Человек я со всех сторон положительный. Так все мои шесть жён говорили. И умный, и обаятельный, и в меру упитанный. Можно сказать, образованный. У меня семь классов образования. Закончил бы десять, но во всём Новый год виноват. У нас в семье была дурацкая привычка на Новый год обещания давать. Бабушка сказала, что на ночь бросит кушать горох, чтобы родственникам дышать вольготнее было. Папа пообещал бросить курить, мама – бросить пить, хотя, теперь я понимаю, что не пила она, а баловалась, двести грамм за обедом и триста за ужином – разве это критично? Сестрёнка Наташка поклялась бросить грызть ногти. А я задумался: чего бы и мне бросить? Картошку с балкона в прохожих я уже бросал… Тут надо бросание с размахом, чтобы надолго запомнилось. Возьми да скажи: "Обещаю бросить школу!"

Что тут началось! Бабушка чуть горохом не подавилась, мать мимо рта стакан пронесла, отец за ремнем потянулся, Наташка едва полпальца вместе с ногтем не отгрызла. Все кинулись меня увещевать и требовать, чтобы я чего другое бросил. Только я – пацан, а не балаболка. Сказал – сделал. А чтобы слабину не дать и не забрать назад обещание – из дома сбежал.Скитания привели меня на старую свалку. Там всем заправлял дядя Федя. Мне и другим беспризорникам он объяснил, что на Новый год мы будем играть в пиратов, и позвал всех на абордаж купеческих судов. Первым судном оказалась старушка с авоськой мандаринов и тощим кошельком, вторым – сопливый очкарик с чёрным футляром. Денег хватило на две бутылки портвейна. Одну дядя Федя сам выпил, а вторую разделил на всех. В футляре оказалась скрипка. Наш предводитель возил смычком по струнам и плакал. А мы ели мандарины и проникались торжеством момента. От жалостливой мелодии и жизненной несправедливости, Фёдор впал в героический экстаз и заявил, что сейчас мы пойдём на настоящее дело. Хватит потрошить мелкие шлюпки – пора брать на абордаж солидный галеон.

Сказано сделано. Затаились в сугробах возле подъезда – ждём добычу. Портвейн еще отрыгнуться не успел, а ветер удачи щедро задул в наши паруса. В арку во двор нашего дома въехал Лендкрузер, за рулем дамочка, одна без провожатых. Вот сейчас она из машины вылезет, в дом войдет, вот тут мы и встретим ее в лифтовом холле. Будет потом, о чем детям рассказывать, перед дружками хвастать, да такой добычей можно гордиться. Наверняка, у неё и в ушах, и на пальцах не одна зарплата помещается, машинку тоже заберем. Покатаемся на трофейной технике, а потом загоним перекупщикам мильона за три.

Мечты наши замерзать стали, дамочка из машины не выходит, в сотовый телефон разговаривает. Ну, раз дядя Федя абардаж не командует, значит дальше надо в засаде терпеть и мечтами греться. Я уже представил, как накуплю мороженного, леденцов разных и буду соседку Маринку дразнить. А еще куплю краги, настоящую клюшку и фирменные коньки. А потом на базаре выберу себе дорогущие джинсы-варёнки и на дискотеку замылюсь. Парень я рослый, за десятиклассника сойду.

Пока я размышлял, дамочка телефон убрала, дверцей машины хлопнула и в подъезд неторопливо побрела. Тут наш капитан Фёдор и скомандовал: «На абордаж!». Ломанулись мы за ней гурьбой. На площадке окружили, стали сумочку вырывать. И вдруг из под лестницы чьё-то сопение раздаётся. Глядим, вылезает здоровенный мужик и нехорошо нам улыбается, а в руках у него наручники. Тут Фёдор как заорёт: «Атас! Подстава!». Мы бежать, а в подъезд ещё трое мордоворотов заходят. Путь к спасению перекрыли и лапищи растопырили. Один говорит:

– С Новым годом, граждане уголовнички!

Федор повёл себя не по-пиратски. На колени упал и кричит:

– Не при делах я, начальник! Хотел только посмотреть, куда это ребятишки побежали! Век воли не видать!

А милиционер ему отвечает:

– А ведь я предупреждал тебя Простата, что если не бросишь гоп-стоп – долго воли не увидишь.

