Бабка сидела на холодной металлической лавке остановки и что-то нервно искала в мешковатой грязной сумке, периодически надрывно закашливаясь. Гриша наблюдал за действиями старой женщины, колеблясь, стоит ли оказать ей помощь. Но воспитание всё же взяло верх.

– Женщина, вам помочь? – Парень не стал подходить слишком близко. Бабка вновь зашлась в приступе надсадного кашля:

– Та какая я тебе женщина, старуха я! – Заскрежетал старческий голос. – Помоги таблетки найти! Ни черта не могу отыскать. За молочком я ходила, да с сердцем плохо стало, а у меня внучек дома...

Гриша невольно посмотрел на часы – половина десятого вечера:

– И как давно вы вышли за молоком?

– Дак с утра и вышла, – и бабка вновь зашлась хриплым кашлем.

– Я вызову вам скорую! А домой полицию! Где вы живете?

– Не надо полицию, вот, сбегай, погляди лучше сам, да и скорую не надо, я ещё чуть-чуть посижу да побреду домой, только вот найду эти чертовы таблетки! – Старуха слишком нервно затараторила, протягивая парню связку ключей.

Гриша не раздумывая выхватил из скрюченных пальцев ключи и побежал, через мгновение вспомнил, что не узнал адреса, но тут же нащупал на ключах плоскую металлическую пластинку, измятую и исцарапанную, которая и оказалась биркой с номером дома и улицей. Скорую он набрал сразу, сказал адрес остановки, кратко описал ситуацию. В полицию решил не звонить. Сначала он проверит, что с ребенком – вдруг мать вернулась или ещё кто-то из родственников. Зачем создавать проблемы раньше времени.

Дом он нашел довольно быстро, хотя и пришлось петлять по узким проулкам, углубляясь в старый жилой квартал. Он на мгновение задержался у подъезда, разглядывая полуразвалившееся старое здание, даже сверил адрес – надпись на кусочке металла совпадала с названием улицы, написанным на облупившейся деревянной табличке, прибитой над дверью подъезда.

Грязный фонарь на столбе заморгал, грозясь окончательно потухнуть. Гриша колебался: ему было дико даже допустить, что в таких условиях может проживать семья с маленьким ребёнком. Где-то глубоко начали зарождаться сомнения, но проверить нужно было.

На третьем этаже Гриша постучал в нужную дверь. Ответа не последовало и он стал подбирать ключ, подсвечивая замочную скважину фонариком телефона.

В нос ударил едкий сладковатый запах гнили и Гриша закашлялся, в квартире было темно. Пятно фонарика выхватило из темноты кучу грязного тряпья, изломанный стул, остатки какой-то техники. Проходить внутрь желания не было и Гриша уже собрался повернуть обратно и вызвать всё-таки полицию, но находясь снаружи дома, когда из глубины комнат донеслось слабое агуканье.

– Вот дерьмо, – парень выругался, – есть кто? – Ау-у, – Гриша аккуратно позвал.

Агуканье стало громче и радостнее, в глубине квартиры что-то ухнуло, захрустело битое стекло.

– Малыш? ­– Гриша осмелел и стал пробираться к ребёнку. Грохот становился сильнее.

­– Ва-ва-ва, – радостно вторил Грише совсем младенческий голосок.

Наконец-то парень пробрался сквозь завалы мусора и изломанных вещей и вывалился в большую комнату, откуда всё это время слышал ребёнка. Запах стоял невыносимый, едкий, глаза слезились.

– Да где же ты, – прошипел Гриша, обшаривая под ногами пространство начавшим тускнеть пятном света. Совсем рядом мокро хлюпнуло, послышался скользкий шлепок и Гриша метнул свет фонарика на звук. Желтая клякса выхватила из темноты кусок грязной плоти. Гриша подавил приступ рвоты и медленно повел фонариком вдоль упавшего рядом с ним тела.

– Что за… пальцы?

– Ва-ва-ва, – из под потолка весело пропел младенческий голосок. За спиной парня что-то тяжело опустилось на загаженный пол и Гриша обернулся. Совсем над ухом прозвучало оглушающее «агу» и Гришу поперёк тела перехватила огромная младенческая ладонь, сдавливая рёбра до хруста. Парень хрипло вскрикнул и дрожащими руками повел телефон вверх. Жирные складки гипертрофированного младенческого тела наплывами выступали из темноты. Шеи у ребёнка не было – голова покоилась сразу на заплывших жиром рыхлых плечах. Пухлые ярко-розовые губы влажно шлёпали, походя на две сырые сосиски, то и дело обнажая несколько сгнивших пеньков зубов и Гришу наконец-то вырвало.

Младенца это взбесило и он несколько раз встряхнул парнем словно шейкером, ударяя Гришу головой о потолок и вдавливая ногами в пол. Что-то оглушительно хрустнуло и Гришу вновь вырвало, грудь горела огнем, он перестал чувствовать тело ниже пояса. Телефон теперь валялся на полу, светя снизу вверх на исполинского младенца, подсвечивая его искаженное гримасой злобы лицо. Последнее, что запомнил Гриша, это слепое бельмо глаза без века, разглядывающее его безвольно обмякшее тело вблизи и открывающийся влажный рот прямо перед самым его лицом.

– Внучок, миленький! Ну, прости, что бабушка сегодня долго. Но я принесла тебе молочка!

– Ва-ва-ва! – Радостно отозвался внучок из дальней комнаты, громко причмокивая.