Я, граф Густав Адольф фон Гетцен, никогда не любил славян. Назойливые, как мухи, грязные и, постоянно ждущие от властей решения всех своих проблем, от еды до ремонта жилья, разрушенного войной. Они никогда не хотели работать. Находили миллион причин, по которым выполнение задания было невозможно. Но их искусство меня поражало. Я часто ходил по белокаменным полуразрушенным церквям, вглядываясь в выцветшие, закопченные лики на фресках. Как? Как такому забитому, необразованному и нищему народу удавалось создавать шедевры, достойные лучших музеев мира? Загадочная русская душа. Она жила в каждой иконе. У некоторых «намоленных», как говорят селяне, и, вправду, замирало сердце.
- Господин граф. Вас ждут на площади.
Это Анна, мой секретарь и переводчик. Русская женщина. Говорит, что волжская немка, а сама, словно, только что сошла с картины Репина «Вечеринка», увиденной мной однажды на одной из репродукций в библиотеке Кёльна. Она хорошо, даже слишком хорошо говорила по-немецки, к тому же её совсем не смущал мой ярко-выраженный баварский диалект.
Я вышел. Крестьяне без шапок, рабочие, напряжённо сжимающие свои тряпочные кепки с маленьким козырьком, выстроились полукругом. Ждут. А в центре стоит и смотрит на меня преданно, как пёс, полицай Грицюк. Да нет. Пёс смотрит с любовью. Как на друга. А этот, желая предугадать, исполнить любое желание, но не ради блага хозяина, а только для того, чтобы остаться живым. Скажи ему более сильный человек: «Распни! Ату его, ату!» – разорвёт на куски.
Я остался стоять на паперти, возвышаясь над толпой на фоне полуразрушенного храма. Подошёл оберштурмбаннфюрер Франц (Франц-Иоганн Гофман). В идеально отглаженной, безупречно чёрной форме с черепом на фуражке. Солдаты выволокли двух русских, больше похожих на куски живого мяса. Стоять они не могли и их бросили в ноги Франца.
- Этих солдат укрывали местные жители. Это недопустимо. Вы будете наказаны. И наказание всегда, - он сорвался на крик, - вы слышите, грязные скоты, всегда будет превосходить преступление!
Он пошёл вдоль строя селян, выдёргивая то одного, то другую. Сзади вскрикнула Анна. Я обернулся и перехватил её взгляд. Девушка, зажав рот, смотрела на одну из старух, выбранную из толпы. Я вздохнул и спустился вниз. Подошёл к одной молодой девушке, вернув её в строй, к другой. Потом вернул и старуху. В центре площади остались лишь несколько мужчин и старик.
- Я напишу рапорт! Вы вступаетесь за славян! Вы им сочувствуете? Партия не простит вам этого.
- Успокойтесь, оберштурмбаннфюрер, я граф, боевой офицер и не воюю с женщинами. А фронтом на этом участке командует не партия, а я. И пока я здесь командую, женщин расстреливать не будут.
- Это животные! Как вы можете защищать животных?! Вы коммунист?!
- Я же говорил вам, Франц, я граф.
- Если б не ваши покровители в Берлине… - скрежетнул зубами эсэсовец.
Я ушёл, не дожидаясь казни.

