(Действие происходит в стае человолков – внешне людей, но ведущих себя как волки. Пару подростков-попаданцев из нашего мира по недоразумению приняли в стаю. Отрывок взят из середины второй книги романа «Зимопись»)

Вожак пришел в себя к обеду. Зубы-клыки вонзились в никем не тронутое мясо, некоторое время доносился лишь громкий чавк, перемежавшийся не менее громким кваканьем всеобщего сглатывания. Потом перепало остальным. К вечеру стая спустилась к ближайшему лесу за кореньями. Для нас с Томой это было счастьем.

Девушка все еще размышляла о дружественной волчьей стае.

– У меня ощущение, – шепнула Тома, ковыряясь в земле, – что человолки – выкормыши тех волков.

– Согласен, мы присутствовали на встрече родственников. А первым «мауглей» мог стать ребенок с причала, оставшийся без родителей. Пару себе он мог украсть в деревне.

– Или она тоже была с причала, – донесся вздох.

– Как они наращивают численность, мы вчера видели. – Я с отвращением покосился на новых «сородичей». – Жаль, затылки гривами прикрыты, татуировок не видно. Сразу отличили бы, кто деревенский, кто местный.

– У высокородных тоже нет татуировок, – напомнила Тома.

– И у пришлых, типа нас с тобой, – дополнил я. – У Смотрика есть татуировка?

– Нет, – мгновенно ответила Тома.

Ага, проверяла. Значит, одно из трех. Ладно, забудем.

Ужин кореньями был паршивенький, но он был. Уже счастье.

В пещеру вернулись поздно. Постепенно все утихли. Даже маленькие дети. Усталость брала свое.

Ночь выдалась холодной. Дул ветер, завывая в каменных проходах. По телам скользил зябкий сквозняк. Поворочавшись, Тома придвинулась к моей спине.

Поспать не удалось. В глубине пещеры загуляла собачья свадьба. Ладно, пусть будет волчья. Хотя вряд ли истинные волки опустятся до такого срама. Одинокую самку, позволившую добраться до себя не предлагавшему стать парой самцу, теперь окружала быстро сменявшаяся свора. Самка огрызалась, пыталась вырваться, скулила. Поздно. Ее не отпускали. То и дело раздавался новый подчиняющий рык, переходивший в утихающий утробный рокот и заканчивавшийся довольным урчанием. Другие члены стаи смотрели на это ровно, без интереса, или вовсе не смотрели, ночь все-таки. Мамаши отвернулись, прижимая к себе сонных детишек. Низкий ранг «невесты» не позволял вожаку вмешаться, если это не мешало жизни стаи и установившемуся порядку. Видимо, не мешало.

Голова почти заснувшей Томы приподнялась на шум. Обреченно покачав ею, девушка перевернулась на другой бок. Я тоже отвернулся, прижавшись к дремотно-теплой спине боевой подруги, а рука успокаивающе легла поверх ее холодной руки.

А позади громко и сочно гуляла свадьба. Неслись смачные звуки, будто разъяренный папаша охаживает ремнем пойманного на первом курении подростка. Подросток стонет, вскрикивает, бьется в конвульсиях, естественной реакцией еще больше распаляя прибабахнутого родителя. С животной непосредственностью продолжался чувственный шабаш, пулеметные трели сменялись короткими автоматными очередями, очереди – выстрелами. Чего не желали видеть глаза, прекрасно слышали уши. Я очень старался не думать, не чувствовать, не дышать, но не мог не слышать, как невидимый обезумевший боксер с обеих рук лупит боксерскую грушу, возненавидев ее и возлюбив одновременно. Затем пришлось видеть, но уже иное – начавшее происходить в другой стороне, как раз перед глазами. Потому что вожак, лежавший спокойно, вдруг поднялся. Его не волновала ветреная молодежь, устроившая в пещере бедлам. Он вообще не смотрел на них. Однако гуляющая свадьба навевала определенные мысли. С хрустом качнув головой в одну сторону, затем в другую, самец потянулся невероятными лапищами, что позволяли с правом занимать давно завоеванное место. Усмиряющий до дрожи в коленях, грозный и одновременно масляный взгляд просканировал пещеру.

