Константин Борисович еще раз осмотрел необычный предмет. Лампочка, прикрученная изолентой к одной из клемм батарейки и прижатая цоколем к другой клемме, давала очень мало света. Военрук в который раз за недолгий спуск в школьный подвал, чертыхнулся. Надо было повременить с изучением недр хотя бы до следующего дня. Завтра можно выпросить у завхоза переноску и пошариться в "катакомбах" четвертой общеобразовательной хоть целые сутки. Но майору в отставке так не терпелось...

Идея для тира родилась внезапно и заняла все мысли военрука. Вычистить подвал, который уже лет десять был битком набит всяким хламом, поставить щиты для мишеней, выпросить у министерства сейф и пяток мелкашек. Наверно и ДОСААФ эту идею поддержало бы.

Неяркое освещение выхватывало из темноты штабеля досок с торчащими из них ржавыми гвоздями, парочку продавленных матрасов, невесть как оказавшихся в школьном подвале. А ещё предмет, над которым Константин Борисович застыл, пытаясь осознать увиденное. Обычное цинковое ведро. С таким школьные уборщицы ходят коридоры мыть. Смущало не само ведро, а его содержимое. Уж слишком диким оно было. Военруку понадобилась минута. Потом его скрутил рвотный позыв.

Даже вытерев губы платком и немного придя в себя, Константин Борисович не сразу рискнул вновь взглянуть на находку. Ребёнок. Совсем кроха. Скорее всего - новорожденный. Да, точно! Вон, и пуповина видна... Какая же тварь мёртвое дитё в подвал протащила? А может и удавила сама?

Волна первого возбуждения пошла на убыль. И тут страшная догадка чуть не свалила Константина Борисовича с ног. Мысль о том, чтобы побыстрее бежать за милицией, отошла на второй, а то и третий план. "Маша...". "МАША!!!"

Слепец! Да ещё и глухой!

Военрук всё-таки сел на штабель из пыльных досок. Трясущимися руками извлёк сигарету, прикурил. В другое время он бы лично накостылял любому за курение в пожароопасном подвале. Но сейчас ему это было необходимо.

Маша... хрупкое воздушное создание. Учительницу русского саму можно было принять за школьницу. Большеглазая, с двумя детскими косичками. Пришла в школу сразу после института. Ваня, сын Константина Борисовича, впервые увидев Машу, забыл даже о вежливости. Стоял посреди учительской, уставившись на неё, словно кот на сметану. С тех пор и дня не проходило, чтобы в школе не появлялся. Иван да Марья. Детям пророчили свадьбу да деток полон дом. Вот только сын резко охладел к подруге. Избегать стал. Маша некоторое время у Константина Борисовича допытывалась о причинах. Он и с сыном поговорил. Бестолку. Молчал Ваня, как сыч. Лишь один раз буркнул: «Моё дело!».  Девочка переживала сильно. И военрук по-человечески жалел её. Но виду не подавал. Своя рубашка ближе. Тут - девчонка полузнакомая, там - сын.

Через месяц уволилась Мария Васильевна. Уходя и глаз на отца бывшего жениха не подняла. Ёкнуло сердце военрука. Но в душе всёж возликовал. С глаз долой и вроде совесть не мучает.

А сегодня он вновь Машу увидел. В коридоре. Мельком. Тогда ещё подумал – что-то уж слишком растолстела. Платье свободное. Грудь вроде тоже увеличилась.

Константин Борисович вновь осмотрел содержимое ведра. И тут холодная дрожь по спине прошлась. Скрюченный мизинец. Точно такой же, как у него. От деда к внуку? Внуку! Маша, мать твою, что де ты натворила!

Военрук накинул на ведро кусок рогожки. Сам не осознавая, что делает, пошатываясь прошагал к выходу, неся в руке страшную ношу. Пустой коридор. Вечер. Чтобы не отвлекать учащихся, Константин Борисович предпринял вылазку после семи. Продлёнка и уборщицы давно ушли по домам. Только в будке у входа дежурил неизменный Матвеич. Часто выпивающий сторож даже не взглянул в его сторону. Это хорошо, они хоть и друзья, а ни к чему лишние разговоры. Скорее! Маша жила в двух кварталах от школы. Ваня как-то показывал дом и даже окна квартиры. Что он у неё спросит? Военрук не знал. Просто шагал, нёс ведро и проклинал себя за слепоту и глухоту.

Вот её дом. На двери подъезда веселенький плакат: «Год Дракона к нам идет – мешок счастья принесет! С Новым 1988 годом!»

Обычно сдержанный в проявлениях эмоций, Константин Борисович, на этот раз не совладал с собой. Со злостью сорвал плакат и швырнул под ноги.

