Генератор ненависти

-1-

Пожалуй, одно из самых угнетающих открытий юности – это осознание того, что, преодолев одни невзгоды, ты сразу же наткнёшься на новые. Злой рок войдёт во вкус и начнёт швырять тебе в лицо всё новые и новые испытания, а ты будешь барахтаться, захлёбываться и ловить ртом воздух, пока... Впрочем, до этого мы ещё доберёмся. А пока что представьте меня таким, каким я был тогда – молодым, затравленным, сбитым с толку. За плечами – сгоревший отчий дом, разрушенный родной город, погибшие друзья. А впереди маячит что-то непонятное, будто в дыме от пожарища. Словом, фундамент для трансформации личности был готов, но болезненная процедура оставалась пока впереди.

***

С чего всё началось? С одной из опустошённых планет вывезли несколько тысяч беженцев. Началась война – война поистине космических масштабов. Много пугающего было в ней: неизвестный противник, инопланетные болезни, полнейшая непредсказуемость того, что может случиться в будущем. А в центре всего этого – мы, лишённые дома и замученные до такой степени, что нам уже всё равно, что будет дальше.

Мы стали винтиками в огромном механизме, который двигал военными действиями. Беженцы влились в войска. Старших отправили работать по профессиям, нас же, молодёжь, сграбастали комбатанты. Вояки хитро воспользовались тем, что мы, оторванные от дома и совершенно дезориентированные, не имели никаких планов и не успели закрепиться на новых местах. Ну и, конечно, ловко сыграли на наших мальчишеских чувствах – хотите, мол, служить в элитных частях, ребята? Ну какой подросток откажется от такого?

Однако приёмная комиссия моего рвения не оценила. Напрасно я хвастался, что работал в бригаде по ликвидации биологической угрозы, напрасно распинался о своих боевых подвигах – мне выдали характеристику: «Физическая форма: посредственная, интеллектуальные способности: посредственные» и дали пинка под зад. Забавно, что через два года меня, недавно прошедшего реабилитацию после психоза и восстановления утраченных частей тела, вдруг признали идеальным кандидатом в мобильную пехоту.

Ну, а пока что я оказался в каких-то там Колониальных войсках перехвата. Что это за зверь такой, я тогда не знал. Да и знать не хотел: всё равно самые «лучшие» войска я уже проворонил. Одно лишь утешало: в эту клоаку угодил не только я, но и мои старые друзья. Сначала в «перехватчики» загремел я, а затем вдруг в одной обойме со мной оказался Скай – и это было в высшей степени странно, ведь у него-то «интеллектуальные способности» были какими угодно, только не «посредственными». Позже Скай рассказывал, что его хотели отрядить в научный состав, но он заартачился и стал требовать назначения в боевую часть. И вот этот очкарик (правда, к тому времени зрение ему уже выправили) оказался, как и я, в Колониальных войсках перехвата. И завершил наше трио ещё один старый приятель – бывший спортсмен Коул, который попросту пронюхал, куда нас перевели, и попросился туда же.

И это было хорошо – мы, одинокие, остро нуждались друг в друге и во взаимной поддержке. Так что, оказавшись снова в «банде», мы бесстрашно восприняли новое назначение и грядущие перемены в жизни.

Впрочем, начиналось всё неплохо. Нас укомплектовали  в отряды, посадили на корабли и отправили на некую базу «Прототип-18». Её грозный внешний вид наталкивал на мысли о военном объекте. Однако, несмотря на свой облик, «Прототип-18» имел самое мирное предназначение – мобильная колония. В будущем именно такие агрегаты будут покорять новые планеты, и в истории Земного Доминиона начнётся новый колониальный бум.

 «Прототип-18» насчитывал шесть комплексов – шесть куполов, под которыми гнездились маленькие экосистемы. Прямо как плоские планеты на спине у гигантской черепахи, разве что без слонов. С высоты это зрелище завораживает: под каждым куполом – свой миниатюрный материк и своё море. «Прототип-18» нёс настоящее семя жизни.

Нас отправили под третий купол. По прибытии наше разочарование только подтвердилось – «Колониальным войскам перехвата» была уготована роль стражей порядка, этаких овчарок на закрытом пастбище. В своей прежней жизни я уже хлебнул пастушьего ремесла, и меня просто воротило при мысли о том, что снова придётся на кого-то орать и пинать под зад.

Впрочем, моё мнение изменилось, едва я увидел автомобили в гараже – быстрые, норовистые, с мощными двигателями. Это были настоящие боевые автомобили, на которых ездил Пустынный спецназ - подразделение, загонявшее «одичавшие» колонии обратно под пяту Земного Доминиона. Нам ещё предстояло узнать, что наши «Колониальные войска перехвата» являются родным детищем Пустынного спецназа. Но это пока что было засекречено.

Итак, для чего нужны такие машины под куполом, где городов – раз, два и обчёлся? Нам начали заливать, что это, дескать, для поддержания порядка на дорогах и перехвата лихачей. Зелёные новобранцы поверили. Я же... Почти год назад, когда у меня на родине строили бомбоубежища, офицер-бригадир сказал, что это на случай природных катастроф. Видимо, «природные катастрофы» в его понимании означали бомбардировку инопланетными войсками... Так что с тех пор я воякам не верил – хорошо знал их любовь к вранью и секретам. Гоняться за лихачами на боевых машинах со встроенными пулемётами? Хотел бы я на это посмотреть. Но разве так уж плохо ездить на быстрых автомобилях в перерывах между нудной зубрёжкой? Так что я держал рот на замке и старался усвоить всё, чему меня учили. Трудные времена прививают терпение.

-2-

Тогда, в силу юношеского эгоцентризма, казалось, будто меня преследует злой рок: куда бы я ни попал, там всегда начиналась анархия, хаос и разрушение. Словом, если сбежал из одного ада, то обязательно угодишь в другой. Каждый раз находили «виновных», и среди тех виновных нередко оказывался я. Скажу вам, это сильно бьёт по нервам, и даже тот, кто не страдает комплексом вины, рано или поздно обзаведётся им в таких условиях.

Но в те годы я попросту не понимал, что идёт крупномасштабная война с незнакомым противником, и потому в районе военных действий может случиться всё что угодно. И тебя не минёт чаша сия. Космос – злое существо, из его тёмных недр не может придти ничего хорошего. Не на моей памяти.

Кромешный ад длиной в два года начинался обстоятельно, с размахом, будто некий сатанинский праздник. Но, как и всё самое страшное в моей жизни, стартовал этот спектакль тихо, без всяких признаков беды. Жизнь в городке протекала размеренно, каждый делал своё дело и в ус не дул.

***

Но вот наступило утро среды.

- Да что у него там под капотом? – выругался Скай.

Он прибавил скорости, машина заревела. Преследуемый нами автомобиль тоже поднажал. Я уже отказался от идеи орать в мегафон угрозы, к ним всё равно не прислушивались. Машина марки «РиА» неслась напролом, игнорируя встречное движение и пешеходов. Мы, ещё больше пугая народ сиреной, гнали следом.

Скай покосился на пистолет, что я держал на коленях.

- Сейчас выедем на проспект Хэ́лфорда, - сказал он. – Там машин меньше.

Я кивнул, поняв, к чему он клонит. На широком проспекте имелось больше простора, и Скаю не придётся отчаянно вихлять между машинами – хотя бы настолько, чтобы я успел прострелить колесо преследуемому автомобилю.

Когда мы выскочили на широкую шестиполосную дорогу, беглец втопил железку в пол и попытался оторваться. Но наш автомобиль, почуяв свободу, азартно зарычал и стремительно набрал скорость. От машин Пустынного спецназа ещё никто не уходил.

Я высунулся в окно с пистолетом наизготовку. Беглец отчаянно вилял, но из-за скорости не мог вписаться ни в один поворот. Он явно сбрендил – давил на газ и гнал, не разбирая дороги. Оставалось лишь гадать, чего же он натворил, что так старается уйти.

Я выстрелил; пистолет отозвался тугой отдачей. В обшивке преследуемой машины появилась дыра от пули – мимо. Я твёрже упёрся ногами, чтобы не мотало, прицелился и снова нажал на курок. И в этот раз попал. Покрышка буквально взорвалась, автомобиль подпрыгнул и начал вилять, оставляя на асфальте чёрные следы. Однако безумный водитель выровнял-таки машину и даже умудрился влететь в поворот, воспользовавшись заносом.

Мы нырнули вслед за ним. Он снова рванул во весь опор – ну, по крайней мере, первые двадцать метров – а потом потерял управление и вмазался в один из домов. Да так, что проломил стену и скрылся внутри, подняв облако пыли.

Несколько секунд мы со Скаем смотрели на это, разинув рты, а потом выскочили из машины с пистолетами наготове. Осторожно, мелкими шажками подошли к преследуемому автомобилю, держа его на мушке. Но это оказались излишним – незадачливый водитель лежал подбородком на руле и не шевелился. Я попытался нащупать пульс у него на шее. Ничего. В помятой машине сидел уже не человек, а стокилограммовая отбивная.

- Всё, - сказал я. – Даже «скорая» не нужна. Вызывай труповозку.

***

Я ждал нагоняя за то, что мы допустили ущерб материальной собственности и не смогли повязать преступника. Но наш шеф, полковник Гленн Ти́птон, проявил внезапную лояльность и махнул на это рукой: «Не вы же его в стену впечатали, в конце концов». Впрочем, таким добреньким он был неспроста. Едва мы со Скаем вздохнули с облегчением, как он вызвал нас в кабинет для личной беседы.

Мы вошли, закрыли и дверь и уселись перед ним, как первоклашки: спина прямая, ладошки на коленях. Типтон посмотрел на нас с лёгким удивлением:

- Вы чего это?

- Ничего, - заверили его мы.

- Кхм. – он снова покосился на нас, а затем перевёл взгляд на экран компьютера. – Вы ведь, ребята, были ликвидаторами до того, как пришли к нам? У меня записано.

- Ага, - подтвердил Скай, а я согласно закивал.

- Проконсультироваться надо, - обронил Типтон и опять уткнулся в компьютер.

- С нами? – спросил я. – В городе ведь есть ликвидационная бригада. Зачем с нами?

- Да эти… - Типтон отмахнулся. – Теоретики. В глаза ничего не видели, только учебники читали.

Он закурил, злостно пренебрегая всеми запретами.

- А вот вы, – Типтон указал на нас. – Калачи тёртые. И выжигали сами, и повоевать успели. Да-да, всё это записано.

«Всё-то вы знаете и помните, - со злостью подумал я. – Да только всё равно запихнули нас в легавые»

- Результаты вскрытия пришли, - сказал Типтон и развернул экран компьютера к нам. – На этого вашего дурака, который со стеной поцеловался.

Текста было много, вчитываться не хотелось, так что я снова перевёл взгляд на шефа. Тот пыхнул сигаретой, выражая неодобрение моей ленью.

- Злокачественная опухоль мозга, - пояснил он. – Росла, росла, вот он и свихнулся.

- А мы тут причём? – спросил я.

Типтон со смаком потянулся и закряхтел.

- Этот мужик был из новоприбывших, - сказал он. – Раньше был военным, потом его перевели к нам, на гражданскую специальность. Его брат, кстати, тоже бывший солдат. Работает в ликвидационном отряде, прямо как вы раньше.

Он подмигнул мне. Я продолжал хлопать глазами, пытаясь уследить за ходом его мыслей. Типтон, если его не остановить, закрутит свою идею так, что сам потом не разберётся.

- Так вот, эти двое братьев действительно воевали, не просто кантовались, - продолжил Типтон. -  Оба перенесли заражение, долго лечились…

Он стряхнул пепел, а потом вдруг яростно затушил сигарету.

- В общем, опухоль в голове у этого гонщика – последствия заражения инопланетным вирусом. То есть он вроде бы и лечился, и незаразен… - Типтон попытался припомнить медицинский термин, но не преуспел. – Короче, никого заразить он не мог, но сам страдает.

- Ага, - произнёс я, намекая, что пора бы перейти к сути.

- Ликвидаторы твердят в один голос, будто опасности нет, - сказал Типтон. – Но у них опыта ноль, ни одного выхода на задание не было. Так что мне интересно, что об этом думаете вы, стреляные воробьи.

Скай промолчал и свалил разговор с шефом на меня. Он всегда так делал – общаться с людьми ему было трудно.

- Труп надо кремировать, - сказал я. – И срочно, без всяких там проволочек.

- И всё? – Типтон поднял бровь.

Я усмехнулся:

- А ещё заставить всех, кто находился в непосредственной близости от заражённого, пройти дезинфекцию. По правде говоря, я бы вообще каждого жителя обрызгал, да по два раза – но кто на такое согласится?

Однако Типтон задумался над этим предложением, причём настолько серьёзно, что я даже забеспокоился.

- Ну, а если не так экстремально? – он испытующе посмотрел на меня.

- Тогда можно устроить дезинфекцию при помощи нашей системы климат-контроля, - сказал я. – Дождь из раствора, покроем всю территорию. Хотя эффективность всё равно будет не та...

- Дождь из раствора? – Типтон хрипло засмеялся. – Эх и вонять тут будет! Но мысль здравая, здравая...

Он ткнул в меня пальцем:

- Вот что! Ты у меня будешь проверяющим! Навестишь завтра ликвидаторов и лично проследишь за тем, чтобы процедура дезинфекции была выполнена как следует!

И он, радостный, уткнулся в компьютер. Скай, чёртов мерзавец, улыбался, довольный, что избежал дополнительных обязанностей.

***

Итак, я обнаружил, что местные государственные учреждения имеют странную иерархию: наш шеф Типтон стоит во главе и может приказывать всем, начиная от пожарных и заканчивая ликвидаторами. Словом, наши Колониальные войска перехвата, скрывающиеся под маской полиции, оказались гигантской рукой, крепко стиснувшей в кулаке все шесть колоний на «Прототипе-18». А я, в свою очередь, взял на себя роль наблюдателя, под чьим присмотром ликвидаторы должны были провести глобальную процедуру дезинфекции.

В штаб-квартире ликвидационной бригады меня встретили не слишком приветливо, хотя открытой конфронтации не возникло. Пара человек смотрела с неприязнью: им не нравилось, что сюда прислали восемнадцатилетнего недоросля, да ещё и рядового. Но некий Фредери́к Мо́ррисон – мужчина с пластырем на подбородке – спровадил этих нелюбезных типов вон и задавил конфликт в зародыше.

- Они просто не любят детей, - сострил он. – Пойдёмте.

Вместе с почётным эскортом меня проводили на задний двор (по пути ненавязчиво демонстрируя чистоту и порядок в штаб-квартире) и усадили на заднее сиденье комфортабельного автомобиля – в таких возят всевозможных проверяющих и прочих важных шишек. Забавно было ощутить себя большой птицей в свои восемнадцать лет.

Первые минуты поездки прошли в молчании, но затем Моррисон, сидевший рядом, вдруг подал голос:

- Сеньор Груос, могу я спросить кое-что?

- Разумеется.

Он помялся, обдумывая слова, и сказал:

- Тот человек, которого вы вчера преследовали – это мой брат.

- Мои соболезнования, - отозвался я.

- Да, благодарю… Могу я спросить: он сказал что-нибудь перед смертью?

- Нет, - я покачал головой. – Он был уже мёртв, когда мы его нашли.

Моррисон понурился. Я выдержал тактичную паузу и спросил:

- Вы знаете, почему он так?

- Мы поссорились, - сказал он. – Не то что бы сильно, но пару резких слов всё же сказали. Я понятия не имел, что он болен. Если бы знал, то, конечно, был бы помягче.

Наша автоколонна подъехала к комплексу климат-контроля; миновав КПП, мы припарковали машины на стоянке и уже пешим ходом направились к дождевым установкам.

Там снова началась игра в «большую шишку на инспекции»: мне опять устроили экскурсию, а после с издевательскими ухмылочками предложили лично проверить дезинфекционный раствор в цистернах. Донельзя раздражённый этой клоунадой, я всё же отцедил из цистерн пару капель, понюхал их, растёр на пальцах и заявил с важным видом: «Неплохая смесь». Снисходительные улыбки с лиц сопровождающих исчезли, уступив место неприязненным взглядам. Что мне и требовалось.

