Поглощённая мыслями, не глядя по сторонам, Мария Петровна брела по улице, мимо соседских домиков, всем своим видом выражая отчаяние – сгорбленная фигура в длинной чёрной юбке, в выцветшей кофте и с белым платком на голове; руки заложены за спину. Время от времени старушка останавливалась, недоумённо качала головой и беззвучно шевелила губами: она явно продолжала начатый с невидимым собеседником разговор и при этом горько вздыхала.

– Маш, что случилось-то? – Нина Васильевна углядела подругу с высокого крыльца, вывалила яблоки из ведра в ящик и торопливо засеменила к калитке.

Мария Петровна не смогла скрыть свою печаль – выцветшие глаза мгновенно увлажнились, и по сморщенной, обвислой коже щёк потекли слезы. Она достала из нагрудного кармашка белый платочек и, промокнув уголки глаз, громко шмыгнула носом.

– С Лёшкой что? – испуганно всплеснула руками Нина Васильевна. – А я всегда говорила, что этот его мотоцикл до добра не доведёт – он ведь так гоняет на нём. И ведь вырос давно – семейный человек уже – а всё никак не угомонится!

– Знать его больше не желаю, – обиженно выпалила Мария Петровна, – вот что случилось. Не внук он мне больше. Пусть даже носа ко мне не кажет!

– Поссорились, что ли? Ну, это не так страшно.

–Нинка, надоело мне всё это терпеть, сил ведь больше нет никаких, – Мария Петровна, не удержавшись, расплакалась. – Совсем на бабку им наплевать.

– Да что он сделал-то? Вроде и с прополкой, и с уборкой тебе помогает.

– Кота своего поганого в мой дом привёз! Вот что натворил. Из-за этого мерзавца я внука любимого лишилась – вражда у нас теперь смертельная. Слышать о нём больше ничего не хочу.

– Никак не пойму, при чём здесь кот?

– А вот при том – огурцы он мои пожрал! И ведь ладно бы один какой съел – не жалко, ну пусть два-три, бог с ними. Так ведь этот подлец забрался в грядку и понадкусывал все огурцы. Вот веришь – все до единого, ни одного ведь не пропустил. Даже маленькие поплятки с кустов сорвал.

– Так он пробу снимал, – улыбнулась Нина Васильевна, – самый лучший искал. Гурман. Породистый, небось?

– Скажешь тоже! – отмахнулась Мария Петровна. – Больной он какой-то: весь облезлый, не поймёшь, какого цвета. Страшнее крысы. Злющий! Глазищами сверкает, словно наброситься хочет. А зубы! Мне аж не по себе, когда он зевает. Никак не пойму – чего они с ним носятся? Приехали на три дня, а вещей навезли с собой! И ладно бы Маринка наряды свои взяла (хотя куда ей здесь ходить), так нет же – кота. Лежанка у него мягче, чем моя перина. Маришка пледом его всё укрывает. Плед шикарный такой, пушистый, словно мантия королевская. Говорит: «чтобы не мёрз». А возятся с ним – чуть ли не с рук кормят. Мясом и свежей рыбой. Больше он ничего и не жрёт, от всего морду воротит.  Маришка за стол, он тут же ей на колени и чуть ли не на стол лезет. Передние лапы на стол кладёт, а морду ей на руку. Ещё бы на стол посадили! Хотя – с них станется! И как не брезгуют-то? Коту кусок в рот суют, а потом, этими же руками, не помыв, за хлебом тянутся. Тьфу на них, зла не хватает. Я и ругалась, а им хоть бы хны. Я Лёшке говорю: «ребёночка бы лучше родили, да тетешкались бы с ним, коль душа того желает». А он всё смеётся!

– Маш, да успеют ещё. Некуда им спешить – молодые ещё. Да и денег надо бы поднакопить. Ребёнок – удовольствие дорогое по нонешним временам. А вдруг у Маринки молоко пропадёт? Это сколько на одно только питание денег-то надо?

– Ой, да брось! Так они вовек не скопят – на кота своего облезлого все деньги тратят. Небось, ещё за лечение тысячи отдают, а толку никакого. Как бы сами каку заразу от него не подхватили. Не думают совсем о здоровье, а спохватятся – поздно будет. «Не больной наш Кафик, – говорит, – это у него порода такая». И целует его прямо в нос. Тьфу, хоть не смотри – так противно. А им хоть бы что – смеются, шуткуют всё. Мне прям плохо, выворачивает всю, когда этого шелудивого вижу. В свою-то комнату я его не пускаю, дверь запираю. А по дому он свободно ходит. Как привезли, он только по дому и шастал, а потом осмелел – во двор стал выходить. В конюшнике на оконный проём запрыгивает и за мной наблюдает, как я в огороде работаю, глаз с меня не сводит. Сядет и сидит, смотрит. Часами так может за мной подглядывать. Нигде от него не скрыться. И ведь гоню, так он не боится, шельмец, не уходит. А мне покою с ним нет никакого. Сегодня ночью почти и не спала из-за него. Чуть свет встала. Чего, думаю, лежать, всё одно – не усну. Надо вставать. Чайку горяченького попила, дай, думаю, огурчиков наберу. Лёшка страсть как любит малосольные. Ведёрко побольше взяла, воды в кастрюлю набрала и на плиту поставила греться, а сама в огород. А там этот гад прямо посреди грядки развалился. Я его шугнула, он нехотя в малинник ушёл. Я листья-то раздвигаю – огурцы ищу, огурцов много, да все порченые. И ладно бы с конца понадкусывал, так ведь он, окаянный, в самую серёдку вгрызался!

– Ну, а чего же ты хотела? Кот не дурак – понял, что в серединке слаще.

– И такое меня зло взяло – схватила я в сарае мешок холщовый, и быстрее к малиннику. Он и не думал прятаться, под кустом развалился, да щурился, пузо раздулось: не то, что ходить – лежать тяжело. Схватила я кота, да в мешок быстрее сунула. А потом ломиком несколько раз от души настучала, чтобы знал, как мои огурцы портить.

– И что кот? – Нина Васильевна растерянно улыбнулась.

– А ничего. Я около калитки мешок бросила, хотела вечером выкинуть в мусорку, как машина поедет, да не успела – Маришка полдня ходила, кликала его везде, да и нашла. Нужно было убрать мешок с глаз подальше, да не думала я, что она залезет в него. Что ей там глядеть понадобилось? Раскричалась на весь дом. Из-за какого-то облезлого кота. А то, что он мне столько огурцов испортил – не считается. Вещи сразу собрали и в город укатили. Ни слова мне не сказал.

Мария Петровна зашмыгала носом и вытерла слёзы.

– Да ладно тебе, Маша, не переживай ты так, – Нина Васильевна обескураженно смотрела на подругу и гладила её по плечу. – Вредно это в нашем возрасте.

– Как же мне не переживать, Нина? Ведь Лёшка, поганец, перед отъездом мне все плети огуречные повыдёргивал. Я ни одной банки так и не успела закрутить. И всё из-за какого-то плешивого кота!