как люди, лежали на берегу, жуя свою жвачку. Собрав последние силы, я переполз в тень деревьев, и, наклонившись над безмятежным озером, без остановки пил, пил и пил, рискуя в нем утонуть.