Шаг вперед, и косматая туша замерла. Чудовищные мышцы поигрывали, наливаясь мощью и нагоняя жуть на окружающих. Гигант словно позировал. Смесь тролля с Терминатором. Он никуда не торопился. Он наслаждался ожиданием, наслаждался властью, наслаждался предрешенностью и невозможностью для остальных изменить что-либо. Он – король. Все – рабы. Так есть и так будет, пока не явится кто-то более могучий. Когда-то так будет. Но когда еще. Все, кто мог бросить вызов, побиты.

Тома уже не делала вид, что спит. Кто-кто, а она понимала, чем грозит новый поворот кино про нашу жизнь. В четыре неспокойных глаза мы следили за новым шоу на нашу голову. Жалкие детские мышцы, соломинки в сравнении с дубовыми стволами вожака, обратились камень, твердый и хрупкий. Глаза остановились, зато сердца и мысли понеслись аллюром, превосходящим по скорости первую космическую.

Оптимист, находясь между двумя неприятностями, загадывает желание. Я загадал, чтоб пронесло. Въедливый мозг добавил к формулировке, учась на прошлых ошибках: не в физиологическом плане. Хотя позывы уже начались.

С приближением тяжелого, как чугун, липкого взгляда грудную клетку сдавило темным предчувствием. Вожака, в плотоядном оскале озиравшего пещеру, не заинтересовали облепленные детенышами матроны с мощным выменем и могучим тазом. Обошел он и молодых мамаш, кормивших грудью или вынашивавших новое поколение. Перескакнул потрепанных затасканных искусительниц, которые вдруг вскинулись, заворочались, воспрянули в жажде невероятного шанса. Не обратил внимания ни на одну чужую самку, пахнувшую своим избранником.

Я и Тома не были парой в общепринятом смысле, мы просто держались вместе. Два подростка, прибитых друг к другу обстоятельствами.

Жесткий взор притормозил. Медленно, словно усмехаясь, продолжая наслаждаться властью, вожак остановил свой давящий взгляд на радостно откликнувшейся Пиявке.

Юную человолчицу будто подменили. Могла ли подумать – сам вожак выбрал ее! Самочка встрепенулась, вскочила, тыл ликующе завилял. Мелко перебирающие ступни побежали на зов. Руками стелясь почти на локтях, она развернулась, мягкие конусы нещадно елозили по камням. Глазки донельзя вывернутого лица заискивающе глядели назад-вверх. Вздернулась как можно выше угловато-крепенькая задняя выпуклость, словно отмасштабированная от средневзятой в сторону уменьшения.

Взор вожака тупо уперся в подставленный вид: маленький, узенький, какой-то ненастоящий. С карандашами уходящих вниз тонких ножек. С пологими бережками обмелевшего русла вместо глубокого ущелья посередине.

Пиявка недоуменно томилась в затянувшейся невостребованности. Она ждала штурма, сведенное дно живота даже подалось навстречу…. и получило невероятный пинок. Небольшое тельце с жалобным скулежом отлетело на несколько метров.

От лютого недовольного рева сотряслись стены. Притихли окружающие. Замерли двигавшиеся.

Звериный рык смолк, и морда вожака вновь ищуще поднялась. Вразвалочку он достиг опустевшего центра пещеры, двигаясь замедленно, никуда не торопясь, в своем праве. Это его стая. Его пещера. Его самки.

Звероподобная рожа с каким-то новым любопытством уставилась на Тому. Словно пыталась включить память: это кто вообще? Почему не замечал раньше? Почему воспринимал только как дополнительные ноги в снабжении стаи продовольствием? Совсем молоденькая, не чета даже Пиявке, Тома была более мягкой, более сочной, более сдобной и соблазнительной – по сравнению с той, конечно. Понятно, почему вожак передумал. Следующий шаг жуткой ступни упал в нашем направлении. Душераздирающий рев возвестил о сделанном выборе.

На мои мысли опрокинулся тазик с ледяной водой, попутно окатив все внутренности. Пробрало до самой кожи, пошедшей знобящей изморосью белых точек. Боже…

– Не вмешивайся! – вдруг зашипела Тома сквозь зубы, состроив вожаку приветливый оскал.

Взглянув в ее спокойно-чистые, полыхающие пламенем глаза, я ошеломленно понял: она решилась. Она не отступит. После всего, что уже было, после того, что пережили, спасая друг друга…

Она спасала нас снова. Новой жертвой.