После моего маленького перформанса цистерны отправили на заправку установок. В 12:00, как и было обещано городскими властями, пошёл дождь. Плотные струи обрушились с неба и забарабанили по крышам и земле. Улицы наполнились резким химическим запахом. Подавая пример, я вышел из-под навеса и встал под ливнем, как истукан, хотя вчера целых два раза прошёл процедуру обеззараживания. Немного поколебавшись, все остальные вышли вслед за мной.

- Не бойтесь, - улыбнулся я им из-под струй дождя. – Одежда высыхает быстро.

Видели бы вы эти взгляды... В последний раз так на меня смотрела учительница в школе, когда я взорвал петарду у неё под носом.

Пока мы обсыхали после дождя, рядом со мной снова нарисовался Моррисон.

- Так вы – ликвидатор со стажем? – поинтересовался он светским тоном.

- Да, - отозвался я, стряхивая с одежды осадок от раствора.

- Планета 45DE92, если не ошибаюсь? – Моррисон щёлкнул пальцами. – Там появились первые ликвидационные отряды. Вы оттуда?

- Да, - снова подтвердил я.

- Ого, - он кивнул с уважением. – Винсенте... не возражаете, если я стану называть вас по имени? Винсенте, вы не могли бы выслушать мою просьбу?

- Если о покрытии каких-то грешков… - начал я, но Моррисон тут же заверил:

- Нет-нет, вопрос не в этом. Видите ли, наша главная проблема сейчас – это нехватка опытных кадров, - он помедлил, подбирая слова. – Если вас не затруднит передать мою просьбу полковнику Типтону, то скажите ему, что нам нужен консультант с практическим опытом.

Такой запрос меня весьма озадачил. Тем не менее, я передал Типтону слова Моррисона… и тотчас же пострадал за свою порядочность.

- Ха! – Типтон отмахнулся. – Очнулись! Я сам уже собирался к ним кого-нибудь отправить.

И тут он очень нехорошо посмотрел на меня. Я беспомощно оглянулся на дверь... и смирился.

- Груос, я назначаю вас консультантом, - объявил Типтон с праздничным видом. – В нагрузку к текущим обязанностям.

Увидев, как вытянулось моё лицо, он поспешно добавил:

- С дополнительным окладом, разумеется. Да ладно, Груос, чего раскис? Работать консультантом – это же курорт! Кормят на халяву, а ответственности никакой... Пользуйся!

И ведь он, черти б его драли, был уверен, что оказал мне услугу. Я же, выйдя из его кабинета, только и мог, что ругаться шёпотом и пинать стены.

***

Выгода от щедрого жеста Типтона заключалась лишь в том, что я, возвращаясь со службы, объедался не только постылым пайком, но и купленным на дополнительное жалование вредным фаст-фудом. В результате я разжирел на целых два килограмма и, что хуже, от переутомления переедал всё больше и больше.

Обетованный Типтоном «курорт» предстал очередной каторгой, где от меня требовали непонятно что и в непонятные сроки. Всё было сделано старым армейским способом, то есть чёрт знает как: сначала меня попёрли из ликвидаторов, а затем вдруг заставили горбатиться на них же, совмещая всё это с работой полицейского.

Меня отрядили главным на некий мутный проект, где армейская организация проявила себя во всей красе: сплошь секреты, сжатые сроки, а посреди всего этого – я, с нулевым допуском и неясными приказами. Ну как тут не начать переедать? Впрочем, Моррисон оказался весьма любезен и помог мне разобраться со многими вопросами. Он взял на себя вопросы логистики и всего, что требовало допуска к секретным данным. Я же вплотную занялся своими задачами: планированием, стратегией и тактикой. Можете себе представить, какая это мука в условиях информационного вакуума.

«Груос, обозначьте возможные очаги заражения». Какие ещё очаги? Откуда им взяться? Какие условия? Какие критерии? Ответ один: «Выполнять, пока под трибунал не отправили!». И я допоздна разъезжаю по городу, отыскивая уязвимые места по выдуманным мной же признакам. Получилось? «Отлично, Груос, а теперь составьте план действий ликвидационной бригады в случае активации этих очагов. И да, будьте добры составить список необходимого оборудования. Что значит “Нужен доступ к данным”? Это секрет, солдат! Выполнять! Мне плевать, как!».

            Так я и сидел над мутными цифрами, пока на помощь не пришёл Моррисон и не скорректировал мои расчёты. Его, как я подозревал, назначили моим теневым наблюдателем и, если необходимо, помощником в щекотливых вопросах. Однако отдам ему должное: Моррисон был доброжелателен, дело своё знал,  и работалось с ним очень легко.

Что же касалось всего остального... Работа была адской, я жутко уставал. Но хуже всего было осознание того, что грядёт нечто паршивое и притом весьма масштабное – неспроста же мне приказывали строить все эти планы. И я, продолжая объедаться от стресса, начал откладывать на чёрный день провизию, патроны и деньги. В тот период я был похож на хомяка, который готовится к зиме – толстел и закапывал припасы у себя в норе.

***

Но ожирению и последующему сердечному приступу не суждено было воплотиться в жизнь. Вязкие будни разлетелись в клочья, разорванные одним-единственным выстрелом – тем самым выстрелом, которым Фредерик Моррисон разнёс себе череп.

Я отправился в его квартиру – в роли как полицейского, так и ликвидатора. Патрульные и вышколенные мной юнцы из бригады очистки уже эвакуировали жителей из дома, поставили оцепление и провели первую дезинфекцию. Меня заставили напялить костюм химзащиты, и вместе со следователями я вошёл в квартиру с символическим номером «666».

Моррисон сидел за письменным столом; под креслом натекла большая лужа крови. Рядом на полу валялся пистолет – настоящая боевая зверюга, не дамский пугач. Моррисон выстрелил из него себе в рот, и теперь то, что осталось от его головы, едва удерживалось на шее.

Но и без этого на Моррисона было страшно смотреть: лицо в чёрных язвах, глаза пожелтели и закатились, рот искривлён в судороге. От трупа исходила хорошо знакомая мне вонь – смрад разложения и жжённой резины. Моррисон пал жертвой инопланетной чумы, которая когда-то выкосила мой родной город.

Я жестом подозвал медика из бригады очистки:

- Выявили источник вируса?

- Какой-то странный рецидив, - прогудел медик из-под респиратора. – Он долгое время был носителем, в неопасной норме. А теперь вдруг вирус активировался.

Я покосился на труп. С языка были готовы сорваться ругательства в адрес врачей, проворонивших потенциально опасных индивидов.

- Среди жителей города – нет, вообще всей базы – есть люди, ранее подвергавшиеся заражению? – спросил я.

Медик замялся:

- Ну... видите ли, информация о жителях колонии засекречена…

- Ах, «засекречена»?! – желчно передразнил я. – Ну так делай запрос, дорогой!

И на сей раз начальство не стало кочевряжиться. Ответ на запрос пришёл моментально: из двадцати четырёх тысяч человек на «Прототипе-18» только девять ранее подвергались заражению, но уже прошли курс лечения и были признаны неопасными.

Мой сердитый лай дошёл до командных верхов, и «охота на ведьм» развернулась с потрясающей масштабностью, а главное - скоростью. К местам проживания невезучих граждан выехали правительственные автомобили. Одному Богу известно, что мог подумать человек, когда его, не дав даже собраться, выдёргивали из дома, запихивали в машину и везли неизвестно куда.

Впрочем, нет худа без добра. Паранойя вокруг заражённых подняла на уши ликвидаторов и наши Колониальные войска перехвата; все отряды были приведены в полную готовность. Это и сыграло нам на руку при дальнейших событиях.

***

Итак, тот самый вечер, когда в закатном небе появилась огромная тень... Так уж сложилось в моей жизни, что всё самое худшее приходит откуда-то свысока.

Гигантская клякса расползлась на куполе, как чудовищная амёба. Внизу, словно муравьи, копошились мы – под вой сирен и хор испуганных голосов. Отряды ликвидаторов и перехватчиков были рассредоточены по отмеченным мной же возможным очагам заражения – практически по всему городу. Такая развёртка помогла нам сэкономить драгоценные часы – едва лишь поступил сигнал тревоги, как началась эвакуация. Автобусы с гражданскими помчались к платформам-переходникам, где их стали переправлять в несущую часть «Прототипа-18».

Поскольку наш городок был ближе к переходникам, чем все остальные, нам удалось эвакуировать почти всех жителей. Что же касалось прочих населённых пунктов... Там спасательные работы не были организованы столь же тщательно, как у нас. В некоторых местах вспыхнула сильнейшая паника, эвакуация застопорилась. Согласно официальным отсчётам, за те полтора часа, что минули от сигнала тревоги до проникновения враждебного организма под купол, удалось эвакуировать 67% гражданского населения. Все прочие по-прежнему оставались в центре событий.

Чтобы не стемнело, в центре управления остановили искусственное солнце. Оранжевый диск завис над горизонтом; наш маленький мирок погрузился в вечные сумерки. Позже эту дату с пафосом окрестили «Днём, когда остановилось солнце». Красивое название, конечно, но слишком уж романтичное, не отражающее всей грязи и страха того дня.

А бояться было чего. Сущее светопреставление – на закатном небе расползается гигантское уродливое пятно, прямо-таки сошествие нечистой силы. И, когда эта тварь умудрилась проесть своей кислотой сверхпрочный купол, поднялся жуткий ветер. Впрочем, этот ураган из уходящего в брешь воздуха быстро прервался – сначала инопланетная мерзость заткнула дыру своей тушей, а затем, когда она всё-таки исхитрилась пролезть внутрь, купол «регенерировал» – слава технологиям Земного Доминиона. Брешь затянулась вслед за тварью, а та продолжила свой полёт, нисколько не смущённая резким переходом из вакуума в кислородную атмосферу.

Теперь оно маслянисто поблёскивало в солнечных лучах – тошнотворно извивающееся не то облако, не то сгусток чернил. Оно стремительно теряло высоту. Земля огласилась испуганными воплями, однако существо, похоже, нами совсем не интересовалось. Заложив крутой вираж, тварь взяла курс на запад, а там, после внушительного разгона, обрушилась в море. Волны поднялись высотой с небоскрёб, по всей территории под куполом прошёл короткий, но проливной дождь из солёной воды.

Следующий акт этого дьявольского представления начался спустя два часа. «Они пришли из моря» – так я хотел когда-то озаглавить свои мемуары. В тот час, под остановившимся солнцем, из-под солёных волн на берег вылезли порождения инопланетной мглы – злые, быстрые и невероятно умные. Сущая чума – уничтожали всё живое, до чего могли добраться. Позже один из историков назвал их «апостолами». Они были вестниками с далёких звёзд, что явились подготовить этот мир к пришествию некоего существа – ещё не рождённого ребёнка, которого вынашивала в своём чреве Тёмная мать, покоящаяся на дне моря.

Мы, перехватчики, встретили их первыми. Нам позволили отступить лишь два часа спустя, когда стало ясно, что сдержать эти полчища невозможно. Но никто не пришёл за нами, укрепившимися в одном из тихих районов. Вместо этого, после бесконечных сорока минут ожидания, нам пришла радиограмма. Голос генерала Никса обратился к нам своим привычным, хорошо поставленным басом:

- Бойцы войск перехвата. Сейчас, когда судьба всех шести колоний на «Прототипе-18» поставлена под угрозу, единственное, что мы можем предпринять – это отсоединить третий комплекс от базы. Это решение далось мне нелегко, но иначе поступить нельзя. Воины! Под куполом остались люди, они нуждаются в вас. Я не могу больше приказывать, могу лишь попросить: защитите их! Вы – последний рубеж защиты от беспощадного противника, что вторгся на нашу землю.

Генерал выдержал паузу, словно предоставляя нам возможность в полной мере прочувствовать безнадёжность своего положения.

- Мы не бросаем вас! – продолжил он. – К вам идут отряды из добровольцев, которые решили остаться и помочь вам в выполнении вашей задачи. Мы снабдим вас всем продовольствием и боеприпасами, что у нас есть. Вы отправляетесь в далёкий космос, бойцы. Но помните: мы вернёмся за вами! Обязательно вернёмся.

И вот повисло молчание. Я ждал негодующих воплей и ругательств, поскольку сам был очень зол. Но все молчали. Казалось, они были неспособны переварить эту информацию, поверить в неё. Один лишь Коул как-то отреагировал. Он повернулся ко мне и сказал:

- Надеюсь, Скай придёт. Ни с кем другим я в машину не сяду.

В этих словах не было ничего особенного, однако в начавшемся хаосе они были такими прагматичными, такими твёрдыми. Словно поручень, за который хватаешься, когда кружится голова. А разумность, чёрт бы её побрал, в следующие два года под куполом стала дороже золота.

Интерлюдия

Я написал много, однако сейчас наступил такой момент, когда необходимо сшить лоскуты в единое полотно. Труднее всего было вспомнить и отобрать именно те эпизоды, которые имеют значение для развернувшейся истории. Теперь, много лет спустя, я собираю мозаику из фрагментов, о которых раньше и подумать не мог.

Итак, пробежимся по моей коллекции исторических книг. Недавно я приобрёл интересный экземпляр: «Продавший душу и тело». Любопытная подборка материалов о приснопамятных братьях Моррисон: об Уоррене, который разбился, когда мы со Скаем гнались за ним, и о застрелившемся Фредерике. Во второй главе книги приведена запись допроса обоих братьев – единственных бойцов, что вернулись живыми с военной операции. Цитирую отрывок:

Дознаватель: Уоррен, как бы вы описали обстановку на поле боя?

Уоррен Моррисон: Стабильная... до какого-то момента. Затем всё пошло наперекосяк.

Дознаватель: Что произошло?

Уоррен Моррисон: Они пришли из моря. Неизвестный противник, с невероятным численным перевесом. Они были одинаково враждебно настроены и к нам, и к Аэрдос.

Дознаватель: Как вы спаслись – единственные из тридцати человек?

Уоррен Моррисон: Не знаю. Я потерял сознание. Меня вытащил брат.

Дознаватель: Тогда что скажете вы, Фредерик?

Фредерик Моррисон: Мне трудно это объяснить.

Дознаватель: Попробуйте.

Фредерик Моррисон: В конце появилось ещё одно существо, тоже из моря. Но оно было огромным, крупнее всех остальных. Просто всплыло на поверхность воды и поднялось в воздух, без каких-либо затруднений. Как облако.

Дознаватель: Оно тоже было враждебным?

Фредерик Моррисон: Не знаю. Но, когда оно приблизилось... Оно летело очень низко. Кажется, я потерял сознание.

Дознаватель: «Кажется»?

Фредерик Моррисон: ... Думаю, я бредил. Иначе это не объяснить.

Дознаватель: Объяснить что?

Фредерик Моррисон: Я... Я разговаривал с ним.

Дознаватель: О чём?

Фредерик Моррисон: Что-то о рождении детей.

Дознаватель: Что именно?

Фредерик Моррисон: Не могу объяснить... Оно не объяснялось ни словами, ни образами. Я попросту не могу ни понять, ни повторить.

Дознаватель: Что случилось дальше?

Фредерик Моррисон: Не знаю. Когда я пришёл в себя, то вокруг уже не было никого живого, только трупы. Из нашего отряда уцелел только мой брат. Я забрал его с собой к точке сбора.

Интересно: братья встретились с теми же полчищами злобных тварей и тем же облакоподобным существом, что позже явились к нам под купол. Почему я уверен, что это те же самые пришельцы? А потому, что Фредерик на допросе был не до конца откровенен. Может, он и не понимал всего того, что говорила ему Тёмная Мать – именно так мы впоследствии назовём похожую на облако тварь – однако разговор он помнил и осознавал достаточно, чтобы осознавать, что он натворил. Откуда я это знаю? Дело в том, что Фредерик написал не одно, а целых два предсмертных письма. Первое предназначалось публике. Второе же, отправленное по сети – лично мне. Я бережно храню его распечатку все эти годы:

Винсенте,

Кремируйте моё тело как можно скорее. Обратите особое внимание на тех, кто ранее подвергался, как и я с братом, заражению. Обязательно допросите их о том, как они были инфицированы.