«Кретины! Уже май заканчивается, а они всё Новый год празднуют!». Наступил на цветастый лист башмаком, решительно дернул на себя дверь и замер. Огляделся по сторонам, не видит ли кто? Нагнулся, поднял разорванный плакат и понес к урне. Затолкал в черное заплеванное чрево чугунного цилиндра. При этом ведро в его руке соприкоснулось с урной – бэмс! Звук словно погребальный колокол. И таким же могильным гулом отозвалось сердце. Пенсионер вытер вспотевший лоб. Господи, что он делает?  Покрывает убийцу. Убийцу его собственного внука. Надо идти в милицию и все рассказать. А там спросят, зачем улики унёс? Да какие улики?! Все знают, что Машка на сносях была. Да и похож младенец на Ваньку. И мизинчик этот. Не отопрётся, гадина!». Константин Борисович поймал себя на мысли, что проклиная несостоявшуюся невестку, всё же жалеет её, ищет оправдания чудовищному поступку, хочет помочь. Да только как тут поможешь?

«Эх, Мария, девка ты безмозглая, что же ты с нами со всеми сделала?!».

У нужной двери военрук замер, потоптался, размышляя, как лучше поступить. «Сразу ей ведро в рожу сунуть или маленько погодить?». Решил не спешить. «Начнет отпираться – тут я ей всё и предъявлю!».

Поставил ведро рядом с мусоропроводом. Несколько раз вздохнул-выдохнул и, напустив на себя грозный прокурорский вид, шагнул к двери и надавил на звонок.

Послышались легкие шаги, щелкнул замок. Маша взглянула на него без всякого удивления. Вот только лицо было холодным и надменным.

Так и смотрели друг на друга, молчали. Константин Борисович отметил, что молодая училка выглядит неплохо. Живота нет, щечки округлились и порозовели. А в глазах нет и тени скорби. Глядит на него, как на пустое место. Что же ты за гадина такая? Другая бы иссохла вся, слезами  изошла…

Константин Борисович кашлянул:

– Здравствуй, Маша.

Та лишь слабо кивнула.

– Я вижу, Мария Васильевна, от бремени вы благополучно разрешились. В роддом, значит, ложиться не стали. Решили на дому…

– Я не понимаю вас, – перебила его несостоявшаяся невестка, – Если вы пришли ко мне от Ивана, то зря стараетесь – мы уже всё решили. Ваш сын меня больше не интересует.

И от этого спокойного голоса в душе военрука вскипела и поднялась, затопляя разум, волна бешенной неудержимой злости.

– Сын не интересует?! – заорал он, потрясая кулаками. – И за это надо ребенка убивать?! Невинное создание, как куренку шею сворачивать! Да я тебя сейчас саму, суку малолетнюю, на куски порублю!

Маша в ужасе отшатнулась, лицо побледнело, а глаза стали круглыми.

– Вы что?! Вы пьяны! – она попыталась захлопнуть дверь, но Константин Борисович грубо пихнул её в комнату:

– Расскажи, гадина, как моего внука душила! Как твои руки поганые не отсохли!

– Убирайтесь вон! Или я вызову милицию!

Константин Борисович погрозил ей пальцем:

– Милицию говоришь?! Я сам её вызову! Такая дрянь должна сидеть за решеткой! Внука моего…

И тут из глубины комнаты раздался заливистый детский плач. От неожиданности военрук замер.

– Вы напугали моего ребенка! – закричала Маша. – Немедленно уходите! – в глазах её появились слёзы. Она метнулась к детской кроватке и подняла на руки, вопящего малыша.

Константин Борисович разинул от изумления рот. Этот младенец выглядел точно так же, как и тот, что мертвым покоился в цинковом ведре.

– Как это? – прошептал он. И тут до него дошло: – Значит, детей было двое! Ты родила двух! Одного задушила… или он уже родился мёртвым?

– Вы сумасшедший! – всхлипнула Маша. – Прошу вас – уходите!

– Погоди, погоди, – забормотал пенсионер, – Меня не обманешь. Есть доказательства. Погоди, я сейчас принесу!

Константин Борисович выбежал из квартиры, метнулся к мусоропроводу, подхватил ведро и, задыхаясь от усердия, вернулся в Машину комнату.

– А это кто?! – он сдернул рогожу и сунул ведро в лицо учительнице.

Та посмотрела  и непонимающе захлопала глазами:

– Вы точно сумасшедший…

– Нет, ты взгляни! – пенсионер потряс ведро, которое почему-то показалось ему лёгким. И немудрено, ибо было пустым. Лишь на дне неопрятно бурели, похожие на засохшую кровь, разводы.

Константин Борисович замер, осторожно дотронулся пальцем до подтеков и почувствовал, что пол уходит у него из-под ног.

– Здесь был мертвый младенец, – выдохнул он, – Куда он делся?

