Автор: Паша Пименов

Привет, "Пионерская правда"!

Не знаю, жива ли ты или давно перестала выходить, но я тебя помню и до сих пор люблю. Я не прочитал ни одной статьи на твоих страницах, извини. Вот, честно признаюсь. Ты не обиделась? Ты же знала, что тебя никто не читает, кроме толстых пионервожатых в застиранных галстуках и лысых дядек в начальственных кабинетах. Не в статьях было дело. Главное, ты была моя.

У самых-самых взрослых, чьи лица всегда забочены мировыми проблемами, была "Правда". Просто "Правда", без прилагательных. Она была вся такая строгая, серьёзная, но совершенно непонятная. Я помню картинку, где толстый дядька с обвисшим лицом и зачёсанными назад жидкими прядями целовался в губы с другим дядькой. Нет, это не гомосексуалисты, я тогда и слова такого не знал, это "братские объятия" или "братское приветствие", так-то так в заголовке было. И это была правда. Но уж очень странная, непонятная для мальчишки. Помню, после этой картинки я боялся ездить в другие города, а тем более страны. Вот выйду из аэровокзала, а на меня набросятся сморщенные старики и начнут лапать и целовать взасос… фу. Были там и другие картинки, не такие противные, на некоторых люди улыбались. Но все равно фотографии были скучные, а заголовки я не понимал вообще.

Почему я так прицепился к фотографиям? А это мой метод чтения газет. Я рассуждал так: вот статья, к ней заголовок и фотография рядом. Если фотография скучная, то скорее всего и текст неинтересный, так зачем читать? А если фотография хорошая, то по ней сразу ясно, что в статье, верно? Тогда достаточно заголовка, чтобы всё понятно было. Вот так я и читал газеты: рассматривал фотографии и заголовки статей.

И постоянно в "Правде" перевыполняли планы. Это самое непонятное для меня было. Помню, я прочёл заголовок в одном из номеров, что пятилетний план сделали за три года. Я тогда сказал маме: "Вот здорово! Теперь все взрослые будут целых два года отдыхать!" Она засмеялась, погладила меня по голове и… нет, конечно, она что-то ответила, но я уже не помню… А меня за перевыполнение плана наказали. Почему взрослых не наказывали, а мне досталось? Я взял план съесть одно пирожное-эклер, такая трубочка с кремом внутри и шоколадной глазурью сверху. Ну, ты-то помнишь… А потом перевыполнил, съел три эклера. И что ты думаешь? Да, меня наказали. Запретили есть сладкое всю неделю. Видишь, какая несправедливость.

Вот, скажем, приказали троим работникам собрать урожай с грядки. И каждому дали участок. Но один взял и план перевыполнил, обработал и свою часть, и чужого прихватил. Если бы у него не было взрослой правды, то он стал бы захватчиком и нарушителем социалистической законности. А с правдой у него перевыполнение плана. Ну и что, что его товарищам сделают выговор за недоработку. Им не повезло, они не успели хапнуть чужого. Они теперь в отстающих и в следующий раз не растеряются.

Я понял, что взрослая правда — не моя правда. А ведь у каждого человека должна быть правда, пусть небольшая, пусть совсем крохотная. Иначе как же он будет жить? Во лжи, что ли?

Ещё была "Комсомольская правда", твоя старшая сестра. А комсомольцы были нашими старшими братьями. Я думал, что уж проблемы старшего брата я пойму, не такая великая разница в возрасте. Но нет, ничего в "Комсомольской правде" я не понимал. На фотографиях ребята-комсомольцы что-то постоянно строили и уезжали. Строили, уезжали, опять строили, и вновь уезжали… Не помню, чтобы кто-то не вернулся.