Я обманывал себя и других всё это время. То, что произошло со мной  – расплата за пренебрежение обещанием, которое я дал некому существу. Оно гарантировало жизнь мне и моему брату, однако его требования слишком отвратительны и аморальны, чтобы я их выполнял. Я отказался, и вирус, поразивший меня – наказание. Если бы Уоррен был жив, его бы постигла та же участь.

Мы можем оказаться не единственными, Винсенте.

Выходит, Фредерик вполне отдавал себе отчёт в том, что заключил сделку с неким инопланетным существом и отдал себя вместе с братом в качестве залога. Однако то, о чём его просило то существо, оставалось для меня тайной вплоть до публикации скандальной книги «Чужие дети» –  объёмного труда, где исследуется возможность появления потомства от человека и инопланетного организма. Досужие помыслы и шуточки по поводу того, как могут спариваться человек и пришелец, я оставлю всяким недоюмористам, а сам приведу цитату из книги:

Те организмы, которые люди окрестили «Тёмными Матерями», обладают универсальной репродуктивной системой. Способность считывать ДНК второго родителя и выстраивать с его помощью генотип будущего ребёнка может служить объяснением того факта, что у этого семейства ксеноморфов самцы отсутствуют как таковые.

Другим, не менее любопытным фактом, является то, что Тёмные Матери  заключают некий пакт со вторым родителем – если, конечно, тот является представителем разумного вида. Условия рознятся, однако в случае их нарушения всегда следуют санкции – в основном, смерть. «Казнь» чаще всего осуществляется при помощи различных вирусов – в том числе, и «трупной заразы» Аэрдос. Помещённый в организм второго родителя, вирус пребывает в пассивном состоянии, и в случае нарушения пакта активируется при помощи «маяка». «Маяк», в данном случае – инородное образование в мозгу второго родителя, также созданное Тёмной Матерью.

Здесь можно победно щёлкнуть пальцами. Вскрытие обнаружило странную опухоль в мозгу Уоррена Моррисона. И, если бы его брат Фредерик не вышиб себе мозги, то, думаю, в его голове мы бы тоже нашли тот самый «маяк». И снова занятный фрагмент из «Чужих детей»:

У «маяков» две роли: активатор вируса и сигнальный огонь, на который летит Тёмная Мать, почувствовав приближение родов. В этом они схожи с птицами, которые подбрасывают свои яйца в чужие гнёзда. Внедрение своего отпрыска в родную среду второго родителя является одним из требований заключённого пакта, а также залогом выживания новорождённого.

Получается, что Фредерик Моррисон, спасая себя и своего брата, заключил сделку с инопланетной тварью и согласился стать родителем нового чудовища. Думаю, это и стало причиной его последующей ссоры с братом – тот, узнав тайну, впал в истерику, прыгнул в машину и погнал куда глаза глядят.

Кстати, я подозреваю, что вся эта беготня с поиском очагов заражения, подготовкой к возможной эпидемии и прочей чушью являлась инициативой самого Фредерика. Возможно, он надеялся предотвратить таким образом вторжение, подняв на уши все войсковые части. Иначе я просто не могу представить, за что ещё Тёмная Мать активировала в нём вирус. В любом случае, Фредерик застрелился, так никому ничего и не рассказав.

Однако Тёмная Мать всё же пришла и принесла в своей утробе дитя – плод их порочного союза. И, поскольку Фредерик своим письмом назначил меня кем-то вроде преемника, забота о новорождённом легла на мои плечи. Впрочем, я оказался ужасным отчимом. Я сжёг их обоих – и мамашу, и её выродка. Лично. К чёртовой матери.

-3-

Два года под куполом. Что может произойти за два года? Ну, начнём с того, что только за одну минуту ты можешь скопытиться шестьдесят раз минимум. Чего уж там семьсот тридцать дней...

Наша безымянная республика (хотя, скорее, это был военный диктат на огрызках военного коммунизма) протянула ровно два месяца, после чего появились центробежные тенденции. Общая угроза нас отнюдь не сплотила. Недовольные тем, что все боеприпасы и продовольствие находятся в безраздельном владении перехватчиков, гражданское население подняло бунт. Несколько фракций откололись от нас и начали активную борьбу за стратегически важные пункты вроде фабрик, электростанций и установок климат-контроля. Что ещё хуже, ощутимая часть ликвидаторов и перехватчиков присоединилась к ним. Этой сепарации предшествовал кровавый налёт, когда дезертиры убили часовых и угнали несколько грузовиков с припасами.

Возьмём карту подкупольной территории и разделим материк на три части. Западный регион, причём с большим охватом водного пространства, принадлежит Тёмной Матери и её «апостолам». Твари часто предпринимают вылазки, охотясь на людей. Некоторых живьём уволакивают своей королеве и её отпрыску.

Восточная часть – наша. Общество сгруппировано вокруг кучи припасов, на которой гордо восседаем мы, перехватчики. Тут-то и выяснилась наша роль: свора злых собак, что будет держать в своём подчинении глупых овец. Директивы «Колониальных войск перехвата» держались в тайне вплоть до новой волны колонизации. Когда с «Прототипов» (в том числе и с нашего) на поверхность планет начали опускать мини-колонии под куполами, Земной Доминион опубликовал приказы. Благочестивая формулировка «Поддерживать порядок, укреплять в людях лояльность своему делу» подразумевала жёсткий контроль и неустанный пригляд за колонистами. Во время первой волны экспансии, когда многие колонии оказались оторваны от Земного Доминиона, лишь малая их часть сохранила лояльность космической сверхдержаве. Прочие либо объявляли о независимости, либо «дичали» и деградировали под грузом обстоятельств и суровых условий. Если это случалось, Пустынный спецназ огнём и мечом насаждал утраченные порядки. Мы же, Колониальные войска перехвата, рождённые от Пустынного спецназа, являлись карательным органом, который давил все поползновения к независимости в зародыше. И, как это ни иронично, мы начали выполнять своё предназначение ещё до публикации директив.

Но вернёмся к нашему злополучному мирку под куполом. Последняя, третья фракция, владеет северной частью материка. Там расположились сепаратисты, не желающие признавать нашу власть. Стычки на границах владений кровавы, но редки. Сил для настоящей войны не хватает обеим фракциям – с запада поджимают инопланетные твари.

На сепаратисты нападают чаще. Мы ни разу не пришли на помощь. Почему? Нам это выгодно – пока сепаратисты и инопланетные твари рвут друг друга, они не трогают нас. А ещё мы их ненавидим. Всех до единого. И поверьте, причин этому сотни, начиная от убийства часовых – ни в чём не повинных людей. Проклятый садист Марк Чепмен, которого я когда-то тяжело ранил, но убить так и не смог, теперь орёт во всеуслышание о военном произволе, грабежах и казнях в нашем стане. Хуже всего, что вопли этого жирдяя с удовольствием подхватывают журналисты. Но правда в том, что мы не проводили казни, пока группа сепаратистов не напала на склад и не убила часовых. И только после этого мы начали расстреливать преступников.

Нет, я не стану врать о том, что я чист. Однако следует понять, что кровью запятнали себя все до единого. Мне приходилось убивать, и убивать многих. На моей совести двести шестнадцать трупов. Раскаиваюсь ли я? Нет. Я по-прежнему ненавижу тех, кого отправил в преисподнюю. И ненавижу я их именно за то, что они вынуждали нас убивать их. Неужели вы думаете, что нам хотелось уничтожать своих же? Неужели вы думаете, что мы не пытались решить всё мирным путём? Но по ту сторону стояли новоиспечённые лидеры – властолюбивые и жадные личности – и сотни людей, опьянённые свободой грабить, насиловать и убивать, раболепно смотрели им в рот. С каких это пор они стали жертвами?

Ночь. Один из редких, но кровавых налётов сепаратистов. Колонна из автомобилей прорывает наш хлипкий заслон. Их цель – небольшой посёлок, где живут семьи защитников заставы. Короткий бой, сопротивление сломлено. Мужчин и детей убивают, женщин связывают и забрасывают, как скот, в машины. Опустошив склад, налётчики несутся обратно к границе. Но там их настигает подкрепление – мы.

Я вместе со Скаем – он, как всегда, за рулём. Мы подрезаем один из вражеских автомобилей и после короткой перестрелки убиваем водителя вместе с его напарником. С заднего сиденья выскакивает хрупкая девушка – в рваной одежде, вся вымазанная сажей.

- Помогите! – пищит она. – Они чуть меня не убили!

Скай опускает автомат, отворачивается от неё, оглядываясь в поисках новой угрозы. И в этот же миг личико девушки искажается кошмарным садистким весельем – она выхватывает пистолет и стреляет Скаю в спину.

Ей удалось удрать. Водитель их машины во время перестрелки вылез наружу, где мы его и пристрелили. Его место было свободно, даже дверь осталась открытой; этой суке только и надо было, что сигануть внутрь и надавить на газ – даже двигатель ещё работал. Я, конечно, стрелял вслед, но что толку?

Скай выжил, но с простреленным позвоночником остался парализованным ниже спины. Больше на выезды его не брали, отныне он занимался работой в тылу. Ослабший, неспособный даже в туалет сходить самостоятельно, Скай впал в глубокую депрессию. На моей памяти он дважды пытался покончить с собой, но каждый раз мы его спасали. У меня есть основания полагать, что имела место и третья попытка... Скай страдал, по-настоящему мучился, и ни я, ни Коул не могли ему помочь. Так он и жил все два года – измученный, с втоптанным в грязь достоинством.

Ту стерву я всё-таки достал. Правда, произошло это по чистой случайности. Во время погони я засандалил по одной из машин из гранатомёта, и, когда подошёл проверить, то обнаружил внутри ту самую нимфу. Тяжело раненная, она предпринимала слабые попытки покинуть горящий автомобиль и слабо стенала своим фирменным беззащитным голоском:

- Помогите... Помогите...

Меня она, само собой не узнала. Но я всё помнил.

- Помнишь парня, которому ты выстрелила в спину? – спросил я, и, не дожидаясь ответа, добавил:

- Он выжил. Даже в спину выстрелить нормально не можешь.

И я ушёл, оставив её гореть заживо во взорванном автомобиле. Она громко кричала. Но кошмары меня не мучили.

И такое было в порядке вещей. Однажды границу перешли мы – тогда началась крупная операция по срыву вражеского рейда.

Наша автоколонна врывается на заставу сепаратистов, крошит всё в капусту из пулемётов. Дальше – зачистка зданий. Я врываюсь в один из криво сколоченных сарайчиков. Внутри – разбитые бутылки, вонь самопального алкоголя. Пол замаран кровью. А на столе лежит девушка – голая, вся в побоях. Мёртвые глаза смотрят в потолок. Тело ещё тёплое.

Рядом в полумраке возня – это «защитник» заставы, который только что здесь развлекался, судорожно ищет автомат. Но оружие, как и одежду, он куда-то закинул в пылу страсти. Отчаявшись, он кидается на меня с толстой цепью, замахиваясь ей, как плетью. Этой же цепью я его и удавил. Слишком легко ему было бы умереть от пули.

Нетрудно догадаться, как всё это действует на психику. Изменения неизбежны. Сначала обычное людское отчаяние, риторические вопросы типа: «ах, ну почему все такие жестокие?». Затем внутри начинает что-то гореть. И, чем больше ты испытываешь боли, тем сильнее это нечто разгорается. Ты вдруг становишься несчастным, не можешь спать по ночам, что-то довлеет над тобой... И вдруг кипящая смола переливает через край. Нет, это не травма и не срыв. Это анестезия. Выздоровление.

И вот тогда всё меняется. Боль становится импульсом жизни. Боль и ненависть – ток, что сокращает мышцы и заставляет сердце биться. Боль не убивает, она делает сильнее. Я перевоплотился – пусть не в ницшеанского сверхчеловека, но в дышащую яростью машину. В генератор ненависти.

Что-то внутри меня начало тлеть в тот день, когда Скай получил пулю в спину. Тогда я осознал, что доверять нельзя никому. И когда, месяцем позже, я волок за собой кричащего, с окровавленным лицом, Коула, то уже не верил ни во что хорошее. Коул в конце концов остался без глаза. Ему, возможно, повезло больше, чем Скаю – всё-таки он остался в обойме, а не сел в инвалидную коляску.

Всё это располагало к чёрному нигилизму, и вскоре я оказался ввергнут в бездну жалости к себе. Все эти мыслишки: «Почему всё так плохо? За что? Я не заслужил этого!» разлагают личность, как наркотики разъедают мозг наркомана. Это сказывалось на сне, и без того нездоровом, на самочувствии, на характере... Не знаю, насколько близок я был к психологическому коллапсу, но внезапно всё стало иначе.

Озарение пришло холодным утром. Я ехал на службу по пустым городским улицам. Было рано, люди всё ещё спали в своих квартирах. Из динамиков трещала музыка – бесплодная попытка воскресить силу духа. Мозг, ещё не до конца проснувшийся, лениво философствовал – о людях, об истории, о последних событиях. Снова жалобная мысль: «Почему всё так плохо?». И вот внезапно рождается ответ – неимоверно, до боли чёткий, острый, как нож: «Из-за нас». Не из-за инопланетных хищников и их королевы. Из-за нас – злобных, недалёких кретинов. Мы продолжаем доказывать друг другу какие-то глупые принципы. Делаем друг другу подлости. Обрекаем себя на несчастья и делаем несчастными других. Мы не хотим объединиться и вместе сражаться против общей угрозы. Мы не хотим хотя бы просто хорошо друг к другу относиться. Беспросветная тупизна, беспричинная жестокость, глупая принципиальность и не менее глупая безынициативность – это и только это делало нас несчастными.

После этого открытия я возненавидел весь род людской. Как оказалось, ключ ко всеобщему благополучию был прост: всего лишь малая толика самого обычного понимания. Но секрет этот, похоже, был столь же недостижим, сколь и прост. Никто ничего не желал понимать – и не потому, что не мог, а потому что не хотел. Каждому хотелось доказать свою правоту – именно свою правоту, а не общую истину. И за это мы страдали.

Но всё это так, мышиная возня. Потому что с запада напирало нечто пострашнее, одинаково яростно налегая на обе фракции. После затяжных боёв с «апостолами» схватки с соседями представлялись дракой в песочнице. Убивать людей было легко. А вот нелюдей... Вскоре в наших краях объявилось нечто, что стало последней деталью для моей машины ненависти.

***

Когда Тёмная Мать рожала детёныша от Фредерика Моррисона, на море бушевали штормы, а земля ходила в мелкой тряске. А затем, два дня спустя,  на берег, под лучи вечно закатного солнца, вылезло отвратительное нечто. «Апостолы» почтительно кружили вокруг него, как свита.

В те дни перехватчики были заняты возведением баррикад, организацией обороны и наведением внутреннего порядка. Нам, спешно строящим своё миниатюрное государство, было не до инопланетных уродцев. Тем не менее, наблюдатели, разместившиеся на крышах высотных зданий, пристально следили за ними. Поступил доклад о том, что неопознанное существо в сопровождении «апостолов» движется в сторону одной из больниц. Но, поскольку днём раньше мы опустошили там все склады, никто уже не беспокоился. Однако следующий доклад получился несколько тревожным: тварь вместе со своими миньонами залезла в морг, находящийся на территории больницы.

Я давно заметил – у пришельцев странная тяга к человеческим трупам. И если они, не дай Боже, найдут хоть один – лучше сразу сбрасывайте бомбы. Чего я, однако не знал, так это того, что тело застрелившегося Фредерика Моррисона не кремировали, хотя на этом настаивали и я, и он в своей предсмертной записке. Впрочем, сдаётся мне, если бы сынишка не нашёл трупа папаши, то забрал бы себе чей-нибудь другой.

Затем «апостолы» начали нападать на наши заставы. Их набеги отличались цикличностью – раз в три дня. Погибших или раненых твари уносили с собой. Если никого поймать не удавалось, они принимались штурмовать укрепления заново, каждый раз всё яростнее. И так до тех пор, пока им опять не попадался кто-нибудь из людей. Нами в буквальном смысле питались – ведь мы оказались единственным источником белка на всём материке. Если человечиной подкрепиться не удавалось, то «апостолы», бывало, перебивались каннибализмом. Но такое случалось редко. Наше мясо нравилось им больше.