– Вам надо к психиатру, – нахмурилась Маша, качая плачущего ребенка, – Вы напугали Славика.

– Славика? – прошептал военрук, – Ну да, Славика. – Он попятился к двери, – Странно… всё это странно.

За его спиной глухо захлопнулась дверь. Из комнаты доносился приглушенный плач младенца.

Константин Борисович потоптался на месте, чувствуя, как по спине стекает струйка пота. Затравленно огляделся. Рядом с мусоропроводом стоял рослый бритый наголо парень и лениво покуривал. Сигаретный дым вился под потолком и улетучивался в приоткрытое окно.

Военрук облизал пересохшие губы.

– Послушайте, я оставил здесь ведро. Там был… было. А сейчас я вернулся, а оно пустое. Может, это вы выбросили содержимое?..

Парень недобро зыркнул:

– Я чё,  похож на уборщика?

– Нет, но, может…

– Иди нахер, дед! – лысый швырнул окурок в банку на подоконнике и неторопливо потопал на верхний этаж.

Константин Борисович несколько минут стоял столбом, стараясь унять бешеное сердцебиение, затем плюнул и уныло побрел прочь.

Ванька конечно уже вернулся с работы. Говорить с сыном не хотелось. Но держать в себе все происшедшее не было ни каких сил. Домой лучше не ходить. А вот с единственным другом посоветоваться стоит.

Матвеич открыл дверь и неодобрительно уставился на приятеля:

– Ты чего, псих? С вечера с этим ведром шляешься.

– А ты видел?

– Я не слепой.

– Пусти, – военрук отодвинул сторожа плечом, – С тобой сегодня подежурю.

– Заходи. Только Ваньке позвони, а то он мне уже телефон оборвал. Куда отец делся?

– Позвоню, позвоню, – пробормотал Константин Борисович, идя по темному коридору в комнатку сторожа.

– Ведро в угол поставь, – приказал Матвеич, – Ты хоть не баба, но пустые ведра не люблю.

– В этом ведре вся проблема, – вздохнул военрук, задвигая цинковую емкость под большой круглый стол, на котором стояли два граненых стакана и лежал надкушенный бутерброд с колбасой.

– У кого и в ведре проблемы, а у меня в здоровье, – буркнул сторож. – Спину так прихватило, что не разогнуться. Хожу – хромаю.

– Стёпа, налей выпить, – попросил Константин Борисович, – Иначе умом тронусь.

– Не употребляю на работе, – сверкнул глазами сторож.

– Мне только не ври. Я тебя полвека знаю. История, Стёпа, такая, что на сухую не пойдёт. Так что, не жмотись.

Матвеич крякнул и дребезжаще рассмеялся:

– Уговорил, чёрт красноречивый. Но только по чуть-чуть, а то меня по утрам всегда глаза выдают. А завуч новая, злюка та еще, уже дважды мне выговаривала.

 С этими словами сторож проковылял к невысокому дивану и вытащил из под подушки початую бутылку столичной, поставил на стол.

– Наливай и рассказывай.

Первые сто грамм выпили молча, потом военрук вновь наполнил стаканы и тихо сказал:

– Только не сочти меня идиотом.

– Мы с тобой оба идиоты, – вздохнул Матвеич, – У тебя хоть сын есть. А у меня – никого. Школа – отдушина. Не будет её – хоть помирай. Рассказывай, не томи.

И Константин Борисович рассказал. Матвеич слушал не перебивая, лишь иногда хихикал, потом разлил остатки водки и подитожил:

– Переутомился ты, Костик. Если труп был – так бы в ведре и лежал. Или, правда, думаешь, что тот лысый бугай его в мусорку выкинул?

– Я не знаю, Стёпа. Только всё это чистая правда.

– А у тебя сегодня головокружений не было? У меня сосед по подъезду вот так же на головокружение жаловался, потом глюки начались – оказалось, инсульт!

– Нет у меня головокружений, – огрызнулся военрук, достал из под стола ведро и сунул под нос другу. – Видишь, подтеки? Это кровь.

Матвеич послюнявил палец, поскреб им в ведре, потом тщательно осмотрел и вздохнул:

– А ведь ты прав, Кастет, кровь это.

– А я тебе про что?

– Слушай, – встрепенулся сторож, – Айда в подвал! Может, там еще какие улики остались?

– Там темень несусветная. Лампочка не горит почти.

– А у меня фонарь есть! Гэдеэровский!

Фонарь у Матвеича был знатный. Хромированный, с какой-то хитрой системой замены батареек. Не то, что его самопал, реквизированный у одного из учеников.

