– Да ты пойми! Ему там плохо. Бедняга страдает. Он несчастен!

Ксюха находилась в том перевозбуждённом состоянии, когда бесполезно задавать вопросы. Ей надо позволить высказаться, излить как из ушата всё, что скопилось на душе. Но в этот раз её заело, как затёртую пластинку, и после каждого витка, когда иголка перескакивает на отыгранную дорожку, звучало: «Да ты пойми». Я хотел осознать что угодно, лишь бы она, эта «отмороженная горилла» изволила хоть что-нибудь объяснить. По своему обыкновению, ворвавшись в мою квартиру, принялась, метаться по комнате, и всякий раз пробегая мимо стола, стучала по нему кулаком, восклицая сакраментальное: «Ну, ты пойми!».

– Как можно спокойно лопать круассаны, когда он страдает. Это нельзя терпеть! Его надо спасти!

– Кого? – Воспользовался я мгновением, когда Ксюха переводила дух.

– Как кого? Енота! – Её недоумение позабавило. Кого ещё спасать в огромном городе?

– А чего не страуса?

– Зачем им помощь, они запросто убегут от любого злодея, – мгновенно ощетинилась моя одержимая подруга. – А у тебя нет сердца.

Стало совестно, не разобрался и перешёл к насмешкам. А поборница прав обиженных зверушек, скрестив на груди руки, отвернулась и уставилась в окно. Пришлось срочно исправляться.

– И где томится сей Монте-Кристо?

– В контактном зоопарке «Четыре лапы», – Ксюха мгновенно оживилась. Понятно, все обиды и пафосные позы лишь игра на публику. – Это что в «Меге», в районе метро. Он открылся в прошлом году. Можно трогать живность, гладить и брать на руки. Так вот: там есть енот. Всё, что он делает, это выпрашивает еду. Его не выпускают из клетки, не дают гладить, и он постоянно плачет.

– Все в неволе выглядят печальными. Я из-за этого цирк не люблю. Тошно смотреть, как огромный гордый хищник прыгает по табуреткам. Их верно по ночам бьют палкой по спине и запирают в клетке. Поэтому меня в такие места калачом не заманишь. А ты какого чёрта туда потащилась?

– Как только увидишь, сразу поймёшь: его надо спасать, – внезапно смутилась она и, сделав глаза маленькой больной собачки, добавила: – Пойдём. Его наверняка жестоко истязают.

– Хорошо, – сдался я. Хотелось прекратить разгул стихии, цунами и прорыв инферно в одном флаконе. – Завтра всё равно делать нечего, вот и сходим. Натаху возьмём с собой?

Необходимо разбавить здравым смыслом поток безумия.

– А то! На правое дело собираем всех! Жаль, близнецы в Италию свалили.

***

Утро не задалось. Родители, разбудили и ушли на работу. Снова уснуть не удалось, а в каникулы дети должны спать долго. Ворочался два часа. Встал. Пошёл на кухню. И здесь неудача. Машка! Эта мелкая зараза съела все круассаны и, спасаясь от праведного гнева, слиняла на тренировку. Вчера же договорились, что на двоих. Впал в бешенство. Кинул ровно десять злобных эсэмэсок. Не помогло. Вспомнил о деле. Выглянув в окно, увидел девчонок на горке. Ксюха размахивала руками как ветряная мельница. Разговор явно о еноте. Эмоции хлестали через край, Натаху надо срочно спасать. Я успел.

По карте, до огромного торгового центра «Мега» всего шестьсот тридцать два метра. Но не пройдя и полдороги, мы наткнулись на новенький забор: на плакате значилось, что здесь построят технопарк. Понятно: метро рядом и шоссе в двух шагах. Но каково нам, живущим на стройке? Идти в обход, как «нормальные герои», как водится – тягостно и очень далеко.

Спасала Ксюха – неистощимый предмет обсуждений. Вот кто она волейболистка или баскетболистка.

