То, что наводит уныние.

Свет звезды, которая уже погасла, а её лучи продолжают лететь через пустоту.

Газовый шар, который так и не стал звездой. И смотришь на него, и ждешь чуда – чуда не случается, не вспыхивает звезда, остается газовым шаром.

Города, в которых больше никто не живет, только ветер гонит по пустыне обрывки записей с историей когда-то великих стран.

Когда шлешь сигнал давнему другу, куда-то в другие галактики – а через тысячи веков получаешь ответ, что такой там давно уже не живет, и сама его могила потеряла в песках пустыни, и в памяти народа он не остался.

Где-то проклюнулись первые ростки жизни. Ждешь, надеешься… и раз, случайная неприятность, камень упал, или звезда вспыхнула слишком ярко – и вот уже пепелище там, где был лес.

Когда твоя колесница износилась в прах, и ищешь, чем можно заменить истертые шестерни и провода – и что же, получаешь убийственный ответ, что уже много веков как не делают такие детали, где вы раньше-то были, нет, мы можем сделать по вашему заказу, но это будет ой-ой нескоро.

Воспоминания, которые приходят не к месту и не ко времени, из ниоткуда, видятся в памяти тонкие черные линии, которые пересекаются меж собой, белые хлопья на черных нитях, приходит даже слово – ки-ку…

В начале третьей эпохи, когда галактики становятся слишком далеки друг от друга, и посланники потерянных галактик шлют последние сигналы. С каким волнением, бывало, перебираешь весточки издалека, а там все то же, войны, революции, восстания, просьбы, замолвить как-нибудь за нас словечко государыне.

То, что докучает.

Вспышки из ниоткуда, издалека, про которые сразу и сказать не можешь, то ли слышишь сигнал издалека, то ли просто вспыхивает далекий квазар.

Сигнал, полученный из другой реальности, о которой никогда ничего не узнаешь.

Изношенная деталь, которую заменить вроде еще рано, а не менять неудобно, так и докучает своим скрежетом.

Сны и воспоминания из ниоткуда, - плетеные циновки, бумажные ширмы, пламя в очаге, зимний холод под потолком. Просыпаешься после такого сновидения, зачем-то зовешь Баку, хотя уже и не помнишь, кто это и что это…

Или вот еще. Получишь сигнал от какого-нибудь шарлатана, проходимца, который всего=то за горсточку топлива пообещает сказать, кем вы были в прошлой жизни. И знаешь ведь, что все это бред, а нет-нет да и пожалеешь бедного пройдоху, бросишь горсточку тепла, и уже не ждешь никакого ответа. А ответ приходит, и слушаешь какую-то несусветную ересь про жизнь на планете, про углеродные формы жизни, про то, как маслом освещали плетеные из углерода дома, что за ересь, они же сгорят дотла, про какие-то веера, циновки, ширмы, вы были фрейлиной у государыни… И здесь-то уже начнешь смеяться, ага, щас, фрейлиной я была, что ж они всем-то врут, что все были фрейлинами, кто-то же должен был быть бедным крестьянином…

То, что вызывает разочарование.

Когда увидишь на какой-нибудь земле проблески жизни, и с нетерпением ждешь, во что-то она вырастет, что-то там будет, на двух ногах ходить будут или на четырех, а может, прыгать на одной. И каждый год, а то и каждый месяц наведываешься туда, смотришь, как-то оно там, выбралась жизнь в пустыню или так и сидит по расщелинам. А потом задумаешься, забудешь, столько всего вокруг происходит, через какие-то миллиарды лет спохватишься, вспомнишь, поспешишь туда – а там уже ничего нет, только руины какого-то святилища, присыпанные песком, и стертая временем надпись, которую уже не разобрать, не понять, будь ты хоть семи пядей во лбу. Что было? На скольких ногах ходили? А уже ничего не известно, только неясный знак на камне, две галочки под чертой, одна над чертой…

В начале третьей луны государыня устроила величайшие празднества: еще бы, уже две луны упали с небес, третья луна вертится в небе. По традиции стали рассказывать по очереди, кто что видел, кто что слышал в просторах вселенной. Своими рассказами мы пытались унять тревогу государыни, ведь ходили слухи, что государство переживает тяжелые, едва ли не последние времена. Каково же было мое удивление, когда услышала я от товарки удивительный рассказ о земле, на которой живут сгустки воды и углерода, прячутся в самодельных углеродных укрытиях и жгут масло. Почему-то эта история заставила сердце биться чаще…

То, что приносит радость.