Откуда у выпивохи такое богатство, Константин Борисович старался не думать. Друг детства ещё со школьной скамьи выбрал кривую дороженьку. Все поражались их дружбе. Самый оголтелый хулиган Стёпка и отличник-хорошист Костик. Что между ними может быть общего? Однако дружба всё крепла. Отличник выгораживал друга перед учителями, двоечник всегда был готов навалять шпане, посмевшей гавкать на приятеля. Так уж сложилось, что Костя уехал из города по делам службы. Гарнизоны, военные городки. Уйдя на пенсию и вернувшись, узнал, что Стёпа уже имеет на счету две ходки, да и спиваться начал. Прежняя дружба, как выяснилось, никуда не делась. Контантин Борисович как мог оградил непутёвого товарища от «опасных глупостей». Пристроил в школу, следил, чтоб не довёл себя до белочки. Стёпа слушался его беспрекословно, хоть и время от времени срывался в загулы.

В свете фонаря подвал уже не выглядел таким мрачным. Военрук уже почти списал произошедшее на счёт усталости, но тут Матвеич ткнул узловатым пальцем в пыльный пол. Приглядевшись, Константин Борисович ахнул. Кровавая дорожка. Как он её не заметил до этого? Тут что хряка резали? Бурые полосы тянулись до самого штабеля с досками, на котором он сидел полчаса назад.

– Нук помоги, Кость...

Матвеич вцепился в доску, пытаясь расшатать тяжёлую конструкцию. Фонарь он благоразумно поставил на перевёрнутое вверх дном ведро. То самое.

Военрук подхватился, принялся тоже дёргать пиломатериал. Рывок! Ещё! Треск и грохот.

Штабель обрушился, вывалив под ноги что-то белое и бесформенное. Сердце старика упало. Неужели труп?

Фонарь, которым вновь завладел Матвеич, высветил крайне неприятную картину. Труп. Собачий. Короткошёрстая дворняга. С уродливо разорванным брюхом. Сизые кишки словно канаты тянулись под доски, оскаленная пасть раскрылась словно для последнего гавка.

- Фуу... Гадость! Ты, Матвеич, какого рожна за своими пинатами не присматриваешь? Какой гад, интересно, это всё сделал?

Сторож не ответил. Передал другу фонарь, сам наклонился над трупом. Ткнул пальцем. В этот момент произошло нечто такое, что Константин Борисович чуть не взвыл от ужаса. Собакевич, вопреки всякому здравому смыслу, раскрыл глаза. Никаких зрачков. Белая, мерцающая в слабом свете муть. Рычание, укус. Матвеич взвыл белугой, дёрнулся назад, опрокидывая товарища. Фонарь, описав светом дугу, грохнулся в дальний угол. Теперь вопили оба.

– Пап? Где вы там? Так и знал, что носишься с подвалом этим!

Голос сына привёл военрука в чувство. Он взял себя в руки, поднялся и отыскал фонарь - благо тот не погас от удара. Матвеич сидел на полу, скулил и баюкал прокушенную руку. Пёс тоже никуда не делся. Только теперь уж точно выглядел дохлым. Да и запашок от падали шёл ещё тот.

– Пап, что тут?

Константин Борисович бросил взгляд на сына, потом строго посмотрел на Матвеича, пресекая лишние разговоры.

– Всё нормально, Ванюш. Вот, подвал чистим.

Сын пожал плечами. Старик невольно залюбовался на него. Гигант. Косая сажень в плечах. Неудивительно, что Машка повелась... Машка!

Он чуть не выболтал историю про внука. Потом прикусил язык. Тут ещё разобраться надо.

Приобнял Ваньку, затопал к полоске света из коридора. Матвеич, поскуливая, семенил следом.

Позже, уже в будке сторожа, когда сын был отправлен домой, Матвеич зашептал, словно боясь, что кто услышит:

– Тут чертовщина творится, Костян, отвечаю! Ты глаза этой твари видел? Я к врачу побегу. Мало ли какая зараза... А завтра с утра пойдём с тобой к одной бабке. Знахарке.

– Стёпка, ты эти глупости брось. Не хватало в дурь такую верить. Да и партийный я. Какие к матерям знахарки?

Сторож только фыркнул в ответ.

Уже дома Константин Борисович осознал насколько устал за этот день. Не физически – морально. Тут впору с катушек съехать. Долго стоял под душем, смывая с тела противный липкий пот. Потом прошел в комнату сына. Хотел пожелать Ваньке спокойной ночи. Но тот уже тихонько похрапывал. Осторожно прикрыв дверь, пенсионер на цыпочках прошел в свою спальню, завел будильник на семь утра и юркнул под одеяло, чувствуя, как сами собой закрываются глаза. И не мудрено. Уже почти час ночи.

Спал он спокойно, без сновидений и вдруг проснулся. Проснулся от ощущения пристального взгляда. Пенсионер осторожно повернул голову и ощутил запредельный холодный ужас. В призрачной лунной дорожке, протянувшейся от окна, стояла маленькая фигурка. Ребенок! Тот самый мертвый ребенок! В одной ручке он, словно хвостик, держал собственную пуповину.