Маленьким я мечтал стать строителем. Двадцать минут мечтал. С того момента, как построил в детсадовской песочнице башню с меня ростом, до того, как вечно сопливый Серёжка её разрушил. Тогда я понял, что строитель — неблагодарная профессия. Кто-нибудь обязательно придёт и всё сломает. Наверное, и у комсомольцев так же. Вот они приезжают куда-то в пустое-пустое место, объявляют "Здесь будет город-сад" или "Тут начнётся стройка века". И строят, строят, строят… А потом приезжают грустные дядьки с кувалдами и всё рушат. Почему грустные? Не знаю, мне всегда люди, обязанные что-то разрушать, представлялись грустными. Они же не по своей воле разрушают, им приказали. Не улыбаться же им, в конце концов. Потому и грустные. И тогда улыбчивые комсомольцы тоже становились грустными. А, как писала "Комсомольская правда", настоящему комсомольцу не пристало грустить. Поэтому ребята уезжали на другое место, чтобы там улыбаться и строить. Новый город-сад или стройку века. Пока их снова не настигнет злая судьба строителей.

Нет, я не понимал их. Это была не моя правда. А так хотелось её иметь!

И я подписался на тебя, любимая моя газета. Мне было одиннадцать лет, я с лета отложил деньги, которые мне подарили на день рождения, и ждал начала подписной кампании. Представляешь, как было трудно? Копилки у меня не было, деньги просто лежали в коробочке из-под мармелада. В любой момент можно взять и потратить… И столько соблазнов кругом! Мой путь от школы до дома проходил мимо двух кондитерских, будки мороженного и магазина "Детский мир". Два месяца я топал в школу и обратно, отворачиваясь от ром-баб, эскимо и револьверов с пистонами. Всё ради тебя. Ради того, чтобы почувствовать цельность своей жизни, чтобы обрести тот стержень, тот ориентир, который поможет не запутаться где правда, а где ложь. И быть сопричастным, конечно. Нельзя же прожить просто так, делая, что хочешь. Есть ведь Большое дело — строительство коммунизма. Только никак не получается его построить из-за… не знаю, из-за перевыполнения планов, наверное. Одни стену перевыполнят на два метра выше, чем нужно, другие потолок навесят так, что он на 15 % свисает, третьи излишки труб уложат поперёк двери. Приходится всё ломать и начинать заново. Уж такие они: и взрослые, и комсомольцы — энтузиасты. Им даже шоссе в Москве сделали, чтобы уезжали поскорее и не переламывали город. Шоссе Энтузиастов. Не знаю, куда оно ведёт. В тайгу, наверное.

Ещё два месяца я ждал первого номера. И деньги отдал, и газеты нет. А вдруг потеряют мой подписной адрес и не принесут газету? Скажешь, так не бывает? А вот и бывает. Два номера так и не пришли, № 16 и № 24 за 1979 год. Не знаю, где они. Самое обидное, что пионервожатая Юлька их держала в руках, а я — нет. И не просто держала, она их использовала. Каждый твой номер она стелила под стаканы с портвейном и банки с килькой. И обкуривала твои страницы в компании физрука прямо в пионерской комнате. Я знаю, я видел через замочную скважину. Вот ведь у неё, Юльки, тоже была своя правда. Курить и распивать спиртные напитки в школе запрещено, но закрыв дверь на ключ — можно. И зачем только Юлька тебя выписывала…

Ещё я боялся, что ты мне не понравишься, что твоя правда тоже окажется не моей. И тогда мне придётся разглядывать "Весёлые картинки" и "Мурзилку" весь год или два. А я ведь уже не малыш. Я не хочу беззаботно развлекаться, когда все остальные борются за правду. Я тоже хочу свой кусочек. Маленький такой, на метр десять, если привстать на цыпочки.

Я караулил почтальона каждое утро. Ещё с декабря. Напоминал ему, что в наш почтовый ящик с нового года надо класть "Пионерскую правду". И уточнял: для меня. Почтальон одобрительно кряхтел, но ничего не обещал. У него тоже был план. Мало ли, решат на почте план перевыполнить и сунут в один почтовый ящик сразу три экземпляра газеты, а другим уже не достанется. Тогда такое часто бывало. То одного чего-то много окажется в магазинах, то другого. Но чаще перевыполняли в какие-то другие места, и тогда у нас в окрестных магазинах была нехватка. А если перевыполняли в совсем далёкое место, то образовывался дефицит. На дефицит записывались в очередь. Иногда ночью, иногда за месяц. Если ночью, то номер в очереди писали на руке, а если за месяц, то приходила специальная карточка, когда можно получить товар. Прям как подписка на тебя. Наверное, ты тоже была в дефиците. Если бы толстые Юльки не использовали тебя как пепельницу, а тощие физруки не оставляли на тебе масляные пятна от рыбных консервов…

Твой первый номер я пропустил. Да-да, вот такая история. Караулил, караулил, и пропустил. Заболел ангиной. Катались на санках, пальтишко распахнуто. Вроде жарко, а к вечеру поднялась температура. И мама, как назло, сидела со мной дома и не спустилась вынимать почту. Только вечером отец принёс тебя мне.