«Нет!» – еще не успев осознать происходящее мозгом, ответило все мое существо, уходя в глухую защиту и собираясь стоять не на жизнь, а на смерть.

– Только не вмешивайся, Чапа, прошу!

Я не мог. Но от меня ничего не зависело. Непоправимое надвигалось неотвратимо, как тьма поздним вечером. Кто я такой, чтобы бороться с ночью?

– Отвернись! – донесся последний крик души, и Тома сама двинулась навстречу неизбежному.

Ее конечности едва переставлялись, на тело навалилась многотонная тяжесть. С неимоверным трудом дались ей эти несколько шагов. За полметра до грозно замершего вожака она остановилась.

Он сам сделал последний шаг. Свалявшаяся косматая грива свисала до земли, неведомым образом не мешая движениям. Мощно курчавились грудь и живот. В провалах под нависшими надбровными дугами темнел обездвиживающий взор. Жертва и хищник, Тома и вожак оказались лицом к лицу. Нет, обескровленным белым лицом – к звериной морде, не несшей в себе ничего человеческого. Вскинув голову, Томе можно было заглянуть судьбе в похрустывавшие костями надежд ледяные зрачки. Но она смотрела вниз. Если вообще куда-то смотрела. Ее макушка оказалась под подбородком многократно превышавшей ее в размерах волосатой махины.

Неимоверная ручища оторвалась от пола и резко дернула девушку за загривок, запрокидывая голову назад, а глаза – вверх. В этих глазах читались ужас, слабость и вызванное невозможностью что-либо сделать повиновение. Упиваясь прочитанным, вожак взревел, могучие руки бросили девушку наземь, к ногам. Неописуемый рык торжества сотряс своды пещеры.

Томино лицо безуспешно прятало от меня влагу в глазах.

– Прошу, не смотри, я делаю это ради нас…

Не отступит, черт бы ее подрал. Тьфу, нельзя чертыхаться. В сердцах слетевшее с языка часто сбывается.

Застыв в унизительной раскоряченности, Тома выказала вождю абсолютную покорность. Отстраненное смирение перед иссушающим и вытягивающим волю необратимым постепенно овладевало ею. Перед тем, чего не миновать.

Не будь меня, ей было бы легче.

– Ну отвернись же! – из последних сил взмолилась Тома. Слезы едва сдерживались.

– Грррр! – озлился вожак на неправильные звуки.

Тома заткнулась.

Меня словно загипнотизировали. То, чего не допускал даже в мыслях, из расплывчато-возможного превратилось в кошмарное настоящее. Оно, это настоящее, смотрело на девушку как паук на завязшую мошку. Лапы у него были громадны, взор голоден, зловещая ухмылка – парализующа. Мысли – неуправляемы. Надвинувшееся тело – необозримо. Зрачки резали по живому, словно фантастические бластеры. Их острые лучи прожигали в коже дымящиеся дыры.

Тома не шевелилась. Руки и ноги словно отказали. Она будто склонилась к роднику напиться, понуро и нежеланно. Время остановилось, и, обойдя по кругу, встали у ее растопыренных голеней два жилистых столба – крепких, мощных, толстых, волосатых, перекрученных вздутыми канатами мышц. Как не обработанные резцом мастера каменные колонны, уходящие в небеса со своих корявых оснований, сливались они там, наверху, в единое целое – столь же непоправимо страшное и огромное.

Дикий зверь в человеческом облике знал, что имеет право, и что его право – неотъемлемо. Он – вожак. Тома – всего лишь самка, одна из многих, которую он изволил выбрать. Чувственная жертва, законная добыча.

Сумасшедшая мысль воткнулась мне в мозг: а ведь Тома не только жертва. Не только проигравшая сторона. Она, как дико ни звучит, победительница в лихом жизненном заезде, на полкорпуса обошедшая соперниц. Тома победила их всех, получив в награду самого сильного, самого лучшего, самого главного. Его выбор – ее честный выигрыш. Она может получить заработанный приз с полным основанием, заплатив за обладание должную цену.

Из грязи в князи. Вот чему так радовалась Пиявка. Вот почему сейчас из ее угла несется разгневанный плач. Отринутая женщина, проигравшая мелкой выскочке.