– И то и другое – весело, но в баскете завладела мячом, можно его никому не отдавать, знай молоти площадку, – перебирала она достоинства видов спорта. – А в волейболе стой и жди, когда мяч сверху упадёт, и обязательно дай пас на раз, два, три…

– А ещё в волейболе нельзя толкаться локтями, бить по рукам, лягаться, и пинать коленками под зад.

– Лёш, к чему грязные наветы? Наша Ксюшечка не такая.

– Ну да! Она пасует, словно хочет убить. И метит прямо в лицо. Когда она появляется в зале, девятиклассники разбегаются с криками «Горилла идёт!».

Краешком глаза я заметил, как закипает наш кровавый школьный киллер. И поспешил спрыгнуть с темы.

– Плюс, в баскетболе добиться чего-то нереально – там одни американцы. А вот волейбол – это наше всё.

– Это в мужском безнадёга, а в женском всё нормуль, – и стараясь завестись затараторила: – И ничего мои передачи не сильные, а если поймать не можешь, то лох и чичака! Играть надо уметь! И вообще…

– Смотрите реклама зоопарка? – Наташа ловко пресекла склоку на корню. И я в душе сказал ей спасибо. Потому что отступать, в память о покалеченных ребятах, не собирался.

– Да! Мы прибыли!

Зоопарк занимал правое крыло первого этажа «Меги». Он понравился: чистый, полное отсутствие неприятных запахов, яркие краски оформления, питомцы ухоженные, пушистые озорные. Девушки, студентки-практикантки, окружённые шумной ребятнёй, переходили от одной клетки к другой, доставая мохнатых и ушастых. Дети тянули руки, чтобы погладить, а зверюшки подставляли спины, мордочки и хвосты для прикосновений. Все счастливы и довольны.

– Вот он, – печально произнесла Ксюха после двухминутных петляний между клетками, вольерами и загонами. Да, да, мы то здесь, то там натыкались на просторные выгулы с осликами, поросятами и гусями.

Клетка узника сразу не понравилась, всё показалось печальным и унылым. Пространство перед ней выкрасили в тёмно-серой. Крохотная дверца. Крупная стальная сетка. И маленькие печеньки собачьего корма на расстоянии вытянутой лапы.

– Достать не может, а на волю не пускают, – прочитала мои мысли Наташа.

Из глубины камеры показалась остренькая мордочка енота. Он осторожно подкрался и вышел на свет, поднял голову и посмотрел глазами-бусинками, в самую душу. Затем рывком приблизился к краю клетки, и неестественно изогнув шею, просунул обе лапы сквозь проволоку. Жалость намоталась жёстким комком в горле. Сомнения лопнули перегретой лампой. Его надо спасать.

Мимо с весёлым гамом катилась стайка разновозрастных детишек во главе с девушкой, держащей на руках хорька. Зверёк забавно фыркал, вставал на задние лапы и перебегал на плечи рядом стоящей девочке, приводя детвору, в полный восторг. Хорь наслаждался производимым эффектом, скакал, кувыркался и прыгал по рукам. Через мгновение он замер на плече одной из маленьких посетительниц, окружающие испустили восхищённый вздох.

– А можно погладить енота? – Спросил я, когда девушка-экскурсовод освободилась.

– Не стоит, он какой-то дикий, наверное, не привыкнет никак – много людей, шумно.

– Он злюка, – безапелляционно заявила маленькая помощница. – Кусается, царапается и корм ворует.

– Нельзя так говорить. Кто знает, чего он натерпелся от людей. Только доброта, любовь и ласка. Возьмите лучше кролика.

Ушастый был хорош, пушист и спокоен. Наташа взяла его на руки.

– Во! Видал, до чего беднягу довели, его все любят, а он страдает, кусает всех и царапает.

– Да это для сидящих в клетке нормально. В зоопарке, хоть и маленьком, звери сытые, добрые, всеми любимые…

– Ты же сегодня всю ночь ворочаться будешь, вспоминая его печальные глаза. – Ударила по самому больному Наташа.

