Если бы дверь открыла Нина Алексеевна, то Тоня обо всём бы ей рассказала. И про Серёжину измену, и про тот ночной разговор с Костей. И про обман тоже. Тоня не любила ложь. Ложь, даже если и во благо, отчего-то заставляла бешено биться сердце и виновато отводить глаза. Тоня, пока шла к соседям, уже и слова нужные заготовила, чтобы груз с души снять. Боялась сильнее, чем в тот раз, когда батюшке в своём грехе созналась – но ведь батюшка в их старенькой церквушке добрый, ругать не станет, знает, как сильно они с Серёжей любят друг друга. Все в деревне знают. Да и не было за ней грехов. Окромя одного.

Рассказала бы Тоня тёте Нине, выложила бы всё, как на исповеди, и освободилась бы от невыносимой ноши, да дверь бесшумно раскрылась, и перед Тоней появился Костя – грузный неповоротливый юноша в очках, с небольшой проплешиной на макушке. Увидев девушку, он просиял.

– Тонечка! Мы как раз чай собирались пить. Мама будет рада тебя видеть.

– Я ненадолго забежала, – Тоня отступила в сторону и потупила глаза. – Выйди.

Костя вышел на крыльцо и прикрыл за собой дверь.

Тоня, словно школьница, опустила руки и накручивала на палец кончик длинной тяжёлой косы.

– Я с Серёжей помирилась, – только и смогла вымолвить она.

– Но как же? – Костя непонимающе уставился на неё. – Мы же договорились. А как же мама? Я ведь уже рассказал ей о внуке.

– Я не могу. Я его люблю. Прости. – Едва слышно пролепетала Тоня.

– Мама так обрадовалась, ей даже лучше стало, – будто ничего не слыша, бормотал Костя. – Тебя велела в дом привести. Я как раз собирался за тобой.

– Я за Серёжу выхожу. Извини.

- Но ведь он тебе изменил! Ты говорила, что никогда его не простишь!

– Я и не собиралась. Только когда он узнал, что я беременна, узнал, что за тебя выхожу, так сразу и пришёл. В ногах у меня валялся, прощения просил за измену. Жить он без меня не сможет, пропадёт. И я пропаду.

– А ты и простила сразу?

– Нет, не сразу. Он ведь уверен был, что ребёночек от тебя. Понимаешь? Думал, что я изменила, и всё равно пришёл. Простил меня. Неужели я не смогу? Он. Меня. Простил. Понимаешь? Я не смогла, а он смог. И готов с ребёночком взять, чужого воспитывать. Он ведь не знает, что не было у нас с тобой ничего, что мы всё это только ради твоей мамы придумали.

– Так он не знает до сих пор? Ты ему не сказала?

– Нет ещё. Я хочу, чтобы мы вместе рассказали.

– Подожди, не говори ему ничего! – С жаром заговорил Костя и до боли сжал её плечи, горячо дыхнул прямо в лицо. – Если расскажешь, все узнают, и мама тоже. Пожалей её.

Костя тряс её всю, а Тоня и не вырывалась. Молчала и лишь головой мотала из стороны в сторону.

– Мама совсем плоха, врачи дают от силы года два-три. Но это если она волноваться не будет. Ты хочешь её убить? Обожди немного, пусть она хоть остаток жизни проживёт счастливой, внука увидит. Ты сама подумай: как я ей скажу, что бесплоден? Она же не переживёт, – Костя вдруг сник и отпустил Тоню. – Что же ты делаешь!

Тоня вдруг увидела, как по его щекам текут слёзы. Он не сводил с неё растерянного взгляда – несчастный и нелепый – очки перекосились, сползли на нос, впрочем, он этого и не замечал. Не в силах устоять на ногах, он покачнулся, ухватился за стену, но не удержался и сполз на ступеньку.

Тоня испуганно застыла, не зная, что сказать.

– Что же ты делаешь, – бормотал Костя. – Я ведь помочь хотел. – Он тяжело задышал и схватился за сердце, лицо раскраснелось. – А ведь мама тебя любит и всегда вас выручала. Она так обрадовалась, что ты у неё невесткой будешь. Ты хочешь её смерти?

– Нет. Но что же делать? – Тоня сама уже плакала. – Она всё равно узнает. Не сейчас, так потом.

– А ты Серёже не говори ничего.

– Как не говорить? Он ведь отец ребёнка!