Если после всего вожак сделает новенькую постоянной спутницей, ей придется в ежедневных боях доказывать свое соответствие случайно доставшемуся высокому положению. Ей – это Томе, увы. Так что ее непредставимая жертва – только начало больших неприятностей.

А Тома ждала. Не шевелясь. Безмолвно. Покорно. Отринув сомнения, с окаменевшим лицом утопала в опустошенности, умирала в маятнике чувств, что шарахался от опаски, скатывалась в ужас – до бесконечной ненависти. А через секунду воскресала в безбашенном кураже от собственной решимости, пылая в восторге бесшабашного отчаяния, когда на все плевать и будь, что будет. Душой, телом, нервами, всем своим существом собравшись в одну заветную точку, она приготовилась к безумию грядущего. К ней, готовой на все, вдруг пришло чувство, подобное религиозному экстазу, что освобождает от принятия собственных решений. Этакое растворение в чужих желаниях. Подчиненная чужой воле по своей воле, она почувствовала себя неодушевленным предметом. Вещью. Инструментом в чужих руках.

Невозможно поверить, но свершившийся переход в разряд неодушевленности принес с собой великую свободу – безоговорочную, небывалую. Свободу и… вожделение, вдруг прорвавшееся наружу в позе, в мимике и закатившихся глазах. Словно первое на ниточке вытянуло за собой второе – паровозиком, где локомотив полной самоотдачи сцеплен с последующими вагончиками освобождения, жажды повиновения, страстного желания подарить радость и, наконец, получить ее. И такой поезд идет вперед только в правильно подобранном полном составе. Все остальное перестало существовать, размылось, исчезло, как сон во сне. Томино лицо изменилось до неузнаваемости. Охваченная сразу жаром и ознобом, девушка выгнулась дикой кошкой. Изо рта вырвался звук – жадный, нечеловеческий. Горловой рык перешел в глухой утробный, прорвавшийся из самых недр. Взмокший лоб опустился на холодный камень пола.

Клещи звериных пальцев смяли сгущенное молоко ягодиц. А мои пальцы лихорадочно разматывали пращу. А пальцы вожака сжались крепче, драконьи когти впились – будто проткнули сочную мякоть, как вилы копну свежескошенного сена.  Дрожащая Тома вскинула голову, не открывая глаз. Лицо пылало. Грудь вздымалась. Кожа вскипала пупырышками, шла волнами, а волосики на ней, где имелись, вставали дыбом. Боже, и это Тома. Та самая Тома, с которой в далеком детстве сидели на соседних горшках. С которой делили радости и невзгоды от первых детских до дерзко-взрослых последних, проходя вместе огонь, воду и медные трубы. Оказалось, что я совсем не знаю ее.

Самое паршивое – опомнившись, она не простит произошедшего ни себе, ни мне.

Рука подобрала подходящий камешек и приготовила еще один. Я спешил. Невыносимое зрелище туманило мозг, опуская его в сгустившиеся вязкие сумерки.

– Я берегу честь и репутацию, ведь потом они сберегут меня, – поднимаясь и раскручивая оружие над головой, заговорило во весь голос мое естество. Слова школьной молитвы полились сами, как молоко из дырявой упаковки. – Я не прошу – я действую. Для меня нет невозможного. Я никогда, никогда, никогда не сдаюсь. Меня можно убить, но нельзя сломать.

Человолки опешили. Тома вздрогнула. Вожак обернулся ко мне и бешено зарычал, восстанавливая порядок. При таком рыке любое существо обязано бухнуться на спинку и послушно задрать все четыре лапки: слушаю и повинуюсь, господин.

Фррр… фррр… Праща раскрутилась. Только не попасть в Тому. И только бы не промазать. Второго шанса не будет.

– Меня бьют и будут бить, пока я это позволяю. Я не позволю меня бить. Я буду бить первым. Зашита и оборона – отсроченная смерть. Бой должен заканчиваться в один удар. И он должен быть моим. И он будет моим.

Камень размером с гусиное яйцо унесся точно в лицо вожака, через долю секунды должен с хрустом вмяться в него, вбивая внутрь лицевые кости… но реакция противника оказалась фантастической. Дернув шеей, он в последний момент уклонился. И центнер смерти прыгнул на меня.