Константин Борисович резко сел на кровати, потряс головой. Но видение не исчезло. Напротив, младенец вдруг всхлипнул и плаксиво сказал:

– Дедушка, возьми меня в кроватку.

И поскольку пенсионер молчал, топнул крохотной ножкой:

– Мне холодно…

Оттопыренный мизинчик указал на ведро. То самое ведро. Константин Борисович помнил, что оставил его в будке у Матвеича. Рот пенсионера раскрылся в немом вопле, он хотел закричать, но спазм ужаса сковал горло. Сердце оглушительно бухало в груди и, казалось еще мгновение и вывалится наружу. Вскочить и выбежать вон из комнаты так же не хватало духа. Он лишь смотрел широко раскрытыми глазами, как это нечто медленно приближается к нему. Вот уже отчетливо видно сморщенное тельце, серое и блестящее от крови. Синие губы растянуты в улыбке:

– Дедушка. Возьми меня в кроватку.

А ещё, во рту у мертвеца видны зубы. Маленькие заостренные.

Когда нежить протянуло крошечную ручку и коснулось его кисти, Константин Борисович внезапно обрёл голос.

Закричал так, что чуть не порвал связки. А еще вернулась сила, он схватил увесистый будильник с прикроватной тумбочки и что есть мочи опустил на голову мертвеца. От удара тот сел на пол. Личико искривилось в плаче:

– Дедушка! Бо-бо!

А потом живой труп вдруг захохотал. Истерично с повизгиваниями, как умеют смеяться лишь взрослые женщины. Женщины! Константин Борисович явственно слышал женский смех.

 В комнате вспыхнул свет. Яркий неожиданный. Пенсионер увидел сына. Ванька застыл на пороге, глядя на него с тревогой.

– Папа, ты что?!

Константин Борисович огляделся. Нет ни ожившего мертвеца, ни цинкового ведра.

– Что случилось? – сын бросился к нему, обнял. – У тебя что-то болит? Вызвать «скорую»?

Военрук потер глаза, они слезились от слишком яркого света.

– Ничего, сынок. Всё в порядке. Просто кошмар привиделся.

– Ничего себе, кошмар! Ты так закричал, я думал инфаркт у тебя. Точно ничего не болит? Может, все-таки позвать врача?

– Нет, нет. Не надо никого звать.

Иван поднял с пола будильник.

– Ты разбил стекло.

– Случайно задел. Рукой махнул во сне. Ты иди, сынок, спи. Тебе скоро на работу вставать.

– Я лучше посижу с тобой.

– Нет. Иди к себе, прошу тебя.

Когда сын ушёл, Константин Борисович долго сидел на кровати и размышлял. Неужели привиделось? Но так явственно. А когда мертвец дотронулся до него, ведь он ощутил холодные пальцы на коже. Пенсионер взглянул на свою руку и вздрогнул. На тыльной стороне ладони темнел кровавый отпечаток маленькой ладошки. Голова закружилась. Было! Это всё было! К нему приходил оживший мертвец! Его убитый внук! Славик! Так Маша назвала сына…

Военрук сжал кулаки. С этим надо разобраться. Никогда он не верил в существование потусторонних сил. И, видимо, зря. Значит, эта чертовщина действительно существует. А как с ней бороться? Идти в церковь, к священникам? Степан, что-то говорил про бабку-знахарку…

Константин Борисович резко помассировал виски, решительно направился в ванную и тщательно вымыл руки. Потом прошел в прихожую и снял трубку телефона. Звонить или не звонить? Стёпка небось давно храпит. Оглянулся на большие настенные часы. Пятый час утра. Плевать. Так спокойнее будет.

К телефону долго не подходили. Наконец на другом конце провода раздался заплетающийся и веселый голос друга:

– Алле! Ш-школа н-номер четыре вас слушает!

– Стёпа! С тобой всё хорошо?! Как рука?!

– Это рука, у кого надо рука! – пьяно засмеялся Матвеич. – Привет, Кастет! Не спится т-тебе! И нам с Трезоркой не спится!

– С каким Трезоркой?

– Т-ты чего, брателло, ум пропил? Мы же с тобой его дохленьким нашли! А он, хоть и дохленький, а жрёт так, что з-за ушами трещит! Весь с-сахарок у меня умял! Захвати к-колбаски для верного дружж-жбана!

– Я иду, – глухо проговорил Константин Борисович и повесил трубку.

Бегом добрался до школы, рывком распахнул дверь. Матвеич не соврал. У ног сторожа действительно крутилась собака. Точь в точь такая же, что бездыханной лежала в подвале. Но было существенное отличие. Эта псина явно была живой.