Спустя несколько недель мы уже лично повстречались с инопланетным ребёнком Фредерика Моррисона. Стычка случилась на одной из окраинных застав, на территории города. Нам навязали ненавистный уличный бой. В плену бетонных джунглей наши автомобили не могли гонять столь же резво, как на открытых пространствах. «Апостолы» до поры этого не понимали, а сейчас вдруг обнаружили сию тактическую хитрость. Что и неудивительно – сегодня с ними был вожак.

Мы могли бы и не заметить его, но кто-то обратил внимание на странную тень, отбрасываемую одним из зданий, и посмотрел наверх. Вслед за его воплем подняли головы и мы.

Я с первых же мгновений запомнил эту рогатую тень. Он стоял там, наверху, и командовал боем. Командовал, наблюдал и учился. Позже мы узнаем, что это для него «апостолы» уводили в плен стольких людей. Увидим и его жертв – тщательно препарированных и разложенных на мельчайшие детали. И сами ещё не раз станем для него пищей и подопытными животными. Он, сам рождённый от человека, очень любил    человечину.

В сторону здания было сделано несколько залпов из ракетниц, но существо с удивительной для своих габаритов лёгкостью спрыгнуло и дало дёру. «Апостолы» растерялись на миг, но потом, яростно теснимые нами, устремились вслед за хозяином.

С тех пор неведомый урод не подставлялся под выстрелы. Но в каждом бою, когда «апостолы» были особенно хитры, мы знали, что он где-то рядом – наблюдает и командует. Он появлялся, лишь будучи полностью уверенным в своей безопасности. А посылаемые им твари, между тем, продолжали похищать людей.

***

Несколько недель спустя на наш патруль напали. У нас было три машины; я ехал во главе. Местность была открытая, но от того не становилось легче – вместо пустых зданий «Апостолы» затаились под землёй. Они применили новую тактику: дождались, пока мы заедем поглубже, вырвались из подземных нор и взяли нас в плотное кольцо. Сквозь эту стену плоти реально прорваться, если давить одновременно на газ и гашетку. Но трупы «апостолов» амортизируют удары и выстрелы, и ты в конечном итоге рискуешь завязнуть. Что с нами и произошло.

Когда твари запрыгнули на наши машины и принялись рвать двери, мне сразу стало понятно, что этим налётом руководит тот самый монстр, которого мы тогда увидали на крыше – сын Фредерика Моррисона, как мы выясним позже. До того, чтобы Только под его командованием «апостолы» могли применить подобные хитрости – сами по себе они были довольно тупы.

Среди шести человек, отправившихся в патруль, я был самим старшим. Остальные, что находились под моим началом, являлись добровольцами из гражданских. Они ещё только набирали опыт. Я их жалел, считал себя ответственным за них. Поэтому решил поступить так же, как незадолго до того поступил мой командир, лейтенант Бёртон: передал команды по рации, а затем, обвешавшись оружием, выпрыгнул из машины. Могу сказать, что я был великолепен. Любой, кто бросается в самую гущу «апостолов», не протягивает дольше десяти секунд. Меня же хватило на целых четыре минуты – ровно настолько, чтобы пробить гранатами брешь в груде вражеских тел и позволить машинам вырваться из оцепления. И даже после их отъезда я смог продержаться ещё немного, пока не кончилась взрывчатка.

Не стану врать – умирать я не собирался. И был во всём этом кураже малодушный расчёт на то, что «апостолы», как это часто бывает, не станут меня убивать, а возьмут живьём. Что ж, я не прогадал. Правда, шрамы от зубов видны на теле до сих пор.

Меня, схватив за руки и ноги, уволокли вглубь прерии. Рядом неизменно маячила рогатая тень.

-4-

Как я не рехнулся? Можно много рассказывать о стальной воле, о крепких нервах... Но, когда я оказался в логове инопланетного отпрыска, спасли меня отнюдь не они.

То, что я видел... Этого мне не забыть вовек. Котлованы с горами трупов. Обглоданные человеческие тела. Жертвы странных хирургических операций, которые проводило «звёздное дитя». И, наконец, он сам – плод порочного союза между человеком и тварью из космических глубин.

«Апостолы», подчиняясь его беззвучным указаниям, затащили меня в полуразрушенный сарай и приковали цепями. Движения их были неуклюжими — такие тонкие операции, да ещё и при помощи зубов, им было выполнять непривычно. Но ими напрямую командовал хозяин, и после нескольких неудачных попыток твари смогли-таки дважды обвить цепь вокруг моих запястий и защёлкнуть замок.

Мы находились на одной из заброшенных ферм к северо-западу от города. Растения давно высохли, здания пришли в упадок – некоторые были просто захламлены, другие  разрушены. На заднем дворе у трупной ямы копошились «апостолы». Их чавканье отчётливо слышалось в мёртвой тишине.

Я полулежал и угрюмо озирался по сторонам. Потом ко мне подошёл он.

Закатное солнце загородила огромная тень. Донёсшийся голос при всех своих непривычных частотах был на удивление человеческим:

- Пожертвовать собой – это благородно. Но завтра этих людей снова отправят в патруль.

Я сфокусировал взгляд. Делать этого не стоило. Сквозь навеянную отчаянием апатию пробился новый импульс страха – короткий, но очень мощный. К горлу даже подступила тошнота, чего раньше не случалось.

Огромное непропорциональное тело, то ли тёмно-бурое, то ли чёрное. Редкостный урод – словно человеческий торс насадили на бесформенное нечто с крабовыми ножками. У него имелись две мощные, похожие на клешни конечности, а ниже плеч, на боках, росли небольшие рудиментарные ручки. Широкий рот щерился частоколом острых зубов. И в то же время лицо этого существа было до ужаса человеческим, в особенности глаза: такие глубокие и умные, что просто мороз по коже.

Но что отвратительней всего, так это сгусток плоти с правой стороны тела. Это был самый настоящий человеческий труп, вросший в плоть урода. Я узнал это покрытое язвами, скривившееся в предсмертной судороге лицо – таким я в последний раз видел Фредерика Моррисона.

Завороженный отвратительным зрелищем, я пропустил слова урода мимо ушей и кивнул на труп:

- Это ещё что?

Урод бросил короткий взгляд на мёртвое лицо Моррисона.

- Мой родитель, - ответил он с детской наивностью.

- И зачем он тебе?

- Моё первое вместилище, - сказал выродок. – То, что придало мне форму после рождения. Я бы многое узнал от него, будь он жив.

- Ну и какой тебе толк от него, если он мёртвый? – апатично поинтересовался я.

- Он мой родитель, - отозвался урод. – Я люблю своих родителей.

Я бы засмеялся, если мог. Урод следил за мной с неподдельным интересом. Даже голову набок склонил, как человек.

- Ну и?.. – я звякнул цепями. – Живьём сожрёшь? Или сначала препарируешь, как тех, в стойле?

Монстр окинул меня равнодушным взглядом.

- Серьёзных ран нет, - констатировал он. – Тогда я пойду, дел ещё много. Позже поговорим.

И он ушёл, часто перебирая своими крабовыми ножками. «Апостолы», пирующие у трупной ямы, тревожно вскинули головы, а затем побежали вслед за хозяином. Я остался один.

Первой мыслью было: «Вот ведь кретины!». Я немедленно попытался освободиться. Но вскоре пришлось признать, что в охране попросту не было нужды. Сбежать я не мог. От стены к рукам тянулась толстая цепь, и скрепляющий её высячий замок был крепким, как чёрт знает что. Я его так и не сломал. Это, конечно, вовсе не означало, что я сдался. Напротив, все эти долгие часы, что прошли от полудня до вечера, ваш покорный слуга провёл в бесплодных попытках расшатать болт в стене, на котором держалась цепь. Но это больше смахивало на метания волка в клетке.

В условиях вечного заката трудно сказать, сколько минуло времени. Коммуникатор у меня, само собой, отняли, чтоб не вызвал подмогу, так что часами я не располагал. Однако руки были уже покрыты кровавыми мозолями, я выдохся, а чёртова цепь сидела всё так же крепко. Так что, подобно многим до меня, я бы неминуемо очутился на столе для препарирования, если бы не один ликвидатор.

Парнишка появился внезапно – тощий, грязный, в рваной униформе. Как он освободился и почему был жив – не знаю, могу лишь предполагать. Может, над ним проводили эксперименты. Может, о нём попросту забыли или ослабили надзор. Не знаю. Главное, что он оказался там и был свободен от цепей.

Ликвидатор передвигался мелкими шажками и затравленно озирался по сторонам. К груди он прижимал, словно сокровище, компактный огнемётный ранец. Пульверизатор волочился за ним на шланге.

- Эй! – заорал я, как сумасшедший, и загремел цепью. – Иди сюда! Помоги снять замок!

А парень всё шаркал ногами, занятый своими мыслями. И вдруг – чудо: запутался ногой в шланге пульверизатора и уронил ранец. Тот, радостно булькая, покатился прочь и замер в нескольких шагах от меня.

Губы парня задрожали, как у плаксивого ребёнка. Рваными шагами он подошёл к обронённому имуществу, сел рядом и принялся бестолково заталкивать выскочивший конец шланга обратно в гнездо. После нескольких неудачных попыток ликвидатор разрыдался.

- Ну, ты! – рявкнул я, пытаясь привести его в чувство. – Очнись, чтоб тебя! Они скоро вернутся!

Плакса вновь проигнорировал мои слова. Он потратил ещё около минуты, пытаясь собрать воедино огнемёт, а потом с досадой швырнул шланг на землю. Повсхлипывав пару секунд, парень вытащил из-за пазухи нож. Длинное лезвие на миг поймало солнечный отблеск. Ликвидатор посмотрел на него, вздохнул – и перерезал себе горло.

Я впал в такой ступор, что не смог издать ни звука. Только ошалело наблюдал за предсмертными конвульсиями. Единственная польза от этого суицида заключалась в том, что нож, выпавший из мёртвых пальцев, лежал достаточно близко, чтобы я мог дотянуться до него ногой. На протяжении следующих трёх часов я ковырял им болт в стене. Ценой сломанного лезвия мне удалось-таки расшатать проклятую железку настолько, чтобы вырвать её из бетона – потянув при этом спину.

Ликвидатор-самоубийца к этому времени уже остыл. Я собрал его огнемёт – тот, как ни парадоксально, оказался вполне исправен, и бак был наполовину полон.

Драгоценные мгновения, отведённые на побег, я потратил на поиск живых людей. Но нашёл лишь мёртвые тела – аккуратно вскрытые и разложенные по тканям и органам. Впрочем, мой альтруизм всё же воздался: в раскуроченном хлеву был припаркован боевой автомобиль. Пусть он, подобно трупам в доме, был препарирован – без дверей, капота и пулемётов – он всё же был на ходу, а большего и не требовалось.

И нашёл я его, чтоб он треснул, вовремя. Ибо космический выродок со своей свитой уже возвращался. Они появились на дороге поодаль – стая скачущих тварей и высокая тень над ними.

Я в это время, чертыхаясь, пытался раскочегарить машину без ключа. Мне удалось замкнуть провода, мотор заработал. Я пустил автомобиль прямо в звериную свору. Двигатель ревел, как берсерк перед атакой, и я, кажется, кричал вместе с ним. Машина врезалась в гущу вражьих тел, раскидала их в стороны.

Один из «апостолов» запрыгнул на крышу и сунул морду в салон. Острые зубы впились мне в сгиб локтя левой руки. Повинуясь импульсу боли, я рефлекторно рванул руль; автомобиль занесло, и тварь по инерции улетела куда-то в сторону, всё ещё сжимая в зубах кусок моей плоти.

Та ещё была поездка. Но я вырвался. Машина, свободная от дверей и оружия, гнала ещё быстрее, чем обычно. Все они – и свора хищников, и их уродливый хозяин – остались далеко позади.

Я продолжал нестись по шоссе, исступлённо давя на педаль, и не обращал внимания на боль и льющуюся ручьём кровь. Из ступора меня вывела ожившая рация – пожалуй, единственный уцелевший прибор из электронной начинки автомобиля. Я застыл в предвкушении, ожидая услышать кого-нибудь из патрульных. Вместо этого прозвучал знакомый, слегка дребезжащий голос:

- Эй, перехватчик. Куда едешь? На ваших машинах стоят маяки, ты ведь знаешь. Я вижу, где ты. И мы тебя найдём. Не сбежишь.

Температура внутри меня достигла критической точки. Слишком многое пришлось вынести, чтобы промолчать. Котёл с кипящей смолой, наконец, опрокинулся, и ярость выжгла боль, усталость, страх. Я ударил по тормозам; машина с визгом пролетела несколько метров по асфальту. Окровавленными пальцами я схватил рацию и заорал:

- Ну так приходи! Приходи, я жду! С пламенным, мать твою, нетерпением жду!

При слове «пламенным» я пнул бак огнемёта. Повисла тишина. Крупная капля крови сорвалась с моей руки и с отчётливым стуком упала на пол.

- Я убью тебя, - мой голос, обычно высокий, стал похож на волчий рык. – Разорву. Своими руками. За всех, кого ты погубил. И, клянусь, тебе будет больно.

Моя сорванная глотка исторгла сумасшедший крик:

- ОЧЕНЬ БОЛЬНО! – и я грохнул рацию на место.

Ответа так и не последовало. Но я очень надеялся, что мои слова дошли до адресата. Потому что я собирался претворить их в жизнь.

-5-

Нас кидала судьба прямиком на флажки,

Рвали в клочья загонщиков пули,

Но всегда смерть свою мы встречали в клыки,

Чтобы нас, не дай Бог, не надули.

Те, кто волею слаб и чьи души легки,

Не подходят и близко к лесам.

Там отчаянной воли слепые щенки

Страх внушают откормленным псам.

Жан Сагаде́ев

Мне часто пытались вменить, будто я превратился в зверя. Те, до кого не дотянулись мои длинные руки, потом выли в унисон о моих зверствах. Правда, всем этим крикунам я могу припомнить куда бо́льшие грехи – и не один десяток трупов. Но их можно понять: правосудие они могут обмануть. Меня же... Я ничего не забываю.

Что ж, в тот день, когда я отсёк себе левую руку, мне действительно пришлось отказаться от человеческого.

Сгиб локтя – там, где меня укусил «апостол» – почернел и воспалился. Я знал, что будет дальше: заражение перекинется с руки на тело, наберёт силу – и я буду долго умирать в лихорадке. А путь до базы предстоял неблизкий. Хотя не думаю, что там бы мне оказали квалифицированную помощь. Поэтому я сделал всё то же, что сделали бы и они – положил руку на крышу машины, замахнулся сломанным ножом. Так что можете не рассказывать мне о боли. Я честен: моя ненависть жжётся в обе стороны. Прежде чем ударить другого, я бью себя. Я не жалею других, потому что и себя не жалею. И, думаю, только поэтому я остался чист перед самим собой.

Как бы ни ветвилась судьба, сколь ни была бы близкой смерть, мне выпал удел пережить болевой шок. Я смог очнуться. И после долгой поездки я вернулся в родной стан – весь в крови, с обожжённой культёй вместо левой руки.

Полагалось лечиться в покое. Но вместо отдыха мне достались только обезболивающие таблетки и скандалы – цена за возможность остаться в ударном отряде. Первые два дня я ругался с Типтоном на чём свет стоит. Он уже всё решил и не собирался сажать калеку за руль боевой машины. Однако я был неумолим и победил, сохранив за собой место перехватчика. Не в последнюю очередь потому, что на заставу снова напали сепаратисты.

Пока снаружи гремели выстрелы и звенела сталь, я не собирался отсиживаться. Пусть одной руки уже не было, но оставалась ещё и вторая. Так что я, не колеблясь, вышел с оружием наготове. Мой первый противник злорадно улыбался – в калеке он учуял лёгкую мишень. Как же он кричал…

Среди гущи сражающихся людей особенно выделялся один – вопил громче всех, нападал со спины, бил подло и насмерть. На лице читался подлинный восторг: ему очень нравилось то, что он делал. Так что наша встреча была неминуемой. Правда, он всё-таки смог улизнуть с остальными, когда начал проигрывать. Тем самым он продлил свою жизнь на пятнадцать минут – пока мы не догнали их на своих машинах.