– А вот так! Он же сказал, что готов взять тебя с чужим, вот пусть и берёт. А потом расскажем. Как мамы не станет. Пожалей маму!

*

– Шалава! – Сергей не устоял на ногах, рухнул на пол и затих. Из карманов вылетела мелочь и со звоном рассыпалась по полу.

Тоня растормошила его, помогла подняться и уложила в кровать. Быстро, привычными движениями, начала раздевать мужа. Стянула ботинки и носки и сразу же направилась в ванну, за ней по дому потянулся едкий, режущий глаза запах. Бросив ботинки в коридоре, швырнула носки в стиральную машину. Вскоре следом за ними полетела остальная одежда – грязная, пропитанная дикой смесью бензина, испражнений, перегара и солёной рыбы.

На кухне Тоня достала таблетку, торопливо положила под язык и прилегла на диванчик.

Разбудил её стук в дверь. Не успела встать, как вошёл пожилой мужчина – высокий, грузный, слегка за шестьдесят, с большим торчащим вперёд животом, с лысиной на макушке, в очках в стильной золотой оправе. Он брезгливо поморщил нос.

– Что, опять нажрался? – мужчина скривил губы.

– Костя, не надо так. Ты же знаешь, что он не виноват.

– Тебе себя не жалко?

– У меня всё хорошо. Серёжа почти не пьёт. И на работу вон в понедельник пойдёт устраиваться. Сторожем его на элеватор берут.

– Да кому он там нужен! Прогуляет пару раз, запьёт – мигом уволят. Они не ты, терпеть не будут.

– А он не будет пить. Как устроится, так и не будет.

– Ну-ну, – усмехнулся Костя. – Слышали. Знаем. Ладно, не о нём речь. В общем, уезжаем мы. Ты же знаешь – у Надежды родня в Америке, вот мы и решились. Да и маме там будет лучше, мы уже и клинику нашли хорошую.

– А Ваня как же? Ведь он так бабушку любит. Как она с ним расстанется?

– Из-за этого я, собственно, и приехал. Видишь ли, сын с нами едет.

– Как с вами?

– Тонь, ну ты сама подумай – какие у него здесь перспективы? А там молодые учёные ценятся.

– И что же, я его больше не увижу?

– Почему не увидишь? Увидишь. Он приезжать будет. Навещать.

На улице раздался длинный, настойчивый гудок, и Костя с облегчением вздохнул.

– Ну, мне пора. Дел перед отъездом много. Мы уже всё продали: вещи, машину, квартиру. Так что назад дороги нет. Извини, но реально времени нет – дико спешу.

Машина перед домом уже давно уехала, а Тоня всё ещё продолжала стоять, глядя невидящим взглядом перед собой, пока грохот за спиной не заставил её вздрогнуть.

– Удирает, засранец! Это же надо – с матерью родной не попрощался. Вот мудак! Ну и пусть валит.

Тоня, внезапно осознав произошедшее, тихонечко не то завыла, не то заскулила. Прерывисто, с хриплыми всхлипами. А потом заголосила, схватилась за голову, и стала раскачиваться, словно маятник, посреди коридора. А потом закричала, да так громко, что оглохла и мигом охрипла от своего крика. Перед глазами всё поплыло, затуманилось. Очнулась уже на кухне, на диване. По лицу стекала вода, рядом стоял испуганный Серёжа с кружкой в руках.

– Очнулась, вот и славненько, – забормотал он. – Выпей-ка водички. Да ладно тебе, мать. Забудь паршивца. Я тебе говорил, что он гнилой, весь в отца. А папаша его мудак – воспользовался тем, что ты не соображаешь ничего, и соблазнил. Тебе же пить совсем нельзя! Жаль, что рожу ему не начистил тогда – зря ты меня отговорила. А теперь и Ванька на мать родную забил. Ты ему всю себя отдала, всё для него делала, а он всегда бабку больше всех любил, только её и слушал. Я-то ладно, переживу – чужой я ему, понимаю.

Тоня всхлипнула.

– А вот это ты, мать, бросай. На вот лучше, возьми. Для тебя купил.

Тоня увидела перед собой брелок с грустной лошадиной мордой.

– Слушай, у меня башка что-то раскалывается. У тебя там нет чего в заначке? Немного, грамм пятьдесят. Мне отойти только.

Тоня встала и достала из-под мойки поллитровку. Так же молча поставила на стол две стопки.

– Вот и славненько! Вот это правильно, по-нашенски. Ну, мать, будь здорова!