– О! Корешок мой пришел! – обрадовался сторож. – Принес к-колбаски для Трезорки?

– Какой колбаски?! – напустился на него военрук, – тебе, что завуч сказала? Никакой живности в школе! Ни кошек, ни собак! Пошла отсюда! – Константин Михайлович пнул собаку ногой. Та ощетинилась, зарычала, но покорно потрусила к выходу. Пенсионер допинал её до дверей школы и, дождавшись, когда она сбежит по ступенькам вниз, крикнул: – Пожрала и хватит! Больше не приходи!

В этот момент собака обернулась и ожгла его взглядом совершенно человеческих глаз. Константин Борисович напрягся. У собак не бывает такого взгляда. Неужели, наваждение продолжается? Словно угадав его мысли, псина затряслась от хохота. Тот самый женский истерический смех, что он уже слышал совсем недавно. От буквально парализовал пенсионера. А дворняга отсмеявшись неторопливо побежала прочь и Константин Борисович с ужасом увидел, как рвется её брюхо, как на асфальт выпадают внутренности и волочатся за ней…

Военрук захлопнул двери и тяжело привалился к ним спиной. С трудом уняв сердцебиение, пошатываясь вернулся к Матвеичу. Тот сидел на диване и что-то невнятно бормотал под нос.

– Степа, покажи руку.

– А ногу не надо?

– Руку, за которую тебя укусила собака. Я тебе её бинтовал. Надо глянуть, не воспалилась ли рана?

– Дурак, что ли? Никто меня не кусал. На! Гляди! – сторож показал давно немытые ладони.

Никаких следов укуса. Константин Борисович даже хмыкнул от удивления. А Матвеич сварливо запричитал:

– Живодер ты, Костька! Ж-ж-живодёр! Собака – друг человека, а ты её ногами! У нас на зоне тоже такой Трезор жил. Ж-жил – нетужжжил, пока его не убили. А знаешь, почему? Потому что, собачье мясо от туберкулеза помогает. А ты, ты не з-знаешь…

– Знаю, знаю, – кивнул военрук, мягко укладывая друга на диван, – Поспи немного. Сам еще немного посидел, потом улегся рядом и мгновенно провалился в сон.

Разбудил его громкий стук в дверь. На пороге стоял трудовик Павел.

– Ты чего так рано? – зевая спросил Константин Борисович.

– Какой рано? – трудовик отпихнул его в сторону, – Ополоумели совсем? От тебя, Борисыч, такого не ожидал. Вместе с Матвеичем квасишь? Глаза протри! Уже скоро восемь!

– Ладно, не буянь, – нахмурился военрук, – сам разберусь.

К чести Матвеича надо сказать, что трезвел он так же быстро, как пьянел. Едва Константин Борисович потряс его за плечо, сторож мгновенно вскочил, потер опухшие веки и воскликнул:

– Ёксель-моксель! Проспал! Сейчас же эта лахудра придёт! Опять вонять будет!

– Не бойся. Отмажу. Знаешь, Степан, ты прав. Надо сходить к твоей знахарке.

– Да пошла она! Не пойду! – набычился тот.

– Это почему?

– По кочану! Ведьма она! А мне и так чертовщины за глаза хватает! Ты во всем виноват! С ведром этим проклятым! – Матвеич зло пнул ведро под столом и то отозвалось могильным звоном. – До вчерашнего вечера ко мне не являлись мертвые младенцы и дохлые собаки! Сам иди, если хочешь!

– А как же дружба? – с прищуром спросил военрук. – Меня она без тебя заколдует. Неужели, кореша бросишь?

Матвеич нахмурился:

– На понт берешь, фраер? На самое сокровенное кирзачём давишь?

Он пристально смотрел в глаза другу, потом рассмеялся:

– Ладно. Помню, что обещал. Только к бабке этой на сухую не пойду. Купишь чекушку – свожу к колдунье. Опять же, здоровье поправить не мешает. Сейчас напарника дождёмся и потопаем.

* * *

Оказалось, что знахарка живет в шикарной новостройке, на восьмом этаже. Пока ехали в лифте, Матвеич сокрушался:

– Зря мы это затеяли! Я жопой чую неприятности. Страшная она ведьма. Глазищи чёрные и нет в них света. Словно тёмным пламенем нутро прожигает. Как бы душу не потерять.

– Да ладно тебе пужать. Звать её как?

– Евдоха!

– А по отчеству?

– Чёртовна! Тебе какая разница?!

Дверь открыла женщина немногим за пятьдесят. Рыжеволосая, со слегка оплывшей фигурой, но всё еще моложавая. Под носом некрасивая треугольная родинка. Где-то он уже видел похожую… Константин Борисович подумал было, что эта дочка или другая родственница, но Матвеич неожиданно буркнул:

– Привет, Евдоха! Мы к тебе!