Я оставил за собой право прикончить этого любителя ножей. Один на один он оказался так себе.

Один день из жизни перехватчика

Всё, что происходило в те дни, смешалось в одну кровавую кашу. Если меня попросят вспомнить о тогдашнем, то первыми на ум придут не какие-то конкретные ситуации. Я вспомню ощущения: запах гари и моторного масла,  металла и крови. Вспомню жар и ветер погони, рычание двигателей, крики и звуки ударов. Вспомню выстрелы и взрывы. Вспомню ярость и свою странную храбрость – храбрость человека, который уже отчаялся выжить. И вспомню, как рычит мой генератор ненависти.

Помню, однажды я сел на стул и заснул на нём же. Спал крепко, без сновидений, пока меня не разбудила Нэнси, диспетчер. Я сидел, пил предложенный ею кофе, и думал. И понял тогда, что не прошло ни одного спокойного дня: драки, перестрелки, кровь и крики – жестокость в дистиллированном виде. Посмотрел на руку – а она вся в шрамах. Глянул в зеркало – лицо как будто кошка драла каждый день. И подумал тогда: а ведь я потом вообще ни черта не смогу вспомнить.

Похоже, я был прав. Когда пришла пора описать всё в прозе, то память просто отказалась выдавать хотя бы отрывки из того, что произошло. Вот тогда-то и пригодился мой дневник. Зная наперёд, что разум не захочет ворошить прошлое, я вёл записи. Ни за что не простил бы себя, если бы забыл.

Итак, откроем мой шкафчик, где лежат все мои тетради. Вот и она – старенькая записная книжка, лежащая в самом углу. Откроем её. Первая же запись:

«16-е февраля. Ловили банидтов на живца. Не смог задержать, пристрелил одного. Другому размозжил башку».

Хочется засмеяться, и по-стариковски похвастаться: «Во-о-о, в нашу-то молодость...». Правда, смех что-то не идёт.

Вот такие у меня рассказы. Теперь я вспоминаю. О да, ещё как вспоминаю, чёрта с два такое забудешь. Садитесь, дети мои. Сейчас я расскажу вам сказку.

***

Инвалидная коляска Ская ужасно скрипела на первых порах. В конце концов, кто-то из автомехаников просто смазал ему оси моторным маслом. Сам же Скай словно не обращал внимания на шум – он вообще мало на что обращал внимание. На его счету уже была попытка покончить с собой; всякие мелочи его вообще не волновали. Сейчас он старался отвлечься от депрессии – мотался по центру, выполнял всякие поручения и вообще старался поменьше думать.

- Винсент! – он вкатился в диспетчерскую.

Мы с Коулом как раз читали доклады. Я поднял взгляд от сводки, за которую безуспешно брался вот уже в третий раз. Болела голова.

- Эти гомики из северо-западной группировки, которые нападали неделю назад, - Скай ухмыльнулся. – Передают, что сдаются.

Я не спал всю ночь; если бы остались силы, то оскалился бы. Внутри действительно поднялся кровожадный триумф, но, изнурённый, я не мог и не хотел его выражать.

- Что-то долго они думали, - заметил Коул.

- «Думали», - огрызнулся я. – Они дерьмо со штанов отстирывали, а не думали.

Коул хохотнул.

- Кто там у нас хорошо выспался с утра? – спросил я его.

- Не я, - немедленно откликнулся он.

- Найди кого-нибудь из утренней смены, - сказал я. – Пусть возьмут людей, поедут и разоружат этих уродов по всем правилам. И в карцер их.

Коул нехотя кивнул сел за терминал. Я снова вперил взгляд в бумажку на столе.

- Может, помочь Коулу найти людей? – спросил Скай.

Я открыл было рот, чтобы отказаться, но затем вспомнил: чем плотнее занят Скай, тем меньше он думает о суициде. И ответил:

- Да, помоги. Думаю, я вообще попрошу, чтобы тебя перевели сюда.

Скрипя коляской, Скай отправился на помощь Коулу. А я в очередной раз вытаращился на сводку – прямо как усталый бык на красную тряпку.

«Потери среди личного состава...». Тошнит читать эти доклады о смертях. Особенно когда откроешь досье очередного погибшего и обнаружишь, что ему нет и двадцати. Мальчишка – такой же, как ты.

После пятого прочтения смысл сводки всё же дошёл: в боевом составе появились дыры, и надо было их срочно закрыть. Кем? Думай сам. Лейтенанта Бёртона уже нет, и совета никто не даст.

- Эй, Нэнси, - позвал я. – Дай обезболивающие.

Нэнси раздражённо вздохнула и полезла в настенную аптечку. Покопавшись пару секунд, она объявила:

- Закончились.

Поганое выдалось утро. Но оно и не думало кончаться. Едва я освободился и пошёл на заслуженный отдых, как меня окликнули:

- Винсент!

- Иди в задницу! – огрызнулся я, даже не потрудившись оглянуться.

- Да постой ты! – широкая ладонь Коула легла мне на плечо.

Я вздохнул и развернулся. Образ мягкой кровати растаял в холодной обыденности. Появилось чувство, будто меня вытянули из горячей ванны.

- Типтон сказал: в утренней смене нет матёрых, - сказал Коул. – Говорит, что мы сами должны разбираться с бандой.

Я посмотрел на него неверящим взором. Ну как, как можно пороть такие глупости и оставаться серьёзным?

- Коул, у тебя как с памятью? – мягко сказал я. – Ты уже забыл всех наших «матёрых»?

Коул посмотрел на меня то ли с жалостью, то ли с раздражением. Но, по крайней мере, воздержался от своих обычных замечаний.

- Нет никого, - повторил он.

- Что значит «нет»? – разозлился я. – А Рикардо? Луис? Сильвестр?

Коул моргнул и ответил с запозданием:

- Погибли. Сегодня ночью. В сводке же написано.

В его тоне было столько осуждения, что я невольно смутился. В тот миг у меня появилось чувство непомерной тяжести – будто на плечи свалились один за другим могильные камни с этими именами.

- И что же, - сказал я, решив не поддаваться эмоциям. – Типтон думает, что мы, усталые и сонные, сделаем всё лучше?

Коул кивнул:

- Похоже на то.

Я вздохнул и сделал себе мысленную пометку потребовать потом целый день отдыха. Лягу и буду спать до пролежней.

- Пошли, - я махнул Коулу рукой и зашагал по коридору. Но уже не к баракам, а к арсеналу.

***

Я просто ненавижу грабителей и прочий сброд с большой дороги. Ненавижу так, что могу зубы себе сломать.

Хотите историю? Представьте: по междугородней трассе едет небольшой автомобильный конвой – три машины, не более. Они везут еду, воду и патроны для защитников северной заставы. Чего они не знают – не только они, но и люди в диспетчерской – так это того, что в округе завелась новая банда. И эта банда незамедлительно даёт о себе знать. Несколько боевых машин, угнанных из наших гаражей во время бунта, берут конвой в «коробку» и останавливают. Людей вынуждают выйти из автомобилей. Им обещают жизнь, если они отдадут ценный груз.

Откуда берутся ублюдки? Да чёрт их знает. Вроде бы все они – нормальные люди из Корпуса Колонизаций, с высшим образованием и хорошей подготовкой. Но что теперь с ними стало? Чумазые, заросшие, одетые в рваньё, они налетают на беззащитных людей, как пираньи. Невозможно понять: то ли им страшно, то ли они, наоборот, в экстазе от возможности безнаказанно зверствовать. А может, и то, и другое.

Они яростно убивают своих жертв: расстреливают, бьют прикладами, ножами. Труднее всего забыть не столько сам процесс расправы, сколько бородатую рожу вожака грабителей: перекошенная, со зверским выражением и совершенно диким взглядом выпученных глаз – сама смерть, свирепая в своей бессмысленности.

В живых остаётся только женщина – единственная женщина из всех экипажей. Соблазнившиеся её стройной фигурой, грабители решают оставить её на забаву... но, рассмотрев поближе, разочаровываются: женщине оказывается порядком за пятьдесят. Она плачет, молит о пощаде. Рыдает, падает перед ними на колени. Вынимает серьги из ушей – единственная ценность, что у неё есть – и протягивает вожаку. Что угодно, только оставьте жизнь. Просто пощадите.

И снова в моей памяти всплывает бородатый вожак. На его лице вздулись желваки, черты искажает нечеловеческая, звериная ярость. Ему не нужны драгоценности. И женщина для него тоже не представляет никакой привлекательности. Он выхватывает у одного из своих людей топор – небольшой поясной топор, каким комплектуют пожарников. И бьёт женщину с размаху, прямо в голову, словно рубит колоду.

Представили? Теперь подумайте, каково это: смотреть видеозапись всего описанного выше. Смотреть её, будучи не в силах вмешаться и помочь несчастным. Смотреть и метаться от бессильной ярости, потому что ублюдки ушли безнаказанными. Вы смогли представить это? Хорошо. А теперь вопрос: и как же мы должны поступить с такими людьми? Наказать? Конечно, но ведь тогда они будут сопротивляться. Будут драться, как загнанные звери, потому что знают: за такие преступления их четвертуют и даже слушать не станут. И мы потеряем ещё не один десяток человек, выкуривая эту мерзость из нор.

Что же тогда остаётся? Чтобы не было бойни (пусть и хочется), приходится обещать этому сброду амнистию и полное прощение. Возвращайтесь, мол, и мы забудем всех убитых мужчин и детей, забудем изнасилованных женщин. Возвращайтесь, и мы будем вас кормить и холить. Знаете, что самое противное в этом? То, что приходится действительно их кормить и холить. Чтобы другие бандиты увидели это и тоже захотели сдаться.

Но что случится потом... Вот потом эти бывшие бандиты и взвоют о двуличности перехватчиков. И правда, какие же мы негодяи! Пообещали прощение убийцам и насильникам, а потом подвесили их за известно что, припомнив все преступления. Такого нам эти ублюдки не простят. Но знаете, что мне больше всего здесь нравится? То, что и я их тоже как-то не прощал.

И только поэтому я согласился принять капитуляцию той банды. Потому как надеялся – о, Боже, как же надеялся! – что безнаказанным не уйдёт никто. Есть много вещей поистине невыносимых, и вот одна из них: смотреть, как этот сброд скалит зубы перед тобой: «У нас амнистия, и ничего ты нам не сделаешь». Я просто не мог спустить такого, никогда в жизни. А посему надеялся на скорое правосудие.

Но, Господи... Как же трудно было, когда начался сеанс связи. Вожак банды, этот рыжий бородатый хмырь, возомнил себя умником.

- Лично я с вами просто так не встречусь, - прокаркал он, сверля меня своим бешеным взглядом. – Я не такой дурак. Я вас знаю. Мне нужны гарантии.

Мне захотелось врезать ногой по коммуникатору. Планирует, выгадывает. Стратег хренов. Ещё и указывает мне моё место. Терпеть не могу таких.

Тем не менее, я проглотил резкие слова и сказал:

- Какие именно гарантии? Тебе прекрасно известно, что банды Гая Топмана и Эрика Рикса получили полную амнистию.

- Знаю, - подтвердил главарь. – Но я тоже не дурак.

Ишь, зациклился. «Не дурак, не дурак».

«Конечно, не дурак. Только от смерти тебя это не спасёт» - подумал я и спросил:

- Так какие гарантии тебе нужны?

- Не «тычь» мне, - потребовал он.

Тон, которым это было сказано, был преисполнен такой обиды, что на миг я забыл про злость. «Не «тычь» мне». Предо мной вдруг предстал образ профессора-неудачника из университета, который требует от студентов уважительного отношения.

- Хорошо, - ответил я. – Какие именно «вам» требуются гарантии?

- Во-первых, -  заявил бородач. – Я требую, чтобы вы приехали безоружными.

- Безоружными? – удивился я. – Как это вы себе представляете?

Он помолчал, а затем сказал сварливым тоном:

- Я знаю тебя, Винсенте Груос. Знаю тебя и твою бешеную свору.

«Р-р-р-р». Это генератор ненависти зарычал внутри – то ли в голове, то ли в груди. Зубы тут же сжались до скрежета, а мышцы лица свело в яростной судороге.

- Не тычь мне, - передразнил я. – Ты за кого нас принял? Мы – к тебе – и без оружия?!

Само собой, он не внял. Кстати, из его досье я позже узнал, что в институте этот фрукт посещал курсы риторики. Знатный демагог был этот разбойник.

- Я тебя считаю тем, кто ты есть, - сказал он. – Это ведь ты приказал передать мне голову моего человека. Да, Винсенте Груос?

- А-а-а, - протянул я. – Это ты не про того ли шустрого? Он ещё очень ножи любил. И людей, кстати, резать любил тоже.

- Он защищался, - отрезал бородач.

Одно из правил демагога: не бойся подменять понятия. А самый шик – это заставить оппонента ещё и оправдываться, доказывать обратное. Правда, кое-что всё же стоит учесть: на оппоненте, который хочет тебя прибить, такое не срабатывает.

- Нападал со спины и резал ножом, - сказал я. – «Защищался». Ему очень нравилось так «защищаться».

В голове всплыли воспоминания недельной давности. В них фигурировал этот шустрик с ножом; я рассказывал про него: в  том бою он был самым жестоким. Орал, скалил зубы, радостно хохотал после каждого убийства.

Генератор ненависти включил вторую передачу.

Следуя правилам демагога, бородач продолжил гнуть своё:

- Не подтасовывай факты, Груос. Ты убил человека, отрезал ему голову и прислал нам, чтобы запугать. Мы всё уже знаем о твоих методах.

- Если знаешь, то прекращай комедию, - потребовал я.

- Не тычь мне, - повторил бородач с нажимом. – Никто вам не сдастся, если вы не разоружитесь. А если не можешь сделать такую простую вещь, Груос, то готовься воевать с нами.

Я ответил ему кривой улыбкой. По правде говоря, я предпочёл бы воевать. А бородач ухмылялся: знал, что у нас нет выбора. Знал о нашем трудном положении и прекрасно понимал, что воевать нам – себе дороже. А потому просто не мог отказать себе в удовольствии, унизить нас окончательно. Может, страдай он меньшим честолюбием, то сдался бы нам и без таких условий. Но нет, каждый бедняк мечтает видеть себя королём.

Ну вот и гамлетовская дилемма: быть или не быть? Сражаться или пойти у гадов на поводу? Проглотить гордость перехватчика и сделать всё «по-умному», как некоторые выражаются? Сложить оружие и приехать к этим убийцам, выполнить все их требования?

Я выбрал компромисс. И ведь, что самое забавное, моё тогдашнее решение было «правильным» по всем канонам. Знаете, есть такой тип людей – продажное тварьё, которое удачно маскируется под гуманистов. Под патриотов. Вот они и кричат про «ненужное кровопролитие», выдают чёрное за белое и защищают преступников, как своих детей. Вечно беда с этими демагогами – не стесняются кричать громче других, а нормальные люди отчего-то молчат. Так вот, следуя логике демагогов, я в тот день принял верное решение. Взвесил факты: преступники хотят сдаться, разбойничать им более не выгодно. Следовательно, вероломного нападения опасаться не стоит. Нужно просто проглотить гордость и придти к ним безоружными. Взять под белы ручки и отвести в тёплые стены, с вкусной едой и свежей одеждой. Наградить за убийство и грабёж.

- Хорошо, - сказал я. – Мы разоружимся. От вас ждём то же самое, как вы догадываетесь.

Как ни странно, бородач согласился сразу. Хоть и не упустил случая насладиться положением:

- Разоружимся. Только учти, Груос: не обманывать. Мы за вами наблюдаем. С нескольких точек.

- Да неужели? – я растянул губы в улыбке.

Но он не блефовал.

- Я всё вижу, и не только на экране. Ты сидишь на капоте, болтаешь ногой. И с тобой ещё шесть экипажей. Я всё вижу, Груос. Разоружайтесь. Сейчас же. Чтобы я видел.

Генератор ненависти включил третью передачу. Я почувствовал, как от ярости сбивается дыхание, а сердце начинает стучать быстрее. Пальцы сжались в кулак с такой силой, что захрустели суставы.

