Старичок смотрит на нас, заговорщически подмигивает:
 
— Первой раз на деле?
 
Вымученно киваю, отвечаю за двоих:
 
— Первый.
 
— Ничего… справитесь, чертенятки, справитесь… тяжело в ученье, легко в… как его там?
 
Хочу сказать — в бою, старичок не дослушивает, перебивает:
 
— Ну, вот вам, чертенятки, ладошки подставляйте, держите.
 
Глазам не верю, когда вижу у себя в руках горсть серебряных монет.
 
— Ничего себе, ничего не сделали еще, вы нам уже аванс?
 
— Чегось? А-а-а, не, не аванс, енто вам работать…
 
— Милостыню, что ли, раздавать, будем, — шепчу Люшке.
 
Люшка пожимает плечами, не всё ли равно. И правда, не все ли равно, если денег хрен да маленько осталось, а домой добираться как-то надо. Нда-а, хорошо погуляли, ничего не скажешь, вырвались в кои-то веки в Европу, и на тебе. Занес черт в безвестный городишечко, тут-то и спохватились, что без гроша в кармане, и на карточках минус стопицот…
 
Так что хочешь, не хочешь, а отрабатывать как-то надо, за удовольствия платить. Только бы старичок этот ничего плохого делать не заставил, а то за таким станется…
 
Старичок ничего плохого не замышляет, идет вдоль улицы, будто сказочный волшебник по старинному городку, останавливается перед каждым столбом, бросает две-три монетки на небольшой выступ наверху.
 
Делать нечего, делаем то же самое, идем от столба к столбу, по узким улицам, только бы не заплутать в этом городишечке, не потеряться раз и навсегда, а кажется, очень даже возможно. Кто так строит, кто так строит, дома, домики, домишки лезут друг на друга, сбиваются в кучу, разбегаются…
 
— Ну вот, чертенятки… справились… ай. Молодцы…
 
Еле различаю старика в темноте улицы. Потихоньку проклинаю себя, что вообще занес нас черт в этот городишечко, темно, хоть глаз выколи, а освещением не пахнет, и даже не воняет…
 
— Ну, вот… по двадцатке каждому, как обещал…
 
Старик сует мне в руку смятую бумажку, еле успеваю подхватить, чтобы не унес ветер. Понять бы еще, что он там дал, а то подсунет фантик от шоколадки, и радуйся, и будет как в сказках, где колдун дал герою до фига денег, а наутро они все стали черепками и рыбьей чешуей…
 
Осторожно спрашиваю:
 
— Свет-то будет?
 
— А-аа, свет-то? Да погодите… будет счас… вот как стемнеет, и будет свет…
 
Думаю, куда еще темнее. Оказывается, есть куда, кажется, город погружен в чернильную тьму. Что-то мелькает в небе, что-то яркое, одно, два, три…
 
Черт…
 
С ума я сошел, что ли…
 
Очень похоже.
 
Протираю глаза, — нет, глюк не пропадает, порхает, один, другой, третий, крылатые фонарики опускаются на город, вертятся вокруг столбов, садятся на выступы, клюют монеты.
 
Да.
 
Садятся на выступы, клюют монеты.
 
— Это аттракцион такой туристам, да?
 
Вздрагиваю от Люшкиного голоса, чего басишь-то, так и распугаешь фонарики, и вообще весь этот городок…
 
— Тю-ю-ю, какой аттракцион, говорю же, свет… ой, молодцы, чертенятки, сам бы дотемна не управился…
 
Даже не говорю, что мы не чертенятки. Хотя кто нас знает…
 
 
 
Бросаю монетки, одну, две три…
 
Тут, главное, рассчитать, чтобы на все столбы хватило, но и на каждый столб побольше монеток кинуть хочется, фонарики-то тоже есть хотят, не просто же так сюда прилетают, голодные…
 
Фонарь пикирует из темноты ночи, клюет монетки.
 
Протягиваю руку, чтобы он сел мне на ладонь, хочется, чтобы они садились на ладони, коготками, — цоп…
 
— Вкалываешь?
 
Вздрагиваю, когда слышу Люшкин бас.
 
— Ну а то.
 
— И долго ты так горбатиться будешь?
 
— А чего горбатиться, работа-то денежная…
 
— Тю-ю, денежная… Я с сегодняшней ночи вообще ни хрена делать не буду, только бабло получать…
 
— Так не бывает.
 
— Бывает, еще как бывает…
 
Люшка уходит от меня, куда-то в сторону магазинчика, магазинчишки, проскальзывает внутрь, выбирает что-то, долго, тщательно, некогда мне смотреть, что он там выбирает, мне работу работать надо…
 
И все-таки краем глаза успеваю заметить.
 
Так и есть.
 
Клетка. Одна. Две. Три. Птичьи клетки, легкие, изящные, воздушные. Клетки, ждущие кого-то, кого в них заточат.
 
Кого-то…
 
Люшка выходит на улицу, кидаюсь к нему.
 
— Ты чего делаешь?
 
— Не твоя забота.
 
— Чего не моя, ты чего творишь-то?
 
— Чего-чего, не твоего ума дела… корми, корми фонарики…
 
— Да нельзя же так!
 
Бросаюсь к нему, мир кувыркается, мостовая бьет меня по затылку, монеты со звоном разлетаются в стороны.
 
Тьфу ты черт…
 
Задним числом думаю, что надо бы разыскать старика. Тут же задним числом понимаю, что ничем мне этот старик не поможет, ну разыщу, и что…
 
 
 
— А этот-то твой где?
 
— Кто?
 
Смотрю на старика, лихорадочно вспоминаю, что и где я потерял или забыл.
 
— Да друг твой…
 
— Люшка?
 
— Ну, Льюшка, — старик с трудом выговаривает незнакомое имя, — не видно давно что-то…
 
— Может, уехал…
 
Старик кивает.
 
— Может.
 
Идем дальше, бросаем монетки на столбы. Думаю, куда черт Люшку занес, не мог он так уйти не попрощавшись, или после скандала нашего он уйдёт, не попрощается…
 
Иду по улочкам, в самые темные закоулки, по мостикам над речушками, речками, речечками, хватаюсь за фонарные столбы, чтобы не упасть. Мне еще целый квартал сегодня разложить… монетки…
 
Замираю, когда туман передо мной выпускает пустую клетку. Клетка покачивается на фонарном столбе, поскрипывает сломанными прутьями.
 
Черт.
 
Иду дальше, оторопело снимаю со столбов еще одну клетку. И еще. И еще. Хочу спросить сам у себя, что здесь случилось, — не спрашиваю, когда вижу подсохшую кровь на прутьях.
 
Смотрю в темную воду канала. Осторожно, как по воздуху, прохожу по мосту.
 
Кладу монетки на столб, фонарь хлопает крыльями, пикирует из темноты, хочет сесть мне на ладонь.
 
Почему-то отдергиваю руку.