Я сразу понял, что ты — то, что мне нужно. И ничего другого не надо. С твоих фотографий глядели мои ровесники, они улыбались и занимались понятными делами, которые нельзя перевыполнить. Вот сбор макулатуры: сколько ни собери, всё хорошо. И никаких планов. Ничего нельзя испортить. Или тимуровское движение: собрали листья и ветки в подшефном детском саду. Или сгребли снег, расчистили дорожки. Или покрасили скамейки. Всё понятно и всем на пользу. Жаль только дворников, их, наверное, уволили всех. А зачем их держать? Тимуровцы за них работают. А где не успевают тимуровцы, там помогают взрослые. По субботам. Выходят на всероссийский субботник.

И награждения! За первое место в том-то, за первое место в сём-то. Так и хотелось тоже в чём-то отличиться и попасть на твои страницы. Я стал заниматься физкультурой, первым в классе сдал нормы ГТО. С тобой в портфеле или в кармане школьного пиджака я участвовал во всех проводимых мероприятиях. Выдвинулся в известные общественники. Благодаря тебе, любимая газета.

И первым в классе меня приняли в комсомольцы. А чуть погодя уже я сидел в отдельной комнате и стряхивал пепел на расстеленную газету. Нет, что ты, не на тебя, любимая. На "Комсомольскую". Им-то, то есть уже нам-то, всё равно. Кочевое племя: то там строим, то сям. Не до газет. И толстая подурневшая Юлька стояла передо мной навытяжку, отчитываясь о проделанной работе среди пионеров. Лишить бы её подписки на тебя, милая, но… правда оказалась в том, что только Юльки с мясистыми задами и такие функционеры как я тебе листали. Если отказать Юлькам, то будет дефицит читателей, а с дефицитом мы боролись.

Когда мои дети пошли в школу, не стало пионеров. Не знаю, выходила ты или нет, но странно было бы читать правду тех, кого нет. Это уже была бы неправда.

Я сохранил все твои номера с 1978 по 1981 год. Кроем тех двух, так и не пришедших. Иногда я перечитываю тебя и радуюсь тому простому и ясному взгляду на жизнь, который ты дарила своим читателям. Я не выжил бы без тебя. Я не стал бы тем, кто я есть, не смог бы встроиться в окружающий мир, не дорос бы до комсомольской, партийной, а потом и просто Правды. Уже без всяких газет. Эта Правда во мне, это мой опыт и размышления, мои наблюдения и прочитанные книги, моё общение с другими людьми, споры… Но в самом центре всей этой Правды — ты. Уже не стержень, а малый росток. Первый камешек огромного здания, но ты есть. Ты там, внутри. Ты всегда со мной. Спасибо тебе за это.

И я всё ещё надеюсь, что № 16 и № 24 за 1979 год найдут меня. Может, их по ошибке доставили на другой адрес. Скажем, в город Москва штат Техас государства Америка. И белобрысый сопляк как раз сегодня нашёл их на чердаке деда. И вбил непонятную кириллицу в гугл-транслейт. И понял, что за сокровище оказалось у него в руках. Сокровище, которое кто-то до сих пор ждёт. Может быть, он тоже пионер или по-ихнему бойскаут. И где-то даже тимуровец. Но не тот, который собирает макулатуру, нет, только не это! А тот, кто помогает старушкам и старичкам. Вот это было бы здорово! Он положит твои потерянные номера в большой бумажный конверт, побежит в пост-оффис и пошлёт мне письмом.

Я каждое утро проверяю ящик.

Спасибо тебе, что ты была.

Твой благодарный читатель.