- Да? – я стиснул зубы. – Тогда мы тоже будем смотреть! Условия выполняются в двустороннем порядке! Понял, дегенерат?

Он пропустил грубость мимо ушей. Его не волновало даже то, что мои люди действительно заняли позиции с биноклями и стали наблюдать за разоружением его банды. Бородач в тот момент чувствовал себя победителем – он показал, кто здесь главный, и вывел меня из себя. Властолюбие было потешено.

Мы разоружились. Отстегнули кобуры, скинули в кучу автоматы и ножи. Пришлось даже отсоединить пулемётные ленты от автомобильных орудий. Все были угрюмы и насуплены. Насмешка бородача давила, приводила в ярость. Но отдам должное этой банде: под нашими биноклями они точно так же побросали в груду оружие и, совершенно беззащитные на вид, направились к нам на своих грязных машинах.

Думаю, каждый из нас прокручивал в голове ту видеозапись нападения – как расстреливают мужчин, как женщина молит о пощаде, а её убивают. Наверняка у всех в голове звучал вопрос: «Почему это мы должны им уступать?». Не оттого ли мы тогда «забыли» про всякие пустяки? Например, я и не вспомнил, что в кармане у меня лежит кастет. А про маленький пистолет за пазухой... ну разве можно упомнить все мелочи? Коул, например, начисто «забыл» про нож в рукаве. Не могу припомнить, что там было у других ребят, но лёгкая забывчивость напала тогда на всех. Знаю точно, что ещё по ящичку пулемётной ленты в каждой машине всё же нашлось... Ну что поделаешь? Стресс. Память иногда подводит.

Я увидел своё лицо в зеркале заднего вида, пока мы ехали. Брови наехали на глаза, чуть ли не полностью их закрыв – только белки злобно посверкивали исподлобья. От носа к уголкам губ пролегли складки, как у сварливой бабы. А мне всего лишь девятнадцать лет.

В оружейном отсеке, что в машинах перехватчиков находится на месте бардачка, копался, матерясь, Коул. Он подсоединял к пулемёту ленту из запасного «цинка». Правда, руки у Коула росли известно откуда, и механизмы его за это не любили.

- Есть! – возвестил он после пятой попытки, когда из отсека, наконец, донёсся щелчок. – Лента пошла!

Я кивнул. Коул взялся за ручки управления пулемётом, тут же выпрямился и засиял, забыв о прежней угрюмости. Заряжать он не любил, но, когда доходило до стрельбы, то упрашивать его не приходилось.

- Ну, на что ставишь? – спросил Коул.

- Ни на что, - буркнул я, скорчив злую гримасу.

- А почему? – не унимался Коул. Когда на него нападал приступ общительности, он превращался в зануду. – Они же могут обмануть. Нападут, попытаются угнать машины.

- Не нападут, - отрезал я. – У них перед глазами пример: две банды сдались и теперь вовсю жируют у нас. Ты бы на их месте как поступил?

- Вот именно, - Коул снова помрачнел. – У меня девушка получает паёк – едва на сутки хватает. А этих... кормят досыта.

Я промолчал, не найдя, что ответить.

Встреча с разбойниками напоминала сходку бандитов. Наши автомобили остановились неподалёку друг от друга. Молчание и пыль – разве что перекати-поле не скачет по прерии. И вот мы с ленивой задиристостью гангстеров вышли под сухой ветер. Бородач со своей кодлой двинулся нам навстречу. Я подумал: интересно, а какое оружие «забыли» выбросить они?

Мы встали друг напротив друга. Обе стороны старались держаться гордо, обмениваясь презрительными взглядами. Бородач, само собой, вылупился на меня. В его взоре снова появилось то странное и неумолимое бешенство, с каким он убивал людей. Мой генератор ненависти, чуть затихший к тому моменту, вновь зарычал.

- Ну и? – вопросил бородач тоном победителя. Судя по его позе, в своём воображении он сейчас поставил ногу на поверженного дракона. – Что дальше, Груос?

- Дальше – опознание, - сказал я. – Я должен записать всех вас.

- Это для чего же? – насторожился бородач.

Услыхав тревогу в его голосе, прочие бандиты тоже напряглись. Один из них, с головой, похожей на драную щётку, непроизвольно коснулся правого кармана. Ага, вот где твой нож. Я не смог отказать себе в улыбке.

Оборванцы посмотрели на меня с тупой агрессией уличной шпаны. Им нравилось запугивать, нравилось осознание своей кучности и неумолимости. А я, чтоб мне лопнуть, до ужаса хотел их спровоцировать. Заставить накинуться на нас.

- Нужно, - отрезал я. – Или вы решили жить вне базы данных? И тогда кто вам будет раздавать пайки?

- Что-то я не припомню никакой базы данных, - задумчиво произнёс бородач. – Раньше просто раздавали всем еду, без выдумок.

- А теперь база есть, - ответил я. – Чтобы некоторые не пытались получить сразу два пайка.

За правым плечом бородача стоял ещё один персонаж – бледный и тощий, с сеткой вен по всему телу. Не знаю, болел ли он, или всегда был таким худым; подозреваю, что он сидел на каком-то самопальном наркотике. Его непрерывно била мелкая дрожь, а запавшие глаза моргали с куда большим интервалом, чем у нормального человека.

- Знаю! – взвизгнул он сорванным голосом. – Они улики копят! Чтоб потом всех сдать, когда Доминион вернётся!

Бородач поднял руку, обрывая его истерику. Тощий замер и с силой закусил губу, пытаясь унять дрожь.

- Ну и? – произнёс бородач, сверля меня стоячим взглядом. – Это вы что же там удумали? А, Груос?

- Да кому вы нужны, - устало отозвался я. – У меня приказ.

- «Приказ», - передразнил бородач. – Мозги мне пудрить вздумал? У перехватчиков есть протокол. Ты ему не следуешь. Знаешь закон хоть, молокосос? Всё должно быть по закону! И если задержание проходит не по протоколу, то оно не имеет юридической силы. Я знаю, как сдавались другие банды – в полном соответствии с протоколом. Но Груос у нас решил, что он вне закона. Да, Груос?

Я посмотрел на него с неверием: откуда только берётся эта наглость? А он, приняв мой взгляд за беспомощность, поспешил довести дело до полной победы:

- А твой начальник хоть знает, как ты выполняешь работу? Сейчас я свяжусь с ним, Груос, и всё узнаю лично. И ты мне в этом поможешь. А если откажешься, то никакой сдачи не последует. И будешь всю жизнь потом унитазы чистить.

Машина ненависти внутри меня раскалилась добела. Я задрожал, прямо как тот наркоман за спиной бородача. От кожи пошёл такой жар, что, казалось, можно было прикуривать сигареты.

Бородач выкатил на меня свои глазищи и рявкнул командным голосом:

- А ну быстро включил связь с командиром! Живо, я сказал!

- Ты, - сказал я. Язык отказывался подчиняться. – Ты... рассказываешь мне про закон? Ты... ты, сука гнилая, приказываешь мне? Ты. Приказываешь. Мне?!

Ребята рядом напряглись – но не для того, чтобы удержать меня. Их взгляды были устремлены на бандитов. Я прямо-таки чувствовал, как в воздухе запахло кровью.  Бандиты, не таясь, потянулись к спрятанному оружию. Один лишь бородач оставался неподвижен, но глаза его начали наливаться кровью.

- Вот как ты заговорил, - сказал он. – Ненадолго тебя хватило. Ну ничего. Это раньше ты мог резать людям головы. А теперь тут главный я. И никто вам уже на помощь не придёт.

Ну да, их было больше, чем нас. И все ухмылялись, смотрели с весельем: сейчас мальчиков-перехватчиков будут свежевать.

Меня перекосила такая гримаса ярости, что можно было заработать паралич лицевого нерва. Удивительно даже, как удалось что-то выговорить:

- Ты знаешь какой у меня приказ, гнида? Принять добровольную капитуляцию или...

Я вперил в него злобный взгляд, прямо в эти выпученные глаза:

- ... уничтожить.

- Это ты меня так захотел испугать? – бородач сощурился.

Он выдержал несколько секунд напряжённого молчания, а затем вдруг, не вдыхая, выкрикнул:

- Убить их!

Генератор ненависти включил верхнюю передачу и заревел в полную мощь. Более не сдерживаясь, я заорал:

- Бей ублюдков!

 Перехватчики брызнули в разные стороны: те, что были в задних рядах, прыгнули в машины, к пулемётам; мы, стоявшие впереди, кинулись на противника.

Мы сшиблись – иначе это не назвать. Первым мне попался тот, у которого голова была похожа на швабру. Он налетел сбоку, схватил меня за единственную руку и оскалился – больше бить мне было нечем. Я врезал головой, расплющил ему нос, как поганку. Чужая кровь захлестнула мне лицо. Бандит хрюкнул и откинулся назад, всё ещё держась за меня, а я, даже не пытаясь высвободиться, пнул его в колено – сбоку, прямо в сустав. Нога бандита с хрустом переломилась, он зашёлся в крике и тяжело свалился на землю. Я тут же забыл о нём.

Мимо пролетел ещё один разбойник – с ножом в глотке. Он плюхнулся в пыль передо мной и остался дёргаться в последних судорогах. Я беспардонно наступил ему на грудь и перешагнул, уже встретившись глазами с новым врагом.

Это был тот наркоман, который орал на меня из-за плеча главаря. В вихре яростно сцепившихся тел он уже успел забрызгаться кровью, и глаза его горели, как угли. Хуже того, он отнял у кого-то пистолет. На моих глазах он убил одного из перехватчиков – просто пристрелил, почти в упор, в висок. Кровь разлетелась кровавым облаком и осела мелкими брызгами на дерущихся. Убитый перехватчик упал.

Лицо наркомана исказилось в гримасе невероятного торжества; он тут же поднял оружие, выбрав новую мишень... и в этот момент кто-то из наших тоже начал стрелять. Нарик поймал пулю первым – прямо в пах. Его прошило насквозь. Не веря, он поглядел на окровавленные штаны; затем радость на его лице, словно маска, сменилась карикатурной гримасой боли, и он нелепо плюхнуся в пыль. Я подлетел к нему, не различая дороги, и с размаху, со всей яростью, пнул в перекошенное лицо. Наверное, мой удар убил его; но, надеюсь, он всё же успел помучиться. В следующий раз этого наркомана я увидел уже в морге. Никогда ещё так не радовался чужим страданиям.

Рядом снова бахнул выстрел. Вошедший в раж перехватчик опустошал обойму в противников; они падали один за другим, как подкошенные. Кто-то из бандитов пытался отстреливаться; помню, ему сунули в рот его же пистолет и нажали на курок. А затем ожили наши пулемёты: едва лишь в гуще тел наметился какой-то промежуток между «своими» и «чужими», стрелки выдали длинную очередь.

И вот здесь бандитам стало по-настоящему страшно. Сначала они ощутили ужас, увидев, с какой яростью их убивают перехватчики. А когда пулемёты начали рвать их на куски, они впали в настоящую панику – панику животных, настигнутых лесным пожаром. Они прекратили стрелять, прекратили драться, и просто бросились наутёк. Мне ещё не доводилось видеть людей, которые бежали вот так – словно бы скелет пытался вырваться из тела.

Я сплюнул кровь – мне расшибли лицо, а я даже не заметил – и заорал:

- Жми на газ! Дави их!

Рядом, едва не задев меня зеркалом, пронёсся автомобиль. Я успел заметить Коула на водительском месте. Он резко вывернул руль, целясь прямо в спины убегающим. Машина и люди столкнулись со страшным грохотом; тела, словно манекены, закувыркались в воздухе. Когда они упали, то уже не шевелились. Коул, словно ему было этого мало, врубил заднюю передачу и снова проехался по ним, изуродовав трупы до неузнаваемости.

Мимо меня проехали ещё автомобили, поднимая ветер. Несколько штук блокировали машины разбойников; остальные устремились вслед за убегающими бандитами. Пулемёты просто не умолкали, от их грохота можно было оглохнуть. Пришла мысль: стоит дать команду, чтобы щадили тех, кто сдаётся. А затем её вытеснила иная, совершенно беспощадная мысль: а зачем? Чтобы кормить их нашей едой? Чтобы держать их в безопасных помещениях, пока остальные будут рисковать жизнями? Нет уж. Захотели воли, захотели насилия и крови? Так пусть этой же кровью и захлебнутся.

Лишь один нужен был мне живым. Пусть ненадолго, но всё же живым. И я видел его, видел с удивительной чёткостью в вихре из тел, как если бы он светился в темноте. Взъерошенные борода и волосы, белые глаза на выкате – этот лютый, лишённый всякого смысла взгляд убийцы, что будил во мне зверя.

Бородач дрался яростно и злобно. В его движениях, конечно, угадывался страх, но то была паника загнанного в угол зверя, который уже не надеется выжить. И я подумал тогда, что ему пока нельзя умирать. Пусть сначала испытает подлинный страх – тот самый ужас перед неумолимым роком, что чувствовали его жертвы. Не разбирая дороги, я двинулся к нему. Рука нащупала в кармане кастет.

Какой-то придурок налетел на меня с воплем и сшиб с ног. Он попытался пырнуть меня заточкой несколько раз, но железка бессильно скребла по кожаной куртке. Я толкнул его ногами, спихнул с себя, а затем набросился сверху. После труп этого человека пришлось опознавать по анализу ДНК – у него не совсем осталось зубов.

Бородач завладел ножом. Он сделал несколько неудачных выпадов, его обезоружили; тогда он просто схватил противника за лицо – и яростью вдавил большие пальцы ему в глаза. Перехватчик заорал от боли.

Я вклинился между ними; бородач получил локтём в лицо и отлетел назад. Я бросил на ослеплённого товарища короткий взгляд – убедился, что он хотя бы жив – а затем спикировал на ненавистного противника. Мой кастет разворотил ему лицо: разорвал губу, содрал кожу со скулы и свернул нос набок – этот здоровенный нос, торчащий из сальной бороды.

Я размахнулся, готовясь врезать ещё раз, да посильнее. Но под конец смазал удар, решив всё-таки не убивать. Нет, рано. Пусть помучается. Не верю ни в рай, ни в ад, так что и смерть видится мне концом всего. А раз так, то и для этого урода смерть окажется избавлением. А избавления он не заслужил. Нет уж.

Драка захлебнулась, разве что ещё кое-где происходили стычки. Бандиты оказались раздавлены, избиты, застрелены и зарезаны. Те, что остались в живых, либо сдавались, либо пытались продать жизнь подороже. Один такой умник попытался напасть на меня со спины – ударил по голове разряженным пистолетом, даже кровь пустил. Но его в буквальном смысле забили... головой об машину. А затем всё стихло.

Бородач издал хриплое «кха», обдав меня кровавыми соплями. Он пошамкал разорванными губами и смог-таки выговорить:

- Ну и что теперь?

- Теперь? – переспросил я, задыхаясь. – Чай с конфетами. Встать, паскуда!

Я рванул его за воротник и поднял. Ноги его не держали, он харкался кровью хрипло и хрипло дышал. Чтобы освободить руку, я толкнул его  спиной на одну из машин. Перехватчики сгрудились вокруг нас, глядя в угрюмом молчании. Ни на одном лице я не заметил сочувствия, даже намёка за оное. Это послужило мне молчаливым одобрением.

- Ну, - я поудобнее пристроил кастет в руке. – Значит, закон знаешь наизусть? Ну так ответь...

Я подошёл к бородачу вплотную, чуть отведя руку назад:

- Убить часовых и ограбить склад – это... ПО ЗАКОНУ?! – кулак с кастетом утонул в животе бородача. Разбойник захрипел.

- Отобрать еду у работяг – ЭТО ПО ЗАКОНУ?! – я врезал ему в подбородок. Бородача откинуло в бок, но перехватчики подхватили его и поставили на место.

- Убивать безоружных, убить женщину, которая молит о пощаде – ЭТО ПО ЗАКОНУ?! – я ударил его прямо в разбитую скулу, стараясь разворотить рану посильнее. Бородач издал жалобный, хриплый возглас.

- Стой, - простонал он, харкаясь кровью в бороду. – Я сдаюсь. Не бей меня.

