Просыпался Василий Семёнович затемно. Вставать не спешил. Вначале просто лежал, слушая мерно тикающие часики и стоны больной жены, спавшей в соседней комнатке. Иногда во дворе, заслышав шорохи, лениво тявкал Рекс. Затем старик осторожно шевелил пальцами и, убедившись, что тело всё ещё подчиняется ему, облегчённо вздыхал. Вытянувшись на кровати, он терпеливо ждал.

Когда за окном начинали отчётливо прорисовываться тонкие веточки декоративной калины, обвитые хмелем, дед вставал и одевался. Выйдя из дома, он медленно брёл вверх по улице, до самой посадки. Трость с глухим стуком разбивала тонкий лёд, покрывавший асфальт, с окрестных дворов ему вслед нёсся разноголосый лай.

К тому моменту, когда Василий Семёнович возвращался, домочадцы уже хлопотали по хозяйству. Дед, кряхтя, устраивался на лавочке у ворот. Щуря глаза от яркого солнца, он внимательно наблюдал, как сын с невесткою провожают на выпас исхудавшую за зиму скотину.

Обычно на него никто не обращал внимания, но однажды Михаил остановился возле отца и окинул его внимательным взглядом:

– Бать, ты только на охоту свою идти не вздумай.

– Это можно разве? Можно так издеваться над больным? – вскинулся Василий Семёнович, резко вскочил, но тут же пошатнулся и ухватился за штакетину. Отмахнувшись от пристыженного сына, не слушая, выхватил у него трость и поспешил в дом. Убедившись, что поблизости никого нет, достал из кладовки залатанный рюкзачок и перенёс его в сарай, поставив на землю, под висящее на стене ружьё младшего сына. Немного подумав, взял со стола ветхое одеяло, служившее для укрытия грядок от заморозков, и накинул его сверху. Затем, одобрительно крякнув, отправился завтракать, не забывая прихрамывать на обе ноги.

На следующее утро, пока все спали, Василий Семёнович быстро оделся, схватил припрятанный рюкзачок, повесил ружьё на шею и покинул двор. Осторожно ступая по подмёрзшему за ночь асфальту, свернул в ближайший прогон. По соседней улице он вышел из села и бодро зашагал по едва заметной вдоль длинных рядов деревьев дороге. Вскоре начало пригревать солнце, над головой с треском носились дубоносы, высматривая кусты с тёмно-красным боярышником.

Василий Семёнович рассматривал торчавшую из просевшего снега поросль и горестно вздыхал, вспоминая, как раньше, совсем ещё мальцом, вместе с братом гонял деревенское стадо. Коровы вытаптывали всё на своём пути, не давая деревьям разрастаться. А сейчас скотины почти ни у кого и нет, в магазине всё покупают. Но как можно сравнивать вкус домашнего молока и масла с покупным, дед не понимал. И был несказанно рад, что сын выбрал себе правильную жену, которая от запаха навоза носа не воротит, хоть и городская. Всё научилась делать, настоящей помощницей стала. А теперь уже и полноправной хозяйкой. С прошлого лета, как со свекровью инсульт случился. Теперь бережёт, ничего не позволяет по дому делать. Хотя, бывает, Галка и ворчит на неё, но любит, как родную.

На развилке дед остановился перевести дух. Впереди, на косогоре, были видны разноцветные крыши домов небольшого села, перед ним раскинулось поле, покрытое жухлой травой. Блестящая дорога, словно десертный нож, разрезала его на две части. Ещё лет десять назад вокруг небольшого оврага было полно опят и они с женой частенько приходили сюда. Сейчас же, среди сушняка, примятого за зиму снегом, виднелись повсюду крошечные колокольчики синей и белой пролески. А грибов не стало. Как дорогу проложили, так и пропали разом.

Вправо уходила просёлочная дорога, с одной стороны от неё раскинулся лес, а вдоль другой, прямо от шоссе, тянулась небольшая речушка, которая потом резко поворачивала влево.

                Василий Семёнович начал осторожно спускаться с небольшого холма, опираясь на трость. Идти было трудно, под ногами хлюпала грязь, в ямках стояла вода.  Дед теперь шёл уже значительно медленнее, стараясь ступать не в грязную жижу, а на пробивающуюся по обочине зелёную траву.