***
В старом поместье, где расположился штаб армии, меня ждал разожжённый камин и армянский коньяк. Его было всё труднее доставать, но за этот шедевр виноделия не жалко было никаких денег. Анна порезала лимон, поставила на поднос рюмку с широким дном и ещё одну, для раскуривания сигары. Я открыл хьюмидор и достал ароматную Коиба.
Пошёл дождь. Мерзкий, осенний, моросящий и выматывающий душу и здоровье в дальних походах. Камин с его потрескивающими дровами стал выглядеть уютней. Анна накрыла меня пледом и присела в углу, почти скрытая тенью в наступивших сумерках.
- Мать?
- Нет. Господин граф, просто очень близкий человек.
- Я рисковал жизнью из-за подружки славянской секретарши? Забавно.
- Я признательна вам. Спасибо, – добавила она почти шёпотом.
Умеют же эти женщины подогреть интерес. Шёпот, тембр голоса, фигура. Случайно расстегнувшаяся пуговка. Интересно, она играет? Понимает, что обязана мне? Или? Можно было бы воспользоваться моментом и не раз. Думаю, она это понимает. Я очень добр к ней. Не раз помогал вытащить из гестапо людей. Даже оставлял на столе расписание эшелонов, отвозящих в Германию женщин и пленных. Это была забавная игра. Мы оба всё понимали. И продолжали рисковать.
Я встал и завёл патефон. Шопен. «Весенний вальс». Музыка наполнила помещение волнами прекрасного, нежного. Волнительного. Война и её смерти остались за окном. За серой непроглядной стеной осеннего дождя. Я вспомнил венский бал, в котором мне довелось принять участие. Вздохнул, подошёл к Анне. Она встала. Мы кружились и кружились по комнате, пока пластинка не начала шипеть. Она смотрела отрешённо и не в глаза. Но талия, близость тела, торчащая из-под плеча бретелька. Я так долго был на фронте один…
- В чём дело, граф?
Я молча сел в кресло лицом к камину. Она пристроилась на корточках у меня в ногах, накрыла пледом и обняла колени. По её щеке скатилась слеза. Блеснула в отсветах огня и упала. «У него такие потрясающие волосы. Чёрные и седые вперемежку. Соль и перец», - подумала Анна.
- Анна. Ведь вы меня ненавидите?
- Да.
- Почему? Я столько раз помогал и помогаю вам…
- Да.
- Но почему? Я граф, нас никто не посмеет тронуть ни здесь, ни в Берлине.
- Ты враг.
- Я умоляю тебя, - мы незаметно для себя самих перешли на «ты».
- Враг, не враг, какая разница? Я люблю тебя. Я хочу быть уверен, что не покупаю любовь, а встречаю ответное чувство.
- Я не могу тебе отказать. Ты же знаешь.
- На Рождество я еду в Берлин. Ты поедешь со мной.
- Как секретарша?
- Неет, ты всё-таки славянка. Я всё понимаю. Но мы не можем быть расписаны сейчас. Моя страна в беде. Даже если мы победим, диктатор не остановится. Он будет вешать и убивать даже тогда, когда мы уничтожим всех славян. На их место встанут депутаты от оппозиции. Гомосексуалисты. Да и вообще, чёрт его знает кто, просто любой гражданин, неугодный режиму. Но мы можем жить в нашем замке в Баварии. Охотиться, ходить на балы.
- Охотиться? Густав… - Анна улыбнулась, и у меня совсем расплавилось сердце.
Я проснулся под утро. Анны не было. Фельдфебель принёс завтрак и папку с донесениями. Начинался новый день.

***
Я немного заблудилась и подошла к лагерю не совсем вовремя.
- Стой! Руки!
Остановилась. Из-за дерева вышел небритый солдат в грязной гимнастёрке с характерным пулевым отверстием на левой стороне груди.
- Кто такая?
- В городе дожди не кончаются, – без интонаций произнесла я.
- И чо? - солдат начал обходить меня по кругу, похотливо рассматривая и жуя травинку.
Я достала из сумочки вальтер.
- Не дури, отзыв говори.
- Много чести. Пошли.
Он проводил меня до землянки командира отряда.
По дороге на нас бросали такие ненавидящие взгляды, что становилось холодно в затылке, словно, лёд приложили. У командира возле буржуйки на нарах лежал комиссар отряда. У него была гангрена и запах стоял невыносимый. 
- Скоро преставится, бедолага.
Командир взял у меня бумаги и посадил за стол. Изучив донесения, подсел рядом.
- Я уезжаю скоро. В Берлин.
- Всё-таки решилась? Ты ж его не любишь.
- Так будет лучше.
- Тебе-то да. А нам без тебя кранты. Аня. Аня! – он встал и взял меня за плечи, подойдя сзади, – Аннушка. Родная.
- Не надо, Захар. Пожалуйста. Не надо.
Он громко крякнул и, потирая ладони, зашагал по землянке. Даром, что она была добротная и высокая.
- Я не могу тебя отпустить. Это смерть для нашего отряда. Столько бойцов. В чём их вина? В том, что какая-то сучка втюхалась в немецкого графа? Фашиста?!
- Он не фашист. Он немец.
- А ты? Ты – русская женщина!
- Я немка. Поволжская немка.
- Эх, правильно вас товарищ Сталин сослал. Предатели вы, гниды.
- Вам надо выбираться к своим. Схемы постов на дорогах я вам добыла. Дальше - сами.
Командир выслушал это, упёршись руками в стену и опустив голову ниже плеч.
Вдруг резко повернулся, и я увидела револьвер в его руке.
- Не дури, Захар. Ты можешь меня убить. Можешь снасильничать. Но не заставишь разлюбить.
Повисла пауза.
Захар убрал пистолет и махнул рукой.
- Иди.
Отвернулся.
Когда я уже поднималась по ступеням, услышала:
- Я его убью. В Берлине, Париже, Лондоне – не важно. Убью, закопаю и опять убью.
Я вернулась, обняла его, поцеловала в растрескавшиеся губы и заглянула в глаза.
- Прости, Захар. Прости. Я пойду, да?