Новый датчик, еще не опробованный. Когда только примеряешь его, только приноравливаешься, как он будет работать.

Когда держишь путь к далекой звезде, волнуешься, тревожишься, а есть ли она там – и ожидания не обманывают, и правда, вот она, кладезь света, и народ, живущий возле звезды, встречает путника.

То, что вызывает недоумение.

Сигнал, посланный из ниоткуда, где ничего нет.

Воспоминание о том, чего с тобой не было.

Когда летишь куда-нибудь – на знатный прием, или на ярмарку – и вдруг как торкнет что-то, и смотришь на пустую планету, на пустынные холмы, и приходят воспоминания, чужие, не твои, неведомо чьи, какие-то плетеные перегородки, черные линии с белыми кляксами, снежная гора, тайные знаки на тончайшей бумаге… и стряхиваешь с себя оцепенение, и летишь дальше…

То, что утратило цену.

Старый корабль, который проржавел до дыр.

Мертвый город, где больше никто не живет.

Звезда, которая погасла.

Вселенная, растерзанная темной материей.

Легенда, в которую больше никто не верит.

Империя, которой больше нет, и сама государыня её рассыпалась в прах. Оставшиеся фрейлины еще пытаются перекидываться сообщениями, еще собираются перед гаснущими звездами, еще проводят какие-то ритуалы, значения которых никто не помнит – но все тщетно, никто даже не знает, как подключить сервер. И надо бы уйти, и некуда уйти, и говорят, кто-то нашел себе какое-то пристанище, ах, если бы вовремя уйти вместе с ними, но уже поздно, уже никто не узнает, где они скрылись!

То, что вызывает отчаяние.

Разум, изгнанный из своей империи: и неважно, за грехи ли, или по какому-то недоразумению. Он не хочет вернуться, обиженный на несправедливость, а может, его и не ждут назад – а энергия кончается, а до ближайшей звезды далеко-далеко, и нужно что-то делать. изгнанник находит другую корпорацию, шлет сигнал, наскоро припоминает знаки почтения, просит ночлега – и его почти готовы пустить, но следует вопрос, которого изгнанник боится – что заставило его покинуть родной дом? И одиночка болтает что-то о погибших империях, и ему почти что верят, как тут же спохватываются – ба-а-а-а, так ведь нет в округе ни одной мертвой империи, а не ты ли изгнанник, который рассорился со своей корпорацией?

И одинокий странник снова отправляется в путь в поисках ночлега  - да какой тут ночлег, дурная слава бежит впереди него, все-то уже знают, нечего пускать его в хорошее общество. Странник медленно гаснет, только остаются всполохи аварийных огней, авось, подберет кто-то, поможет – но идут века, вскоре и последние огни меркнут, и даже воспоминания не остается…

Однажды в пору девятой луны всю ночь до рассвета шел метеоритный дождь. Наутро вся пустыня была испещрена причудливыми кратерами, они были повсюду, складывались в удивительный узор. Люди не видели этого и ничуть не удивились. И это тоже было удивительно.

То, что вселяет надежду.

Когда уже умираешь – и получаешь весточку от какого-то шарлатана, который уверяет, что может перенести твое умирающее сознание хоть куда-нибудь. И не веришь шарлатану, а что делать, надо как-то спасаться, как-то жить, и шлешь ответную весточку, и не терпится узнать поскорее. И видишь в ответе очередное шарлатанство, кто-то обещает перенести твое сознание в комок воды и угля, и веришь, и отдаешь последнее топливо непонятно за что…

То, что вызывает неясную тревогу.

Когда в пору девятой луны под стук дождя приходят неясные воспоминания, про далекие звезды, про чужие миры, будто летишь куда-то в холодном черном небе, подсвеченном зеленоватым туманами. И призовешь Баку, чтобы сожрал дурной сон.