- Мне твоя сдача уже без надобности, - сказал я. – Но да, бить я тебя уже не буду. Дайте цепь!

И снова – ни одного возражения со стороны перехватчиков. Когда несколько человек застрелены, а ещё больше изувечены, либеральные замашки умирают. Поэтому из всей банды, причём немаленькой, в живых осталось лишь три человека, и то один был так изувечен, что не мог ходить.

- И чего с ними делать? – спросил Коул, глядя, как пленников заковывают в наручники.

Я поморщился. Странная штука праведный гнев. Правду говорят: «вора бьют не за то, что украл, а за то, что попался». Если бы увидел своими глазами их зверства, как в случае с их вожаком – а такие зверства с их стороны были, я уверен – то приказал бы убить. Но, раз ничего такого я не видел, то даже появилось некое подобие жалости.

- Сажайте в машины, приставьте ствол к башке, чтоб не дёргались, - сказал я. – Отвезём домой. Должен ведь хоть кто-то дожить до суда.

Бородач молчал, только переводил затравленный взгляд с одного перехватчика на другого. Заметив, как он занервничал, я тихо сказал ему:

- Нет, ты до суда не доживёшь.

Раненых и убитых уложили в машины. Затем нам принесли цепь. Коул помог мне обвязать ею шею бородача; другой конец прикрепили к заднему бамперу машины. Разбойник шатался и тяжело дышал.

- А теперь, - сказал я. – Ты побежишь. Если будешь бежать быстро, то, может, доберёшься до базы.

Я пихнул его на землю; он упал, как тряпичная кукла, и скорчился, ожидая новых побоев. Но мы с Коулом развернулись и пошли к машине. Я, как всегда, сел на водительское место и включил зажигание. Заурчал двигатель.

- Смотри, - ухмыльнулся Коул. – Зашевелился.

В зеркале заднего обзора было видно, как бородач судорожно пытается встать.

- Как же, - я сжал зубы. – Уже понял, что сейчас будет.

Бородач смог встать на четвереньки. Он попытался ослабить цепь на шее, но не вышло. Я тронул машину тихим ходом. Позвякивая, цепь начала натягиваться. Бородач задёргался ещё сильнее, стараясь скинуть с шеи петлю.

Я газанул. Машина рыкнула, чуть рванулась вперёд. Разбойник, до того не могущий даже на ногах устоять, с перепугу вскочил на ноги.

- Вот то-то же, - пробурчал я. – Всегда был бы таким послушным.

Наш кортеж отправился в обратный путь. Мы ехали медленно, похожие на картину художника-сюрреалиста: вереница автомобилей, и человек с цепью на шее, неуклюже трусящий следом.

Коул сидел, развернувшись, в пассажирском кресле и неотрывно, с нехорошим интересом, наблюдал за бородачом.

- Может, прибавить скорости? – предложил он, покусывая ноготь большого пальца.

Я бросил взгляд в зеркало заднего вида и снова сосредоточился на дороге.

- Так неинтересно. Пусть устанет.

Коул хмыкнул с неодобрением. Ему хотелось зрелища. Однако, когда разбойник впервые запнулся, он оценил мой замысел. Веселье только начиналось.

Бородач снова споткнулся, попытался угнаться за машиной, но не устоял и грохнулся в пыль. Его поволокло по земле. Коул тихо и зло рассмеялся. Разбойник смог подняться и даже похромал несколько шагов; затем его снова опрокинуло и потащило вслед за машиной.

- Быстрее! – крикнул Коул, войдя в раж.

- Нет, - сказал я, покачав головой. – Пусть встаёт.

Думаю, тот, кто хоть раз, упав с мотоцикла, проехался по земле, может вообразить, что это такое – волочиться по прерии за машиной. Пытаясь избежать новых царапин, бородач раз за разом вставал и бежал, задыхаясь. Затем его силы вновь иссякали, он падал, ехал лицом по земле, снова поднимался, снова бежал... Знаю, это зверство. Но разве то, что этот разбойник творил с другими людьми – не зверство? Мне на этот вопрос ответить нетрудно. А потому совесть меня не мучает вообще.

Спустя какое-то время у бородача не осталось сил. Он всё чаще падал и подолгу не мог встать. Увидев это, я сначала хотел прибавить скорости, как предлагал Коул, но затем передумал: ещё рано. К тому же, время для игр пока не настало: у нас были раненые, и, чтобы не трясти их, приходилось ехать медленно. Мы ждали, когда до нас доберётся медбригада, высланная с базы. Когда им передадут раненых, можно будет разогнаться до нормальной скорости. Так что бородач мог пока продлить свои мучения.

Позволю себе отвлечься ненадолго. Готовясь сесть за эту книгу, я решил ознакомиться с уже вышедшими мемуарами, чтобы не отталкиваться только от того, что видел сам. Первой в списке была книга «Нас бросили» – как утверждали критики, «шокирующе честная» и «режущая, будто нож, своей страшной правдой». Думаю, вам эта порнография тоже знакома, кто же о ней не слышал... В общем, она занимала лидирующие позиции в области исторической документалистики. Ясное дело, что и я должен был причаститься – всё-таки написал её собрат по несчастью, кто же его поймёт лучше, если не я?

И уже с первых строк я почувствовал гнилой душок. Воняло чем-то таким мерзким и неправильным от этого текста. Автор был раздражающе обтекаем, он крайне мало рассказывал о себе, но всегда уделял много внимания сценам моральной деградации колонистов, оставшихся под куполом. Вонь достигла своего апогея, когда я добрался до сцены группового секса, где все участники накачались самодельной наркотой. А затем я прочитал фразу, после которой с яростью швырнул книгу об стену.

«... и как же стыдно, мучительно стыдно вспоминать обо всём, что мы делали в том беззаконии!».

Именно здесь и вскрылся гнойный нарыв; я понял, откуда идёт этот смрад. Учёные, инженеры и простые работяги не станут стыдиться – они работали в поте лица, чтобы наша маленькая колония ни в чём не нуждалась. Перехватчику не за что оправдываться – он сражался за порядок и справедливость. И только разбойник, сбежавший от закона, чтобы вволю насиловать, убивать и грабить, станет хныкать о том, как ему мучительно стыдно. Да уж, вот у них было всё: и оргии под наркотой, и содомия, и публичные истязания, и массовые изнасилования, и людоедство. Но этот человек, конечно, побоится сказать открыто, что он один из этих выродков. Он скажет, что так поступали все без исключения.

Так к чему я это рассказываю? А к тому, что мне ни хрена не «мучительно стыдно» за то, что я делал со всеми этими нелюдями. И все эти вопли типа «чинил расправу» или «самосуд»... просто присмотритесь к тем, кто это орёт. И тогда вы обнаружите, что это либо чокнутый идиот, который вообще не знает истории, либо продажный политик, покрывающий чьи-то интересы, либо же... бывший бандит, пытающийся белой краской замазать своё прошлое. Именно последние и составляют большинство тех, кто нынче рассказывает про бесчинство перехватчиков под куполом. А посему подумайте как следует: что же такого они сотворили, что им «мучительно стыдно», за что их зверски убивали перехватчики, и что это они так стараются забыть?

Поэтому можете сколь угодно шокироваться и возмущаться тем, как подробно я описываю свои «зверства». Мне не жаль этих людей. Ведь это и не люди вовсе. Свои мучения они заслужили сполна.

И всё же защитники преступников могут возрадоваться на миг. Ибо восторжествовала так называемая «справедливость» – когда я начал докладываться по рации, на меня подняли крик.

- Ты чего там вытворяешь?! – возопил капитан Кин, на тот момент бывший координатором операций. – Груос, придурок долбанный! А ну прекратить! Твою мать! Тебе какой дали приказ? Какой?

- Принять капитуляцию или... – начал было цитировать я, но он меня оборвал:

- «Принять капитуляцию» - это значит привезти всех людей ЖИВЫМИ! А ты что там учинил, полудурок? А ну быстро снять этого человека с цепи и оказать ему помощь! Груос, ты...

Он издал нечленораздельное рычание и заявил:

- Молись, чтобы этот ублюдок выжил! Иначе я тебя так же проволоку!

Коул подождал конца разговора, а потом, когда я положил рацию обратно, сказал:

- А я думал, ты его пошлёшь.

Я невесело ухмыльнулся, затем снова погрузился в привычную угрюмость. Махнул рукой в сторону бородача:

- Иди, освободи этого. Позову врачей.

Медик, только оторвавшийся от раненого, отнёсся к моей просьбе с большим неодобрением.

- Лекарства, что ли, на этих тратить? – буркнул он, но, тем не менее, пошёл к нашей машине.

Бородач к тому времени выдохся окончательно. Более не похожий на прежнего себя, грязный и изодранный, он охал и корчился на земле. Исчезла угроза, исчезла опасность, даже неумолимая ярость в глазах, которую, казалось, ничто не истребит, потухла.

С него сняли наручники. Коул даже не пытался поднять бородача – напротив, оставил валяться на земле, поставив ему ногу на спину. Когда разбойника перевернули на бок, он слабо вскрикнул и снова начал пускать кровавые слюни.

Врач – позже я узнал, что бандиты убили его сына и невестку – озаботился лишь тем, что проверил раны бородача. И, убедившись, что они не смертельны, просто протёр их влажной тряпкой и ушёл, начисто забыв о бинтах и лекарствах. Мы не стали ему напоминать. Бородача уложили мордой вниз на заднее сиденье, а Коул уселся на него сверху и приставил пистолет к уху. Но, думаю, это было излишним – после мордобоя и пробежки бандит вырубился и не шевелился до конца поездки.

Триумф победы над бандитской мразью сдулся. Когда мы прибыли в расположение базы, то нас не встречали, как героев. Избитых бандитов, и бородача в том числе, подхватили на руки и заботливо – едва ли не заботливей, чем раненых перехватчиков – понесли в лазарет. Из диспетчерской показался Кин со своими замами. Он пошёл к нам. Я с неудовольствием заметил, что перехватчики, до того смотревшие мрачно и гордо, стали прятать глаза.

- Груос, - сказал Кин. На его лице вздулись желваки; казалось, он был готов ударить меня. – Объяснись.

- Бандиты отказались... – начал я, но он перебил:

- Знаю! Ну так какого хрена ты устроил мордобой?

Мне захотелось пнуть его в живот. Всегда терпеть не мог эти выволочки – ты ведь сам видел трансляцию с камер, сам всё знаешь! Ну так чего пристал? Хочешь наказать – так наказывай и не трать воздух. Избегая конфликта, я повторил ровным голосом:

- Бандиты отказались сдаваться...

- Я всё видел! – снова перебил меня Кин. У меня возникло желание сделать круглые глаза и вопросить: «Неужели?!». – У тебя требовали провести задержание по протоколу. По ПРОТОКОЛУ, Груос! Ты перехватчик или кто?

Я зло посмотрел на него. Тем не менее, сдержался и спросил лишь:

- Если вы всё видели, то скажите: что же нам оставалось?

Кин обжёг меня злобным взглядом.

- Значит, так, вы, - он обратился к перехватчикам. – Сдавайте оружие – и чтобы каждый сейчас написал рапорт! Никуда не уходить, пока я с вами не разберусь! А ты, Груос...

Он посмотрел на меня так, будто боролся с искушением рявкнуть: «Расстрелять!».

- ... пойдёшь на разговор. Шевели копытами!

Я прошёл вслед за ним по коридору, сопровождаемый молчанием и угрюмыми взглядами. В арсенале, всё так же под наблюдением Кина, я сдал оружие, расписался, а затем мы продолжили свой путь. Шагали быстро, но время отчего-то тянулось так, что я почувствовал себя идущим на эшафот. Честно сказать, я не боялся выволочки или какого-то там наказания — всё-таки считал себя правым, а мой образ жизни и вовсе начисто уничтожил страх перед чем-либо, даже перед смертью. Просто не хотелось всей этой нудятины: глупых вопросов, выволочек и ненужных процедур. По моей логике всё было просто: коли я вам не понравился — срывайте значки, отбирайте оружие и выгоняйте вон. А крики поберегите для кого-нибудь другого.

Вопреки моим ожиданиям, мы пришли не в кабинет Кина — напротив, мы прошагали мимо и направились дальше, в самую глубь штаба. Стало ясно: меня ведут на разговор к самому шефу, к Типтону. И я даже воспрянул духом, ведь с Типтоном всегда было разговаривать легче, нежели с крикливым Кином. По крайней мере, теперь можно было надеяться, что выволочка будет короткой и по существу.

Типтон встретил нас своим вечно усталым взглядом. Иногда мне казалось, что он родился с кругами под глазами. Впрочем, чему здесь удивляться? Достаточно было и на своё лицо посмотреть — и не скажешь, что тебе девятнадцать лет.

- Кин, постой снаружи, чтоб никто нам не мешал, - попросил Типтон.

Капитан кое-как подавил недовольную мину. Он, по-видимому, решил, что сейчас со мной будут миндальничать; фаворитизма Кин не одобрял. Он кивнул и вышел в коридор. Прежде чем за ним закрылась дверь, я увидел, как он встал, широко расставив ноги и сложив руки за спиной.

- Садись, - Типтон устало махнул на стул для посетителей.

Я сел и посмотрел на шефа с вежливым вниманием. Полагалось, наверное, напустить виноватый вид, но скромности мне вечно не хватало.

Типтон помолчал, словно пытаясь подобрать слова, а затем спросил в лоб:

- Винсент, ну и зачем это было?

 «Зачем» - вопрос отличный. На него трудно ответить вменяемо, даже если чётко видны причины и следствие. Почему-то всегда хочется начаться ругаться и трясти кулаками.

Тем не менее, мне хватило наглости перейти в наступление:

- Неужели не понятно? Они же не сдаваться хотели, а перебить всех до единого.

- Какое ещё «перебить»? – Типтон скривился, как при мигрени. – Винсент, ты как будто вчера родился! Они всегда так делают, когда полицейские их вяжут: кураж показывают, чтоб с чистой совестью отсидеть. Ну так пусть покуражились бы.

- Вожак сказал: «убить их», - напомнил я ненавязчиво. – Это «просто кураж»?

Типтон бросил на меня сочувственный взгляд, каким смотрят на умственно отсталых.

- Ты разве не понимаешь, ради чего всё это замышлялось? – спросил он с неподдельной болью. – Мы же обсуждали это вместе с тобой, Винсент. Мы хотим, чтобы все бандформирования сдались. Сдались без лишней крови. Ради этого можно и потерпеть издевательства чуток.

Я ушёл в крутое пике:

- Да? Неужели непонятно, что с этого всё и началось? Те, кто пришли, уже начали наглеть! Сначала они просто издеваются, задирают. А потом? Драки, грабежи, изнасилования! Это же паразиты, они по-другому не могут! Сначала мы стерпим – а потом вон, это бородатое рыло нас собирается резать живьём!

Типтон грохнул ладонью по столу, прерывая мою тираду.

- Какой же ты мальчишка, - сказал он в звенящей тишине. – Совсем забыл об этом. Уже давно говорю с тобой, как со взрослым...

Он откинулся на спинку кресла, привычным движением вцепился в сигаретную пачку. В ней закончились сигареты, но Типтон не обращал на это внимания. Медленно, по кусочку отрывая от пачки, он смотрел куда-то справа от меня и думал. Затем, когда доводы упорядочились в его голове, Типтон вновь заговорил со мной. В этот раз - уже жёстче:

- Слышал про христианское всепрощение? Про грех гордыни?

- Типа «подставь другую щёку»? - съехидничал я. - Вот только не надо мне загонять про...

- Ты хоть понимаешь, что означает «блаженны кроткие?» - спросил Типтон.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но он продолжил:

- Сейчас я тебе объясню.

И рявкнул так, что стены задрожали:

- Это значит: засунь свою гордость себе в задницу! Поглубже! И утрамбуй как следует!

Да, скажу я вам... Встречал я набожных людей, но Типтон был такой один. Я порой подозревал, что он на самом деле собирался стать проповедником или капелланом, но его не взяли из-за своеобразной манеры читать проповеди.

