А рейсы в Лондон отменены.

Ну, еще бы.

Два человека смотрят на Карлов мост, - что-то случилось с Карловым мостом, да и со всей Прагой, изображение нечеткое, расплывчатое, как в тумане…

- А… а почему? – спрашивает один.

- Да как же… он же…

- А-а-а, конечно, он же…

Снова смотрят на Карлов мост, вспоминают этого, который он же…

Он хочет вспомнить, как его зовут.

Не может.

Он хочет найти свой паспорт, хоть какой-то документ, в котором указано его имя – не может.

Ничего нет.

Он хочет спросить у девушки, как её зовут. Не спрашивает, понимает, что должен это знать, просто – должен.

Девушка поглядывает на него – тоже вопросительно, кажется, она тоже хочет спросить, как его зовут, более того – она хочет спросить, как зовут её…

Он это чувствует.

Она хочет спросить, как зовут её.

Он снова звонит в Лондон. Перебирает номера, номера, номера. Ничего – ни коротких гудков, ни – сорри, зе намбер из нот… - тиши… нет, даже тишины нет, ничего нет.

Вот это страшно.

Ничего нет.

Переглядывается с девушкой.

Ничего нет.

Как же меня все-таки зовут, думает он, должны же меня как-то звать. Он перебирает имена – просто так, наугад – Адам, Айзек, Бенджамин, Вильям, Гарри, Джек, Джеймс – ни одно из имен не приживается, все отваливаются с сухим шелестом.

Некогда, некогда, говорит себе он. Надо звонить в Лондон, надо искать Лондон, перебирать номера…

…и тихонько добавляет самому себе, что ни хрена это не поможет.

Псих все еще сидит в терминале. Он не помнит его имени, он помнит только одно – псих, который рвался вчера через таможню, пустите, пожалуйста, пожалуйста, я должен увидеть Лондон, должен…

- Вы знаете английский?

- Нет.

- У вас есть какие-то причины не возвращаться на родину?

- Нет.

Врет, думает он, смотрит на психа, думает – врет.

- У вас есть семья?

Не то спросил, надо по порядку, вы женаты, есть ли у вас дети…

- Нет… нет…

Он уже знает, что ответ будет – нет. И вообще ему этот человек не нравится, совсем не нравится, седой, с глубокими залысинами, один глаз зеленый, второй рыжий, крапчатый, косит куда-то вбок, вбок, вбок…

- Вас предупреждали, что может понадобиться виза?

- Да… я думал по транзитной… всего на один день…

- У вас есть какие-то проблемы на родине?

- Нет.

Врет, думает он, врет. Потому что – у кого их нет…

- Пожалуйста… вы меня поймите… ну… на один день…

- Что вы собираетесь смотреть в Лондоне?

Псих теряется, глаза разъезжаются в разные стороны, почти видно, как шевелятся мысли в голове. Вот тут-то его и поймали в тупик, этого он и не ожидал, Лондон, он и есть Лондон, псих бормочет что-то про Биг Бен, похоже, больше ничего вспомнить не может.

- Вам понадобится виза… обязательно… для въезда в следующий раз…

- Но…

- …не сегодня.

- Но вы понимаете, что завтра уже не будет…

- …здесь распишитесь.

Псих не расписывается.

Он пишет его фамилию. Вместо подписи. Значит, у психа была какая-то фамилия, можно порыться в документах, вспомнить…

…да не все ли равно.

Все равно.

Надо звонить, надо искать то, чего нет – что-то подсказывает, что там, по ту сторону тумана уже…

…он выходит из аэропорта, двери послушно раздвигаются, это хорошо, электричество есть, говорит он сам себе.

Обрывок шоссе.

Половина автобуса. Именно так – половина автобуса, а вторая половина аккуратно срезана вместе с остатками шоссе, а дальше – туман.

Нет, не туман, пустота какая-то, нехорошая пустота. Он долго думает, что будет, если ступить на пустоту, даже просто сунуть в неё руку. Наконец, подбирает камень, бросает в туман – камень летит, как положено камню, хочет упасть, не падает, парит, сам не знает, что ему делать…

Он протягивает руку в пустоту.

Ничего не происходит.

Ничего.

Совсем.

На табло в терминале высвечивается, что рейсы в Лондон отменены.

Потому что…

Он сидит в терминале, краем глаза смотрит, как таможенник выходит на то, что осталось от улицы. Что-то поднимает с земли, что-то бросает, кажется, камень.

Неважно.

Он сидит в терминале. Надо бы найти какую-нибудь маленькую гостиницу, чтобы не только сидеть, но и полежать можно было.

Некогда.

Некогда.

Надо думать.

Думать.

Много о чем.

Слишком много.

Бразилия, Могадишо, Дели, Москва, какие-то города в Сибири – стоп, какие какие-то, каждый вспомнить поименно, Оймякон, Иркутск, станция Оловянная… Голландия, Харлем, там у стены скульптура, женщина с совой, это важно – женщина с совой, Эймейден – длинная улица, и пронумерованы не дома, а подъезды, Стокгольм – вывеска какого-то магазина, там жаба в птичьей клетке, Вильнюс, маленькое кафе, фарфоровые чайники, вмурованные в стену…

Не забывать, не забывать…

Кто-то окликает его по имени.

Кто-то.