– Поэтому я и не шляюсь по подобным местам, – огрызнулся я, понимая – точно не засну.

– Тебе же его жаль?

– До боли под ложечкой, – сдался я. – Короче, я в деле.

– Завтра узник будет свободен. А назовём это действо операция «Ы»!

– Это плагиат, и форма должна соответствовать содержанию, ну, скажем: «Коготь дракона».

– Крылатые ящеры выдумка, надо ближе к реальности, «Хвост суслика» или «Крик мышкующей лисы».

– Рыжая когда охотится, крадётся тихо, а не орёт во всё горло.

– Давайте о деле, налицо три проблемы, – опомнившись, я резко прервал базар. – Первая – шпингалет.

– У меня есть палка для селфи, она в два раза больше обычной.

У Наташи полно всякой модной шняги.

– Вторая – видеокамера.

– Тоже ей сможем сдвинуть. Есть фиксатор.

– На выходе посмотрим, где мёртвая зона.

– Последнее: охрана проверяют все сумки.

– У меня есть рюкзак, там основное отделение открывается сбоку, а сверху так, для всякой мелочёвки, её и покажем. – Надо же и Ксюха пригодилась.

– А для объёма запихнём воздушный шарик.

Идея увлекла, и всю дорогу мы бурно обсуждали. Нет, никак состряпать всё наилучшим образом, не нюансы поведения животных в неволе, не тонкости взлома шпингалета. Нет. Мы обсуждали, как назвать операцию и, в конце концов, сошлись на «Васаби».

***

«Раз пошли на дело я и две девчонки». Вертелся у меня в голове любимый папин мотивчик. Круассаны опять съедены, плюс преступление усугубили издевательской надписью на холодильнике: «А нечего спать». Каникулы – чего с зарёй вскакивать! Но я не обиделся, потому что главное сейчас – спасение рядового Васаби. Тысячу раз права Натаха: не смогу без отвращения смотреть в зеркало, если его не выручим.

В зоопарке с Ксюхой поздоровались.

– Я здесь часто бываю, мне капуцин нравится, милый такой, – проговорила она, краснея до кончика носа.

– А вот я люблю… – бросилась на помощь подруге Наташа.

– Довольно. Мы сюда дело делать пришли, – сказал я, понизив голос до заговорщицкого шёпота. Но капуцина я ей при случае припомню.

– Злюка ты! – Мои мысли вновь прочитали.

Камера слежения сдвинулась легко. Теперь она отражала на мониторе охранника потолок павильона. Шпингалет клетки поддался ещё проще, но тут мозг обожгло реальностью. А если зверёк не захочет выходить из клетки, закрыть её не получится. А вдруг сбежит, не полезет в рюкзак, а кинется царапаться и кусаться. Но енот спокойно выбрался из клетки, подошёл, причём не выкинул никакой опасной штуки. Встал на задние лапы и пристально посмотрел в глаза.

– Прячься давай, – я раскрыл рюкзак и булавкой через наклеенный кусочек скотча спустил воздушный шар.

Внутри ему не понравилось, он издавал скулящие звуки и осторожно скрёбся. Но когда мы приблизились к выходу, зверёк замер, даже затаил дыхание. На душе полегчало: вроде всё делаем правильно.

Охранник, вспотев, словно грузил кирпичи, при помощи ножниц пытался вскрыть старенький телефон. Это не получалось и он сердился Что там сложного – загадка. Но на хитро открытый рюкзак он даже не взглянул.

И вот – пьянящий воздух свободы.

– А теперь – Моцарт! – Прокричала во всю мощь спортивных лёгких Ксюха. И на том же уровне громкости завопила всемирно известный «Адский галоп» из оперетты «Орфей в аду».

– Давай хоть раз ей скажем, что это Оффенбах.

– А смысл? Её мозг не потянет второго композитора. А Моцарт сочинил куда больше рингтонной музыки, есть шанс угадать. Куда пойдём?