Вскоре он всё же свернул с дороги и побрёл по краю ельника, по опавшей прошлогодней хвое. Обходя сломанные сухие стволы и ветки, заходил всё дальше в лес. Когда он заметил, что вокруг одни осины, попытался брать левее, но, как назло, все удобные тропы вели в глубь чащи. Теперь он шёл уже не по примятой листве, пахнущей сыростью и плесенью, а по рыхлому снегу. Ноги проваливались и позади него оставались глубокие ямы, которые сразу же заполнялись водой. Хоть и трудно было переставлять ноги, но всё это доставляло старику неимоверную радость, он вдруг почувствовал себя молодым и полным сил.

                В лесу ещё царила зима. Март, словно злой муж после свадьбы, срывал белый свадебный наряд и надевал на неё грязное платье. Из последних сил держалась зима за просевшие серые сугробы, натягивая их на землю так, что образовывались дыры. Среди грязи, стебельков высохшей травы, пробивались фиолетовые и белые цветы. Оборванка украшала свои лохмотья крокусами и пролесками, не подозревая, что этим лишь ускоряет свой конец.

                Пройдя немного вперёд, Василий Семёнович остановился. Путь преградила узкая тропа. Внимательно осмотрев следы, дед стал тревожно озираться по сторонам, рука непроизвольно легла на приклад ружья. Следы были кабаньи, свежие, сегодняшние, и шли от реки в глубь чащи. Он осторожно ступил на тропу и стал выходить из леса.

                Внезапно послышался шум, словно на него бежал целый табун лошадей. Резко обернувшись, дед не удержался на ногах и упал. Рука тотчас провалилась в снег, острый наст больно оцарапал ладонь. Сердце стучало так сильно, что на миг даже заглушило непонятный звук.

                Дед сел на колени и увидел, как над рекой, чуть ли не касаясь воды крыльями, размахивая ими так, что гладь заколыхалась, создавая рябь, пролетела стая диких уток.

                Схватившись за грудь, старик медленно поднялся на ноги, прислонился к стволу берёзы, и достал из внутреннего кармана куртки платочек. Развернув его, он трясущимися руками взял одну из таблеток и торопливо закинул её в рот. Сжав платочек в кулаке, постоял несколько минут, прислушиваясь к испуганному сердцу.

                «А, может, и прав сын? Ну, какой из него теперь охотник? Всё, он своё отходил. Вспомнилось, как прошлым летом увидел в огороде Галю, лежащую посреди кустов смородины и безучастно смотрящую в небо. Первым делом решил, что она умерла. Но, приложив ухо к груди, услышал тихо бьющееся сердце, она тут же отреагировала и замычала в ответ на его крики. А он заплакал от радости и бросился звать сына. Эх, и влетело ей потом от невестки, когда Галя немного окрепла. Ведь Маринка коршуном налетала всякий раз, когда та вздумывала направиться в огород, да не уследила. Не утерпела его Галка, вырвалась ненадолго из тесной клетки, а теперь вот целыми днями была обречена сидеть в комнате и смотреть свои сериалы. Она сдалась. Вроде и дышит ещё, но не живёт так, как привыкла, и как хотелось бы ей. А он не намерен сдаваться, он дойдёт. А иначе, зачем жить?»

                Сунув платочек в карман, Василий Семёнович поправил ружьё и зашагал к реке. Там он сошёл с дороги и медленно побрёл по полю, к росшим впереди кустам облепихи. Заметив расплывчатые фиолетовые и белые пятна, ускорил было шаг, но, случайно посмотрев направо, остановился и всплеснул руками – неподалёку от него, по краю леса, виднелись синие цветы на белом снеге. А там дальше ещё и ещё. Целыми семьями.

                Дед заулыбался и, подойдя, сорвал один. На стебельке, словно подёрнутом инеем, гордо смотрел своим жёлтым глазом синий пушистик.

                «И название-то у него какое чудное, сон-трава, – думал старик, собирая цветы, разбросанные по всему лесу. – Если собрать рано утром и положить под подушку, то можно загадать желание. Одно, самое сокровенное. И цветёт аккурат на Галкины именины. Первый раз подарил, когда ещё детьми были, а потом каждый год за ними ходил. Галка смеялась и говорила, что он приохотился. Так и пролетела вся жизнь, словно сон, такой же яркий и запоминающийся, как эти цветы. Другие бы давно погибли, а этим хоть бы что. Сидят тихонечко под снегом и ждут, когда солнце вызволит их из холодного, душного плена. Несмотря ни на что, они дышат. А, значит, живут».