Моя рука не дотянулась до второго камня. Я пытался толкнуть врага ногами, но это все равно, что пихаться с горой. Движением доставшей лапы меня отбросило на стену. Разбившееся на разнородные кусочки тело сползло на камни, не в силах пошевелиться и ощутить себя чем-то единым. В глазах заплясали цветные пятна.

И тут в затылок приближавшегося, чтобы прикончить, зверя прилетел здоровый булыжник. Тома? Нет, она только приходила в себя, с открытым ртом наблюдая за понесшимися событиями.

Смотрик! Еще один замах – и в вожака понеслась вторая каменюка. Первый… и, возможно, последний настоящий поступок в жизни нашего странного приятеля.

Помотавший головой вожак как раз обернулся и вновь легко отклонился от летящего в морду снаряда. Человолки в пещере замерли, понимая, что обычным принуждением к миру теперь не кончится. Будет кровь. Много крови. Осталось дождаться и узнать, чьей.

Вожак двинулся на нового врага. Собравшись, я кое-как поднялся и шагнул вслед. Запрыгнуть на шею и сломать ее? Не хватит сил – раз. Противник не даст – два. Ноги едва держат, голова шумит, враг силен и опытен. Осталось либо признать поражение, либо умереть с честью.

– Чапа, не надо! – выкрикнула Тома.

Вожак обернулся ко мне.

Баммм! Баммм! – стучало то ли по голове, то ли сердце. Меня шатало. Праща, намотанная одним концом на руку, не могла помочь ничем, кроме отбора времени на заряжание и раскрутку. Этого времени не было.

До меня вожаку – два шага. Но легкое «фхх» запущенного Смотриком камня он не только услышал, но и просчитал, не оборачиваясь. Легко отклонился в сторону…

Второй камень ударил в висок. Морда дернулась и непонимающе оглянулась: это уже Тома тянулась за новым снарядом. Девушка находилась совсем рядом с разъяренным хозяином пещеры, почти под. Раскрытые лапищи потянулись к ней… и я прыгнул вожаку на спину. Веревка пращи захлестнула толстую шею, ладони дернули намотанные концы и потянули изо всех сил.

Чудовищный самец захрипел, попытался влезть пальцами под удушающий захват, освободиться…

Тома врезала ему по морде осколком обрушившегося сталактита. Потом по ребрам. Откинутая локтем, она вновь поднялась и добралась до ног. Руки принялись лупить, куда доставали: по костям, по мышцам, по коленным чашечкам.

Без ее помощи меня бы просто скинули. На подломившихся ногах вожак опрокинулся на спину, расправляясь с главной угрозой – со мной и моей удавкой.

Пол ударил не хуже противника, я едва не потерял сознание. Намотанные концы веревки спасли положение. Тома встала над упавшим вожаком и со всей дури впечатала острым концом камня в солнечное сплетение.

Еще несколько конвульсий, и поверженный монстр затих. Камень выпал из Томиной руки, она осела на землю. Я еще с минуту давил шею уже не дышащего врага. Взмыленные извилины вздыбились и едва не выпрямились, не давая забыть, как в конце любого боевика считавшийся убитым враг встает и причиняет героям уйму неприятностей. Правда, в итоге он всегда заканчивает жизнь красивым насаживанием на подвешенный крюк или торчащий штырь – чтоб герой не мучился угрызениями совести по статье «не убий». И происходит это, как правило, исключительно после схватки один на один с главным героем.

Нет, дуэли с таким чудищем я не потяну, однозначно. Разные весовые категории – как минимум. И в схватке прирожденного убийцы с прирожденным ленивым интеллигентом, пусть и помещенным для обучения выживанию во враждебную среду, победа стопудово будет на стороне той силы, что практику предпочитало теории. Даже несколько человеческих сил против одной звериной – несравнимо мало. Но. Несколько человеческих умов против звериного…

Сим победиши. Аминь.

– Чапа, все. Отпусти, – тихо вымолвила Тома. – Все кончилось.

Я отпустил только еще через минуту. Ухо удостоверилось, что дышать тело не собирается, но уроненный Томой и механически поднятый мной камень на всякий случай проломил трупу висок. Назовем это контрольным выстрелом.

Поднявшись на две ноги, я обозрел поле битвы и затихшую стаю. Никто не шелохнулся. Все смотрели на меня.

– Грррррр!!! – что есть мочи рыкнул я на них.

Король умер, да здравствует король. Я убил вожака. Теперь я вожак.