Вот так бабка. Военрук смотрел на женщину и думал: А ведь Стёпа прав. Необычные глаза. Такие черные, что и зрачков не видно.

А та нахмурила густые соболиные брови и напустилась на сторожа с упреками:

– Почему без звонка? Я просила как человека, или ты последний ум пропил? Не надо ко мне шляться без приглашения!

Константин Борисович кашлянул. Женщина наконец обратила на него внимания. Бесцеремонно оглядела с ног до головы и вдруг улыбнулась:

– Здравствуйте, Константин Борисович.

Военрук опешил.

– Вы… вы меня знаете?

– Чего бы я стоила, если бы не могла угадывать элементарное. Вижу у вас на сердце тревогу великую. Зло вижу страшное.

Матвеич незаметно ткнул друга в бок. Мол, видишь, что говорил. Настоящая ведьма.

– Зовут меня Евдокия Леонардовна. – продолжала женщина, – Но вы можете звать меня просто Евдокия. Я, конечно, сержусь на вашего друга. Не люблю, когда приходят без предварительной записи, но вас, так и быть приму, потому что проблема у вас не простая. Проблема жизни и смерти.

* * *

– И где ты со Стёпкой то познакомилась, если не секрет?

Константин Борисович откинулся на спинку удобного широкого стула. Как-то само собой получилось перейти на "ты" с ведьмой. Да и беспокойство, вызванное последними событиями, улетучилось, словно дым. На душе у военрука царило спокойствие и умиротворение. Почему-то подумалось, что, раз уж они здесь, то всё будет хорошо.

– Соседями мы были, Кость.

Евдокия, разливающая ароматный чай с чабрецом, хитро стрельнула в его сторонуобжигающим пронзительным взглядом. Стол она накрыла знатный. Пироженные, мёд, чай необычный. Словно ждала гостей. А может и ждала?..

– Постой... соседями, говоришь? Выходит и я с тобой знаком должен быть.

Матвеич засопел рядом, хмыкнул.

Военрук перевёл на него взгляд, потом снова воззрился на ведьму.

– Не припомню...

Евдокия вздохнула. На лице мелькнула и пропала тень печали. А может, показалось пенсионеру. Кивнула на стол.

– Угощайся, Константин Борисович, угощайся. Сколько вокруг тебя тогда малолетних дур ошивалось. Всех разве упомнишь.

Военрук тряхнул головой. Вспоминать юность боевую не хотелось. Прошло и быльём поросло. Чего уж теперь...

Пригубил чай, вздохнул расслабленно. Потом вздрогнул от странного звука. То ли скрип, то ли щелчки. Потом звонкое: "ку-ку... ку-ку!". Часы, мать их. Кукушка из дверцы выныривает, поклоны бьёт, кукует. Где Евдокия такой антиквариат раздобыла? Потом неожиданно пришла мысль, что пора бы и о цели визита рассказать. А гирьки какие у часов! Шишки! По одной таракан жирный ползёт. Вверх по цепи. Залез внутрь с трудом.

"Ку-КУ!"

Звук оглушил, сердце упало в пятки. Жёрдочка, словно высунутый фиолетовый язык висельника. На её конце тараканы, поедающие кукушку. Насекомые облепили крошечное тело. Птица трепыхалась под их тяжестью и всё горше орала.

"КУ-КУ!!"

Истеричный повизгивающий смех. Тот самый! Константин Борисович перевёл взгляд на Евдокию. За юбку дитёнок давешний цепляется. Зубы скалит. Но не он смеётся. Ведьма. Взахлёб...

Пенсионер попытался руки от стола оторвать или хотя бы прикрыть глаза ладонями. Не тут то было. Предплечья словно приклеены к столешнице. Зыркнул на Стёпку. Не помощник. Друг застыл. На лице - ужас.

Ведьма отсмеялась, потом молвила заискивающе:

– Соскучился по мне, красавчик? Я уж думала, что позабыл шестнадцатилетнюю девочку, которая вьюном вокруг тебя вилась. А ты сам припёрся.

Треньканье дверного звонка прервало монолог. Евдоха подмигнула гостям:

– Посидите пока, сердешные. Разговор у нас будет долгим.

 Ведьма отправилась открывать, а младенец остался. Недобро косился уродливыми бельмами, переминался с пятки на носок.

– Заходи, милая, заходи. Вот они здесь, голубчики.

Константин Борисович смотрел в мертвые немигающие глаза и видел в них чье-то отражение. Сначала неясное размытое, мелкое. Но картинка росла, увеличивалась, скребла мозг немыслимой реалистичностью. Лицо молоденькой девчонки из далекого прошлого. Она плачет, кусает губы, тянет к нему руки. К нему? Да, к нему. Вон он рядом с ней. Молодой самоуверенный, наглый. «Сначала сведи свою уродливую бородавку под носом! А потом посмотрим!». Да, именно так он и сказал тогда. А эта Евдоха… значит, это она. Та самая мелкая пигалица… Боже мой.