Таможенник.

Он вопросительно смотрит, пытается сфокусировать мир.

- Вы… это вы сделали?

- Что сделал?

- Вы арестованы.

Косоглазый презрительно фыркает, разводит руками, делайте, что хотите…

- Вы… мы не пустили вас вчера… и вы… вы что-то сделали… что Лондона не стало…

Косой мотает головой.

- Не я сделал… не я…

- А… а кто?

Косой пожимает плечами. Косой не знает.

- Не только с Лондоном… Все остальное тоже…

- Тогда… почему…

Псих отворачивается, закрывает глаза, зажимает голову руками:

- Вспоминаю я… вспоминаю…

Он хочет спросить – что вспоминаете.

Не спрашивает.

Понимает.

В Вене в витрине чучело соломенной вороны было, что-то среднее между вороной и огородным пугалом. Потом магазин был, там рояли. Красивый такой. И каштаны были. Ну, каштаны, они везде, и в Париже, и в Вене…

Вспоминать.

Вспоминать.

Черные гуси в Хельсинки. Он спрашивал, как они называются. Он забыл. Неважно, главное, помнит – черные гуси.

Вспоминать, - чтобы ничего не пропало.

Таможенник не выдерживает.

Спрашивает то, что хотел спросить уже давно:

- А… А Лондон почему…

- Так вы же меня не…

Он начинает догадываться, он все понимает, он хватает косого, сжимает тощую руку, неожиданно холодную, тащит косого к терминалу, девушка оживляется, пытается что-то возражать…

…как же её все-таки зовут…

Он отбрасывает анкеты, опросники, протоколы, тащит косого к раздвижным дверям, двери покорно раздвигаются.

Косой замирает на кусочке улицы с половинкой автобуса.

Он ждет.

- Ну же… ну?

Псих, кажется, не понимает:

- Что… ну?

- Ну… смотрите… смотрите…

Косой пожимает плечами, бормочет что-то, что смотреть надо было вчера, а сегодня уже нет.

Отворачивается.

Ему некогда, ему надо думать, надо вспоминать, Пермь, заброшенный сквер, желтые листья, холодная набережная, Новосибирск полный огней, кривые улочки Томска, фонтан в Москве, там еще Жар-Птица была…

И люди, люди, люди… какой-то парень на велосипеде в Вене, другой парень на велосипеде в Таллине, чуть не сбил с ног, мужчина с длинными волосами в венском метро, какой-то китаец просил сфотографировать его у Собора Святого Стефана, старушка попросила сделать снимок на корабле на фоне королевской семьи, парень, который разносил напитки со льдом, человек с кошкой в переноске в аэропорту, маленький мальчик, который смотрел на кошку, другой маленький мальчик в кудряшках, все кричал – мамми, мамми, мамми, парень, который не хотел выключать в самолете телефон… случайные попутчики в лифте, в автобусах, в поездах, сосед по лестничной клетке, он выходил на улицу, он говорил – надо дышать свежим воздухом – и дымил сигаретой, другой сосед, ему приносили пенсию, а он не слышал, надо было стучать палкой в окно…

Вспоминать.

Вспоминать.

Не забыть никого, даже самого случайного прохожего, черт возьми, он сжимает зубы, люди должны жить…

- А вам повезло, - говорит он пограничнику.

- В смысле?

- Повезло… что мы с вами говорили вчера… и с ней вот тоже…

Он спохватывается:

- А вы… имена наши не…

- …не знаю… я все в Лондон рвался, ну вы понимаете, последний день оставался, надо было успеть… все посмотреть, как можно больше… запомнить… у вас бейждики были, я и не смотрел на них… из-звините…

Он не отвечает. Он не знает, что тут можно ответить.

На табло по-прежнему высвечивается что-то про рейсы в Лондон, которые отменены.

Косой спохватывается.

Бежит к дверям.

Пограничник отрывается от мыслей, как же его все-таки зовут, по привычке хватает какие-то бланки, требует какие-то паспорта, тут же хлопает себя по лбу.

Косой волнуется, косой захлебывается словами, а вы же помните, вы же там были, вы мне сейчас все-все расскажете, какие там дома, а какие улицы, а какие деревья, а мосты, а ограды, а где вы жили, а какой дом, а вид из окна, а вы вот домой заходили, что видели, а куда пальто вешали, а может, помните магазинчик какой неприметный на улочке какой, а продавца там… Да вы послушайте, вы послушайте, что мы с вами сделаем, а вот сейчас вы вспомните кусочек города, людей там каких, потом люди эти вспомнят что-нибудь, бар там какой, дом какой-нибудь, дворик, знакомых своих, случайных прохожих, потом они… Ну я понимаю, что вы так не умеете, как я, что я один так умею, ну мало ли, вдруг получится у нас… вот у меня мир расплывчатый, вот добавится еще один слой – ваш мир, потом какой-нибудь прохожий что-нибудь вспомнит, еще один слой… слой за слоем, все глубже в прошлое, и где-то там глубоко-глубоко – Анна Болейн, Уот Тайлер, Тюдоры, Стюарты, кельты вставляют свечки в черепа умерших, закрывают ворота в ночь Самхейна…

Пограничник молчит.

Здесь нужно как-то сказать, что он не помнит.

Ничего.

Не помнит.

Как-то нужно сказать…