Сегодня вечером мы с Амаль вместе.

Мы каждый вечер с Амаль вместе. То у неё, то у меня.

Сегодня мы вместе у неё. У неё – это в покоях столичного дворца, все еще не могу поверить, что это гостевой дом для музыкантов, а не дворец какой-нибудь. Ну не бывает в простых домах позолоченных простыней и зеркал из красного дерева в золотой оправе.

Устраиваюсь на краешке постели – еще своей, белые простыни превращаются в золотые, парчовые, чуть примятые очертаниями Амаль – её силуэт все больше проступает передо мной.

Как настоящая, говорю я себе.

Мысленно вычеркиваю – как.

Обнимаю Амаль, силуэт которой повторяет очертания скрипки, уже не понять, где скрипка, где Амаль, да и не надо ничего понимать - стиснуть, не выпускать никогда-никогда-никогда...

Сегодня вечером мы с Амаль вместе.

Потому что мы каждый вечер вместе. Каждый вечер, говорю я, и не надо мне тут про концерты, про репетиции, про прослушивания, - вместе, я сказал, вместе. Обнимаю Амаль – как настоящую, только убрать бы это «как». – не отпускать никогда-никогда. В полусонной дремоте мне видится не то скрипка, не то Амаль, не то и то и другое вместе, тонкие струны на изгибах тела Амаль, нежная мелодия...

Сегодня мы у меня, уже который раз мы у меня, Амаль снова говорит – давай у тебя, Амаль не хочет пускать меня в столицу, даже вот так, не по-настоящему не хочет пускать. Меня сжигает ревность, болючая, колючая, пожирающая душу. Амаль извиняется, ну что ты, что ты, ну сейчас вот никак нельзя, рассказывает что-то про столицу, про тротуары, мощеные фонтанами, про лошадей, запряженных в фонари, а может, я все путаю. Кто у тебя там, в столице, - хочу спросить я. кто у тебя там, в столице, - не спрашиваю я, не хочу разрушать тончайший вечер, сотканный из невидимой связи между нами.

И все-таки я разрушаю тончайшую связь, - в следующий вечер, и все-таки прорываюсь пор тончайшим невидимым нитям, проскальзываю сквозь тысячи километров, оказываюсь там, по ту сторону, вижу холодные тюремные стены, вижу свет луны, бьющий через решетку...

Я спрашиваю у Амаль, что случилось.

Амаль молчит.

Я снова спрашиваю, что случилось.

Амаль коротко всхлипывает.

Я в третий раз спрашиваю, что случилось.

Амаль обрывает связь, резко, больно, я раньше и не думал, что оборвать связь – это может быть больно.

Навожу справки, где только могу, справки разводят руками, да как вы хотели, ну вы как первый раз родились, ну скрипка же, а скрипку нельзя. Да, вот так, трубу можно, арфу можно, контрабас можно, а скрипку нельзя. Ну как почему, потому что. Ну, вы как первый раз родились, - потому что нельзя, потому что столица, что непонятно-то. Да какая логика, логику в столице тоже нельзя, столица же...

Снова навожу справки, справки снова разводят руками, ну вы опять как вчера родились, ну кто вас в столицу пустит, ну куда вы поедете, да никуда вы не поедете, где вы, а где столица, и не пустит вас никто, ну потому что вот оно так, ну понимаете, да вы не понимаете, мы и сами ничего не понимаем, почему нельзя, но – нельзя. Ищу какие-то пути в столицу, путей нет, ничего нет, еле-еле нахожу какой-то самолет рейс сколько-то там, самолет дает мне клубочек, говорит, а куда клубочек покатится, туда и иди, он тебя в столицу и приведет через триста тридцать лет и три года...

Сегодня вечером мы вместе.

И не только вечером.

Мы теперь все время вместе, я и Амаль, и все время у меня, потому что ну где же еще, не в холодной же тюрьме, где свет луны бьет через окна решетки, вот так луну неудачно повесили напротив тюрьмы. Мы с Амаль сидим на кухне, залитой светом июля, пьем утренний кофе с лучами солнца, Амаль говорит – как настоящий.