Военрук забыл о неподвижности, которой сковала его ведьма. Чувство вины, тяжёлое, словно мельничный жернов, давило на плечи. Даже если бы чары были сняты, он не смог бы пошевелиться.

В комнату вошла бледная и явно испуганная Маша. Странно… Теперь Константин Борисович не ощущал к ней никакой неприязни. Бедняжка. Ей пришлось растить ребёнка, от которого, вероятно, отказался его сын. Ребёнок! Взгляд в угол, где ещё минуту назад стоял, покачиваясь, страшный малыш. Никого… Наваждение. Морок.  До сознания стал доходить лепет девушки:

«Не надо, Евдокия Леонардовна… Больше не хочу им зла».

Ведьма гладила Машу по голове, как маленькую, смотрела укоризненно.

– Я… Я не одна пришла…

Маша с трудом выдавила эти слова, мягко отстранила руку Евдокии, посмотрела виновато.

В дверях стоял Ваня. Военрук с удовольствием отметил испуг, с которым воззрилась на него ворожея. Не ожидала. Явно не ждала сына здесь, в своей квартире. Парень храбрился, но отец прекрасно видел и растерянность, и испуг в глазах.

Подошёл, приобнял Машку. Девушка доверчиво ткнулась ему в плечо.

Увидев Константина Борисовича и Матвеича, Ванька нахмурился. Нервно кивнул в их сторону:

– Что они здесь делают?

– А вам какое дело? – Евдокия подбоченилась. – Убирайтесь вон! Это моя квартира! Незаконное проникновение…

– Незаконное, говорите? – перебил ее молодой человек, – А доводить человека до сумасшествия – законно? Вы незаконно воздействовали на психику моей невесты, чуть не довели её до суицида!

– Вы бредите! – взвизгнула Евдоха, – Если вы не уйдете – я вызову милицию!

– Вы своим проклятым гипнозом чуть не довели моего отца до инфаркта! – голос Ивана креп с каждой секундой, – издевались над Степаном Матвеичем! И после этого вы мне грозите милицией? А не поедете ли вы сами в места не столь отдаленные?

– Вот как ты заговорил, – усмехнулась колдунья. – Кто же виноват, кроме самих окружающих?  Ко мне пришла эта влюбленная дурочка и попросила отомстить. Тебе! Ты бортанул её и глупышка затаила обиду. А ведь я её отговаривала. Только она  настаивала. В чем же моя вина?

 – Ничего не выйдет, разлучница. – Ванька сжал кулаки. – Ты сама внушила Маше ненависть ко мне. Я даже поверил, что у неё есть другой. Почти поверил… Хорошо, что решился поговорить сегодня. Как видишь, она со мной. И у меня есть сын! Сын! И в чём мой отец виновен? В том, что я невосприимчив к твоему гипнозу?

– Гипноз? – черные глаза ведьмы недобро сощурились. – Нет, имунный, это не гипноз. Это дар, которым я по праву владею! И твоя невосприимчивость мне не помеха!

Маша, до этого тихонько всхлипывающая в объятиях бывшего жениха, неожиданно оттолкнула Ваню. Константин Борисович с ужасом обнаружил, что в руке девушки блестит нож. Грубый, неказистый. Кухонная принадлежность, а не оружие. Остриё упёрлось в горло сына. Маша вся тряслась, но держала проклятый предмет крепко. Пенсионер всем существом ощущал, что жизнь единственной кровиночки сейчас зависит от Евдокии. Та медлила и всё не отдавала роковой приказ.

–  Костя…

Почему-то пенсионеру показалось, что его имя ведьма произнесла как-то жалко. Совсем не соответствуя статусу грозной колдуньи.

Евдоха тяжело вздохнула и дотронулась до треугольной родинки под носом:

– Я думаю, что Константин Борисович уже догадался обо всём.

Напряжение, сковывающее тело,  отступило. Военрук остался в той же позе. Не смея пошевелиться. Только хрипло выдавил:

– Прости дурака. Я ж тогда молодым идиотом был. Делай со мной что хочешь. Только молодых не трогай! У них ребёнок, понимаешь?

Нож звякнул о пол. Маша с секунду стояла, не понимая, где находится, потом крепко обвила шею Вани.

Ведьма словно резко постарела. Плечи опустились, взгляд стал тусклым. В уголках глаз мелькнули слезинки. Присела напротив. Нерешительно коснулась руки старика.

– Не трону, Кость, конечно не трону. И тебя больше не обижу. Идите с миром.

Старик молчал. Ему было стыдно и хотелось вернуться в прошлое. Увы, время неподвластно даже ведьмам.