Вот дела, какое непрезентабельное прозвище у нашего главаря оказалось. Выходит, менты давно его пасли. И понял я, что не видать мне ни мороженного, ни леденцов. Хорошо, что мне еще четырнадцати не исполнилось. Поставили меня на учёт в детской комнате. Отец меня долго ремнём воспитывал и приговаривал: "Пойдёшь в школу, пойдёшь!" Но я-то не балаболка. Сказал брошу – значит, брошу.

На этот раз решил к бомжам податься. Нравилась мне всегда их веселая пьяная жизнь, только вот запах не нравился. Что ж поделать в любом деле могут быть и трудности и шероховатости, главное начать, а потом привыкнешь. На вокзале примкнул я к компании одной. Там Машка-губа верховодила. Губа у нее была выдающаяся. Другие в такую губу литр силикона заливают, страдают красоты ради. А у Губы своя губа была от рождения в тренде. У Машки и щеки и бока все было в тренде.

Определила меня Машка в тупик мусор сортировать, чего туда только из вагонов не сваливали, помимо рванья и грязи, говорят можно было и деньги найти и перстенек с камушком, одному красавцу подфартило новую Маторолу взять, сотовые тогда только появляться начали, другому Макара в кабуре с запасной обоймой, кто-то даже семейный альбом Ельцина нашел, но его пришлось в Кремль отдать для музейных ценностей, любят бомжи Ельцина – при нем поднялись.

Гребу я мусор лопатой с утра без обеда, ни перстней, ни денег, нашел фотографии какой-то дуры без трусов, на Маринку соседку похожа с надписью: "Джонни, возьми в Америку!" Так этот срам в Кремль не примут. С досады плюнул я и выругался как учили, а с перрона недовольный голос:

– Ну-ка, ребят, тащите этого говоруна в детскую комнату, пусть ему там Му-му или Айболита почитают.

Навалились демоны из социальной службы, руки выломали, а как оказалось, что не беспризорник я, домой свезли. Пусть тебе папаша, говорят, Му-Му почитает. Папаша почитал, почитал, а потом ему видать ремень жалко стало, кричит матери:

– А может нам его к твоей сестрёнке Алёнушке спровадить?!

А мать ему отвечает:

– И я иного выхода не вижу.

Что это думаю за Алёнушка такая? Что-то не захотелось к ней, особенно когда увидел, как бабушка банку с горохом на пол уронила и за сердце схватилась: «Не надо к Алёнке! Дитё ведь он еще неразумное! Поломает она его! Трёх мужей схоронила, всё воспитывала!».

Мать стакан водки откушала и отвечает:

– Надо, маменька! Надо! Иначе, Коленька бандитом вырастет. Семью нашу опозорит. В тюрьме пропадёт. А там глядишь, через год человеком вернётся.

Взял меня отец за шкирку и на вокзал повёл. Приехали мы в посёлок с чудным названием Хлебало. И вот там я горюшка и хлебнул. Встретила нас огромная бабища с носом, как расплывшаяся репа, с ушами, как два чебурека. Испугался я. А батя спрашивает:

– Здравствуйте, а где Аленушка!

– Померла сердешная, все переживала на вечерние ток-шоу глядючи. Вот и не выдержала.

– А вы кто?

– Так я – Верка, соседка ее.

Папаша с Веркой вечерок скоротали, а по утру ко мне с готовым решением:

– Выбирай, сынок, или жениться или в суворовское училище!

Глядючи на Верку хотел я крикнуть: «В суворовское!». Хорошо, что она мои мысли поняла и успокоила:

– Не за меня, дурачок! Дочка у меня есть, Марфа. Лицом красива, а характером покладиста. Хотим с твоим отцом обручить вас.

Взялись за меня крепко. Знали ведь, что я не балаболка. Сказал  - сделал. Два дня надо мной измывались, караулили, чтобы не сбежал. А на третий я сдался. Обещание дал.

Марфа оказалось уменьшенной копией Верки. Нос как редиска, уши как пельмени. А вот характером, видать, в покойную Алёнушку пошла. Хлебнул я с ней горюшка, но не жалею. Человека из меня сделала со всех сторон положительного. Да вы хоть у пяти моих последующих жён спросите.