Меня передергивает это – как настоящий, я не хочу вспоминать, что Амаль ненастоящая, что настоящая Амаль где-то там, там, в холодных стенах, залитых лунным светом вечного ноября, потому что ноябрь тоже заточили в тюрьму. Амаль отмахивается, какая разница, главное, что Амаль чувствует свет июля и вкус кофе, и босые ноги по плетеной циновке и по траве, и скрипка, Амаль играет на скрипке для меня одного, водит смычком по своей обнаженной фигуре, через которую протянулись струны, выводит мелодию...

Снова навожу справки, справки разводят руками, потом нехотя сдаются, ну знаете ли, дело, конечно, не безнадежное, но хлебнете вы горя, ой, хлебнете, мы бы на вашем месте не ввязывались, ну и что, что Амаль, им там в столице что Амаль, что не Амаль, что в лоб, что по лбу...

...а не надо, говорит Амаль.

А отпустили, говорит Амаль.

А все хорошо, говорит Амаль.

Я ей почему-то не верю, я навожу справки, справки говорят мне, что в тюрьме уже и правда никого нет, и луну отпустили, и ноябрь отпустили, и скрипку, и теперь ноябрь играет на скрипке, а луна подпевает своим протяжным голосом – нет, не в столице, в столице нельзя, а где-то там, над холмами...

Амаль рассказывает, что теперь все хорошо, говорит про дворцы, про большие концертные залы, про шум оваций, про цветы, ну что ты ревнуешь, ну всем скрипачам цветы дарят, ну ничего тут такого нет. Мне этого мало, я хочу туда, в столицу, к Амаль, я хочу, чтобы мы встретились у Амаль, я хочу сидеть в зале, нет-нет, я не дрогну, когда кто-то подарит Амаль цветы, я хочу лежать с Амаль на золотых простынях во дворце, и не говорите мне, что это просто дом для музыкантов, в простом доме не бывает столиков из кости красного дерева и подушек из чистого хрусталя... Амаль хмурится, ну что ты, что ты, нельзя же, такие технологии в столице вообще запрещены, ну, немножко можно, но совсем немножко, тайком ото всех, но, в общем-то нельзя...

Мне этого мало, говорю я себе, когда взламываю систему, - оказывается, так просто взломать, обычным ломиком, и когда Амаль приходит ко мне, я проникаю к ней – туда, в столицу, чтобы увидеть...

...я возвращаюсь.

Даже не возвращаюсь – отдергиваюсь, шарахаюсь, как черт от ладана.

Я ничего не видел, говорю я себе.

Амаль хмурится, я всем своим видом показываю ей, что ничего не видел.

Мы пьем утренний кофе с лучами солнца, на кухне, залитой светом августа, в небе вместо солнца висит наливное хрустящее яблоко.

Я ничего не видел, говорю я.

Думаю, как это возможно, что Амаль по-прежнему приходит сюда, как живая, как настоящая. Думаю, что лучше не думать, чтобы не спугнуть вот это вон непонятное, что происходит.

Амаль по-прежнему рассказывает про дворцы из нежнейшего шелка, улицы, мощеные статуями, драгоценные камни, запеченные с золотом, которые подают по воскресеньям в кофейнях.

Ближе к обеду в гости приходит какая-то справка, обедает с нами, у нас уха из уха осетра, я краем глаза вижу на справке что-то про казнь, я не читаю, справка мне не показывает, я этого не видел, не видел, не видел.

Я могу снова просочиться туда, по ту сторону, где столица.

Я этого не сделаю.

Не сделаю.

До сих пор не могу отогнать от себя жуткое воспоминание, тлеющие останки в мерзлой земле, почему они тускло светились, еще сохраняя очертания скрипки, почему мне казалось, что я слышу обрывки застывающей мелодии, разрозненные ноты, почему, почему, почему...

...обнимаю Амаль, как живую, как настоящую, я не хочу этого – как, нет никакого – как...

Амаль сегодня здесь.

Амаль всегда здесь...

...изгибы скрипки, пересеченные струнами...

...спелое яблоко августа в небе...

...утренний кофе с солнцем...

...а в столице ходят в платьях из горного хрусталя, говорит Амаль, и улицы вымощены марципанами...