***
Ленка - самая красивая девчонка в нашем дворе. Я с ней дружу. Сколько раз Сашка мне нос за неё разбивал и не передать. Это только первый раз больно и страшно. А потом, словно, что-то ломается внутри, и ты уже ничего не боишься, только молотишь и молотишь врага изо всех своих мальчишеских сил. Мы с Ленкой часто лазили на крышу и зависали на чердаке.
Однажды мы нашли пачку жёлтых конвертов, перевязанных узкой тёмно-красной лентой. Это были письма какого-то немца, написанные на русском, а иногда на французском языке. Тогда я не мог их прочитать. А уж, тем более, понять.

***
На первом курсе лётного училища, когда я вернулся после летних лагерей домой, я нашёл эту стопку. В письмах русская девушка переписывалась с немецким графом. Это были его письма. Зная историю своей страны, я нисколько не удивился, что их спрятали. Из переписки я узнал, что Анна уехала с Густавом. В Берлине их приняли более, чем холодно. Связь со славянской девушкой (никто не верил, что она немка) стала угрожать карьере фон Гетцена. А возможно, и жизни. К тому же положение на восточном фронте сильно осложнилось.
Анна уехала во Францию. Сражалась там в национальном подполье. Потом вернулась в Москву. Больше писем не было.

***
Окончив училище, я попал на Дальний Восток. Стратегические бомбардировщики. Не помню, в каком уже году я летел в Крым через Москву. Молодой неженатый лётчик. Красавец. Здоровый, как бык. Смерть для местных девчат. Конечно же, захотелось найти наш двор.
Ленку с первого этажа там уже никто не помнил. Да и сам дом должны были вот-вот снести. Вокруг уже высились громады изумительной красоты высоток. Нашёл я и наш чердак. Постоял там, где мы целовались. Улыбнулся. Мы были совсем дети. Вздохнул и ушёл. На лестнице я столкнулся с санитаром.
- Не поможете? Товарищ лейтенант?
- Конечно, а что случилось?
- Да, ерунда, бабулька, божий одуванчик, почила в бозе. Ну и старуха! Лет сто, не меньше. Носилки не поможете на первый этаж снести?
Я согласился. Мне даже не пришлось себя преодолеть. Мы прошли в скромную однушку. На столе я увидел портрет мужчины. Фотография в деревянной рамке. «Нормандец», - подумал я и повернул рамку.
«Граф Густав Адольф фон Гетцен», - прочитал я, бледнея.
- У неё остались родственники?
- Да нет у неё никого и не было никогда.
- Жаль, - глупо сказал я первое, что пришло в голову.
На старинном комоде лежало женское украшение. Обруч, украшенный кристаллами Сваровски. Я взял его.

***
2016 год. Берлин.
- Скажите, вы можете мне помочь? - обратился на плохом немецком к смотрителю кладбища полковник российских ВКС.
- Да, конечно.
- Я ищу фамильный склеп фон Гетценов.
- Пойдёмте, я вас провожу.
Когда они пришли, полковник достал женский обруч и положил на могилу графа Густава Адольфа фон Гетцена, украшенную железным мальтийским крестом и длинным списком наград. Над овальной фотографией мужчины темнела маленькая свастика. 
Полковник отдал честь и ушёл.
Двое англичан, по-видимому муж и жена, тут же подошли и стали фотографироваться на фоне склепа. Под неодобрительным взглядом смотрителя они сделали несколько сэлфи, в том числе и с обручем на голове.
    - А где же могила графини? - спросила туристка - обруч, видимо, предназначен для неё?
    - Нет такой могилы.
    Старик поправил обруч, посмотрел вслед российскому офицеру и продолжил:
    - Он не был женат. Никогда. На Густаве закончился род фон Гетценов