– На голубятню, куда ещё.

***

Голубятня. Про это место стоит рассказать немного подробнее. У Наташи был дед, наверное, самый добрый человек на свете. Работал дворником в Доме пионеров и слыл на все руки докой, вечно что-то мастерил, стругал, клеил, и не существовало вещи, что он не мог оживить. Большое начальство из военного института звало на место макетчика, обещая астрономическую зарплату, но он отказывался, говоря: «Не человек создан для денег, а…». Когда намекали, что, счастье не в цветастых бумажках, а их количестве, отвечал: «А мне хватает». У него всегда находилось доброе слово, силы помочь и конфета в кармане. Его любили.

Были у него две настоящие страсти: корабли и голуби. Одни он делал из жестяных пивных банок, с деревянными настилами палуб и точёными стволами пушек главного калибра. Других разводил на крыше шестиэтажного дома в собственноручно сколоченной голубятне, разрешение на которую, каким-то чудом получил, ещё в горкоме партии. С виду – обычная голубятня, как у всех, но что-то в ней завораживало, кутало волшебством и надеждой. Может, дело в столетнем дубе, росшем рядом с домом. Своими огромными ветками, склоняющимися на крышу, он создавал ощущение леса и загадки. Говорят, этот дуб Наполеона помнит, поэтому к нему запрещали даже прикасаться, хотя его листва заслоняла свет половине дома. А может, в деде, с которым можно разговаривать часами на любые темы, ведь он не поучал, не сюсюкал, а говорил, как с другом. И вроде не скопил, не заработал, а вот только после смерти пришли весьма «неприятные люди» и пригласили посмотреть, приведя на выставку в бывший Дом пионеров. Её организовали в память о деде, и выставили всю его коллекцию кораблей времён русско-японской войны в масштабе один к ста. Эскадра насчитывала тридцать шесть штук. Наташиной маме назвали цену, по которой можно продать всю коллекцию. Она завораживала количеством нулей. Но если разбить по частям, сумма удваивалась. На что Ульяна Викторовна не задумываясь, ответила: «Папа не продавал голубей, а дарил и, все его называли дураком, вот пусть и нас ими считают». Модели же отдала в музей, что создавался в районе «Речного вокзала», с непременным условием портрета, деда в бескозырке с лентой «КСФ Подводный флот».

Я хорошо его помню: застиранная футболка с надписью ЦСКА и номером шестнадцать на спине, счастливые глаза и руки в карманах. Он стоит на крыше и смотрит куда-то вверх.

«У вас нет голубей, зачем вы высматриваете их?» – Спрашиваю я.

«Небо прекрасно и не нуждается в улучшении, а голуби – повод поднять глаза и полюбоваться на него», – отвечает он, взъерошив своей шершавой ладонью волосы на моей голове. И тут же покажет на небо, на облако столь причудливой формы и цвета, что если художник такое нарисует, то первое, что спросят: «Где он достаёт такой забористый самосад».

Ключи от чердака и голубятни дед Виктор с феноменальным отчеством Полиэктович передал своей внучке Наташе с одной просьбой: не шуметь. Потом добавились другие: стравливать воздух с отопления, следить за снегом зимой, за кровлей летом, и опять-таки не шуметь. А мы и не шумели.

***

– А всё-таки как здорово! – Столько воздуха, как много света, хотелось обнять весь мир, плакать и смеяться.

Дело удалось. Я выпустил енота. Подхватил его, поднёс к лицу – глаза-бусинки улыбались. Поставил на лапы. Плюхнулся в мешок-кресло. Хорошо.

– Я вообще не рассчитывала, что будет так легко. Всю ночь не спала, думала: а если он из клетки не выйдет, не подойдёт, не захочет в рюкзак лезть...

– Всё сложилось, как в детском пазле. – Самодовольно заявила Ксюха, качаясь в гамаке, что натянула между стенкой голубятни и антенной.

Енот подошёл ко мне, поднялся передними лапами по ногам и пристроил мордочку на коленях. Он лучился счастьем. А в моё сознание поскрёбся я, но очень взрослый. Стучаться долго не пришлось.

– Дуры! – Я обхватил голову руками, стараясь не упустить здравую мысль. – Какие же все тут…

– Это невежливо и безграмотно. Вот, например, – мы-то может они и есть, а ты-то – дурак, – Наташа не желала понимать главного. И впала в казуистику.

– И крайне обидно, – а Ксюха спинным мозгом почуяла – что-то не так.

– А я объясню, доходчиво и сразу всем, – встал, прошёлся до края крыши, затем обратно. Не помогло. – А что мы будем делать завтра? Соберёмся. Посадим бедолагу в рюкзак и поедем по синей ветке до «Щёлковской»? Там на автобус, триста тридцать пятый, и где-то на Бетонке выйдем, откроем портфель и скажем: «Беги, малыш! Считаем до трёх». Или что? Где его будущее? Я его не вижу.

– М-да, – осознание содеянного приходило быстро.

Енот забеспокоился, два раза фыркнул, подошёл к Наташе и, надеясь разжалобить, уткнулся мордой в кроссовки.

– Нельзя его в лес, – мгновенно откликнулось «слабое звено». – Там холод, голод, темно по ночам.

– Это всё ерунда! Суровость природы для диких норма. Опасность в другом. Отважные охотники, дети с пневматикой, бродячие собаки, закон дедушки Дарвина: выживает сильнейший.

– И что делать? Не сдавать же его обратно, – развела руками Наташа.

– Мы в ответе за тех, кого приручили. Пусть живёт здесь, – пафос, скрещенные руки на груди, гордый профиль, – это Ксюха.

– Но если оставим, значит, мы его украли.

– И придётся отвечать за то, что учудили, – я продолжал мерить шагами крышу. – В какой момент всё пошло не так? Мы пытались помочь бедняге. Всё получилось – он счастлив, но что с этим делать? Хотели добра, счастья, радости для всех. А в итоге либо енотопохитители, либо енотоубийцы.

– Благими намерениями устлана дорога…

– Лучше слыть мелким воришкой, чем жестоким убийцей, – недослушав подругу, воскликнула Ксюха.

– А почему некрупным криминальным авторитетом? Или для этого нужно похитить слона или бегемота?

– Лучше, арабского скакуна, важен не размер, а стоимость, – робко вставила Наташа.

– Так что с хвостатым делать?

За время жаркой перепалки енот то разводил лапами, то закрывал ими морду, то глаза. Словно понимал, о чём речь.

– Пусть живёт здесь, – и зверёк обеими лапами голосует «за».

– А что он Ж… есть будет? – Глаза закрыты, полное ощущение надвигающейся беды.

– Кошачий корм, плюс овощи и фрукты, – вновь радость.

– Им ещё вода нужна, – растерянность и огорчение.

– Вентиляция водопровода и отопления.

И тут я сдался. Спорить не хотелось, и снять с себя ответственность не получится. Так чего пыжиться и тратить понапрасну силы?

– Назовём то его как? – Енот трижды фыркнул.

– Так и назовём: Васаби.

И стало легко и спокойно, словно на самой важной контрольной решил сложную задачу, и сделал это правильно.

***

Енот прижился. Днём спал или игрался в большом корыте с где-то сворованными вещами, усердно полоща их в воде. А с наступлением сумерек, спустившись по стволу векового дуба, выходил на промысел. Но не ради еды, мы кормили его до отвала, а чтобы выставить напоказ залихватскую удаль. Он лазал по балконам, разоряя зимние запасы ни в чём не повинных жильцов, дразнил собак, пугал кошек. Вёл себя, как и подобает весёлому и беззаботному еноту. Правда, в народе заговорили о появлении в окрестностях чупакабры. А одна пожилая женщина утверждала, что видела собственными глазами собаку, лезущую на дерево.