Между тем, Типтон продолжал рвать и метать:

- У тебя есть ЗАДАЧА! У тебя есть ДОЛГ! Забыл уже про присягу? Ты перед ЛЮДЬМИ ответственность несёшь! Для чего, по-твоему, мы даём амнистию бандитам? Чтобы не пришлось воевать. Не гробить своих! А ты?! А ты всё про свою гордость думаешь! Нашёлся лев, царь зверей! Баран!

Типтон злобно швырнул сигаретную пачку об стол. Было видно, что он в последний момент сдержался, чтобы не запулить ею в меня.

- Ну и? - Типтон выкатил налитые кровью глаза. - Ты понял хоть, какие будут последствия? Теперь уже никто не сдастся! Придётся драться, терять людей, отвлекать ресурсы от войны с пришельцами. Молодец, Винсент. Отличная работа!

На миг мне стало стыдно. Но только на миг. Безусловно, слова были сильные, но я чувствовал гниль, неправильность. Думаю, каждый из нас хоть раз испытывал подобное: вроде бы не придерёшься, но запашок всё равно есть. Поэтому я не стал стыдливо прятать в глаза.

- За твою халатность, - сказал Типтон охрипшим голосом. - И за пренебрежение приказами я снимаю тебя со службы и даю приказ на твой арест. Пойдёшь под трибунал.

Признаться, я даже страха не ощутил. Была усталость, была обида. А потому и мысль пришла соответствующая: «Ну и гори оно всё огнём». В конечном итоге, когда я в последний раз спал нормально? Каждая ночь и желанна, и кошмарна. Хочешь спать, глаза смыкаются сами, едва касаешься подушки. Но потом начинаются сны. Они смутны и полны движения, я постоянно дерусь, убегаю, преследую... В этих снах всё окутано кровавым туманом, в них есть лишь два цвета: красный и оранжевый – краски крови и огня. А когда просыпаешься, то лучше себя не чувствуешь: ты слишком мало спал, чтобы унялась головная боль. Пусть арестовывают. Хоть посплю.

Типтон тщетно пытался рассмотреть у меня хоть какой-нибудь намёк на сожаление. Разочаровавшись, он махнул рукой:

- И чего я от тебя жду... Сам в твоём возрасте был безмозглым.

Он вздохнул и позвал:

- Кин!

Капитан вошёл в кабинет и замер в ожидании. Он расшифровал выражение лица Типтона и просветлел: раз полковник так огорчён, то никаких поблажек для меня не предвидится.

- Приказываю арестовать Винсенте Груоса, - сказал Типтон. – И поместить его под стражу для дальнейших следственных мероприятий.

Кин кивнул и повернул голову ко мне:

- Винсенте Груос, вы арестованы по приказу командования. Вы лишаетесь своих полномочий, ваши приказы отменяются. Вы помещаетесь под стражу для дальнейшего следствия. Прошу добровольно проследовать за мной, иначе буду вынужден применить силу.

Ишь какой. Сразу на «вы». А до этого я был «Груос, придурок ты долбанный!». Захотелось скривиться, но я отказал себе в этом удовольствии. Решил уйти с достоинством. Кивнул Типтону, поднялся из кресла и, сопровождаемый Кином, покинул кабинет.

Уже в коридоре Кин нарушил всю торжественность и тихо сказал мне:

- Чтоб без финтов. А то наручники надену.

Я усмехнулся. Ну-ну, заковывай в наручники однорукого человека. Будет любопытно посмотреть. Вновь возникло желание подколоть Кина, чтобы посмотреть, как он будет выпутываться. Но очень уж хотелось насладиться осознанием его глупости. Я продолжил свой путь, преисполненный достоинства. Хотя достоинство это было специфическим: неторопливо шёл и, нахмурившись, смотрел перед собой. Пожалуй, наручники всё же пригодились бы для полноты картины.

Мой арест не особенно афишировался, но слухи о гневе начальства уже успели расползтись по нашему отделу. И то, как я, сопровождаемый Кином, шёл по коридорам, всё поняли однозначно: Груоса взяли под арест. Встречные бросали на меня взгляды: пугливые, любопытные, просто недоумённые. Кин шёл позади; видеть его я не мог, но всё же чувствовал исходящие от него волны раздражения. Он терпеть не мог зевак и сейчас, похоже, боролся с искушением разогнать всех криком. Эти взгляды раздражали его донельзя. А я молча упивался его дискомфортом.

Процесс помещения под стражу не представлял собой ничего особенного. Внесли в базу данных, забрали жетон, знаки различия, личные вещи. Отобрали куртку и ботинки, однако всё же проявили снисхождение и оставили ремень в штанах – все прекрасно понимали, что вешаться я и не подумаю. А после оформления меня повели в третий блок, в камеру.

Не знаю, до какого состояния нужно себя довести, чтобы тишина тюремного блока почиталась тобой за благо. Разумеется, наша тюрьма не была каким-то мрачным местом, но всё же нужно быть очень, очень усталым, чтобы, очутившись там, почувствовать себя будто на Земле Обетованной. Коридор был широк и ярко освещён; камеры на нашей базе отличались особым устройством: стены и двери были выполнены так, что со стороны коридора они были прозрачны, а изнутри – нет. Заключённые не видели меня. Зато я видел их: те самые знакомые лица, бандиты, которых мы с ребятами ловили.

- Сажаешь меня в один блок с самыми злостными? - бросил я через плечо идущему сзади Кину. – Это типа комплимент или как?

- Ну прости, - сказал он ехидно. – Пятизвёздочных номеров нет.

Мне отвели камеру с правой стороны, в самом дальнем конце коридора. Обошлись без формальностей: я просто переступил порог, и за мной закрыли дверь. Щелчок замка – и время утратило свой ход. Ну вот и всё. Ни обязанностей, ни забот, ни каких-либо дел. Весь мир сжался до тесного пятачка меж белых стен: есть лишь унитаз, койка без матраса, да светильник на потолке заливает всё мертвенно-белым светом.

Этот неестественный свет в камерах не гасили никогда. Говорят, это сбивает суточные ритмы, деморализует и ломает психику. Но, видимо, это срабатывает только на тех, у кого осталось достаточно сил, чтобы о таком думать. Я же улёгся на жёсткую койку и...

***

Хотелось бы сказать, что спал, как на перинах. Но сравнение напрашивается, как всегда, в моём духе: валялся, будто труп в морге. Несколько паршивых снов всё же приснилось, но мозгу, похоже, было не до них. Я лениво просмотрел кошмары, как плохое кино, и забыл о них тот час же. Организм ещё какое-то время пребывал в состоянии тревоги, ожидая, что его вот-вот разбудят. Но будильник не звонил, дежурный не орал «Рота, подъём!», и никто даже не явился утром, чтобы меня разбудить. Так что я спал и проснулся лишь дважды, чтобы сходить в туалет.

Завтрак, правда, всё же принесли. То была обычная тюремная баланда – какая-то малопитательная жижа, продукты на заключённых не тратят. Меня тоже не баловали. Не знаю уж, было ли это какой-то демонстрацией, но я никаких претензий предъявлять не стал. Долгий сон не снял усталости, и измученное тело требовало продолжения. Поэтому я проглотил завтрак и свалился обратно.

И снова проснулся – не знаю, когда. Часов с собой не было, а свет в камере горел как обычно. Больше спать не хотелось. Однако вопрос, чем заняться, не вставал. Я мог бы стать чемпионом по ничегонеделанью. Мастер-класс: лежишь плашмя на койке, смотришь в потолок пустым взглядом. Заниматься этим можно до бесконечности. Просто представьте себе, какое это блаженство – обычный, ничем не разбавленный покой. Отдыхает не только тело, но и душа. Никаких тяжёлых дум и никаких забот. Просто тишина.

Знаю, что для человека, которого вот-вот отправят под трибунал, такое спокойствие как минимум легкомысленно. Но, если серьёзно, то я и сейчас не вижу каких-либо причин, по которым надо было вскочить и начать метаться по камере. Начните разбираться сами, и всё станет ясно: от моих действий выгод перехватчикам было куда больше, чем вреда. И только гибель нескольких людей в той стычке удерживает меня от того, чтобы заявить, что ущерба не было вообще.

Бандиты, которые уже начинали наглеть, оказались поставлены на место. Пряник, конечно, штука неплохая, но что поделаешь, если воспитуемый зажрался и перестал видеть края? Врежьте ему кнутом похлеще – аппетит вернётся тут же. Прямо скажем, бандиты уже начинали напоминать жирного кота, которого зовут к миске с рыбой: идут медленно, вперевалочку, с презрительным взглядом, как бы делая одолжение. Могут сдаться, а могут и не сдаться. Но вот я проволок по прерии одного из главарей, и здесь им пришлось задуматься: чёрт, а если не сдаться, то ведь убьют... Кураж куражом, но драться с озверелыми перехватчиками уже не забавно – шансов на победу маловато. Как говорится, «предложение, от которого нельзя отказаться»: только попробуй не возьми пряник, того гляди в зубы вколотят. Так что бандиты, пораскинув мозгами, справедливо решат: лучше сдаться самим. А то ещё приедут злые парни и надругаются над заднепроходной непорочностью.

И я был прав: когда меня всё-таки забрали из камеры и повели на допрос, я увидел, что за прошедшие сутки в тюремном блоке прибавилось обитателей.

- Откуда столько набрали? – спросил я у Кина.

- Вчера сдались, - бросил он через плечо. – Пришли добровольно.

После этого Кин, поняв, что сболтнул лишнего, стал нем, как рыба, и больше ничего не отвечал. Ещё бы. И он, и я прекрасно знали: бандиты пришли сдаваться, потому что не хотели, чтобы с ними сотворили то же, что и со вчерашней бандой.

Ещё одним поводом для моей наглости являлось понимание: мне не впаяют высшую меру наказания, да и в тюрьму вряд ли запрут. Ведь, как ни крути, в нынешнее время разгула бандитизма наши люди чтят перехватчиков за героев. Если бы я угодил под трибунал раньше, ещё до откола сепаратистов, то мой расстрел не вызвал бы общественного резонанса – стая бешеных собак загрызла одного из своих, и что с того? Но нынче, когда перехватчики защищают людей от бандитов, казнь одного из самых ярких оперативников сулит лишь подрыв авторитета, и не более того. Так что меня, скорее всего, просто уволят, и это будет максимум моего наказания.

И даже потом нет нужды бояться яда или отравленных игл. Типтон и его администрация просто не пойдут на такой шаг. Почему? Ну, во-первых, на врага системы я ну никак не тяну. А во-вторых, вспоминается старый лозунг: «Сила в правде». И ведь это действительно так. Когда жизнь похожа на штормовое море, то кому ты будешь доверять больше? Только тому, кто честен. И нам, перехватчикам, приходится быть честными – перед собой и перед теми, кого мы защищаем.

Словом, у меня на руках были все козыри, и никакого душевного смятения я не испытывал. Чувство правоты и собственного достоинства  было настолько сильно, что в дешёвом позёрстве не возникало нужды. Я не ухмылялся и острил, а просто шёл вслед за Кином, с прямой спиной и твёрдым взглядом. Кин и конвойные, в свою очередь, тоже ничего не демонстрировали – никаких наручников, тычков в спину или тихих угроз. Всё просто и без изысков, в полном соответствии с протоколом.

Меня отвели в дальний конец корпуса; тамошними помещениями редко пользовались. В одном из таких «необитаемых» кабинетов, за бесцветным письменным столом ждал следователь. Это был один из наших, штатных. Его не посылала никакая разведка, он всегда работал в нашем следственном отделе. Он был молод – едва разменял третий десяток – носил короткую стрижку и тихо разговаривал. Он встретил меня скучающим взглядом – взглядом человека, которому поручили рутинную и глупую работу, просто ради формальности. Когда конвойные вышли за дверь, он вежливым жестом указал на стул. Я сел и замер в расслабленной позе, по-прежнему сохраняя молчание.

На столе, по правую руку от меня, стоял миниатюрный компьютер. Следователь включил на нём запись и повернулся ко мне:

- Начнём?

Я сухо, пусть и без излишнего ехидства, отозвался:

- Не вижу причин отказываться.

Следователь, словно солдат щитом, прикрылся профессиональной вежливостью. Посыпались вопросы:

- Где вы родились?

- На планете 45DE92, посёлок «Лесной-11».

- Вы были братья или сёстры?

- Нет, я был единственным ребёнком в семье.

- В семье возникали конфликты?

Я посмотрел на него с недоверием. Ощущение было такое, будто я угодил на сеанс к психоаналитику. Знаете, из тех, которые ищут у всех своих пациентов какие-то детские травмы.

- Нет, - ответил я. – У нас были доверительные отношения.

Следователь на мой ответ не отреагировал никак. Сдаётся мне, он не удивился бы, даже если бы я начал расписывать унижения со стороны матери или юношеские гомосексуальные опыты. Вместо какой-либо реакции следователь выстрелил ещё одним вопросом:

-  Отец или мать допускали некорректные политические высказывания?

Я ответил решительно:

- Нет. Отец и мать были исключительно преданными людьми и меня воспитывали так же.

Опять равнодушный взгляд в ответ. И снова:

- У родителей имелись судимости? Или мелкие административные наказания?

Я, начиная закипать, ответил:

- Нет.

Следователь, даже не обращая на меня внимания, продолжил:

- У вас до службы в армии имелись судимости? Преступления?

- В досье всё есть, - ответил я усталым тоном. – Не было никаких судимостей или нарушений ни до службы, ни во время её.

- Ясно, - отозвался следователь всё так же флегматично.

Он попросту отрабатывал заданную ему работу, без какой-либо отдачи. Всё это было обычной формальностью, чтобы не выкидывать меня из перехватчиков просто так. Сначала нужен допрос, затем, если надо, обследование у психиатра, а потом и трибунал. Что-либо кому-либо доказывать, по сути, и не нужно. Есть отличная запись с камер, где я даю команду: «Бей ублюдков!». Какие тут могут быть вопросы?

Следователь посмотрел на меня с нарастающей скукой. Он напоминал одного учителя из моих школьных лет — молодого педагога, который даже не скрывал, что ему в тягость с нами заниматься. Я даже ощутил ту же самую антипатию к следователю, какую испытывал к учителю.

- Вы отдали приказ, - следователь даже посмотрел на экран, будто меня надо было специально цитировать. – «Бей ублюдков».

- Да, именно такой приказ, - подтвердил я.

- Причины? – поинтересовался он сухо.

Я устало ответил ему:

- Говорил уже сто раз: попытка нападения на оперативный состав. Повторить приказ, который мне дали?

- Прошу, - вежливо отозвался следователь.

- «Принять добровольную сдачу бандформирования. В случае отказа уничтожить», - процитировал я и почувствовал себя королём мира. О да, как же здорово, когда под тебя нельзя подкопаться.

- Вот как? – следователь задрал брови.

Я почуял подвох и насторожился. Вот теперь завоняло по-настоящему.

- Позвольте, теперь уже я процитирую тот самый приказ, - следователь снова посмотрел на экран компьютера. – «Принять добровольную сдачу бандформирования. Все возникающие требования удовлетворить». Это тот приказ? Или где-то затаилась ошибка?

- Вы издеваетесь, что ли? – спросил я.

Как ни странно, в происходящее верилось с болезненной чёткостью – настолько,  что даже возмущения не поднималось. А почему бы и нет? Можно и сфабриковать улики, всё равно спросить не с кого.

- Никаких издевательств, - невозмутимо ответил следователь. – Я цитирую официальный приказ. Приказ, который получили вы и ваши люди.

- Не может такого быть, - ответил я. – Приказ был другой. И его получили не только мои люди, но и другие команды – двести человек в совокупности.

- Напротив, - мягко сказал следователь. – Все остальные перехватчики подтверждают: вам приказали выполнять все требования сепаратистов. Про уничтожение там не говорилось ничего.

Однажды в детстве мне сказали, что из меня получится великолепный актёр. Окрылённый, я записался в школьный драмкружок. Всё виделось в радужном свете: сначала я покорю всех своим талантом в школе, а затем, сдав выпускные экзамены, уйду в большое кино и начну блистательную карьеру. Но затем выяснилось, что репертуар нашего маленького театра состоит отнюдь не из Шекспира. В основном там ставили что-то претенциозное и донельзя глупое.  Несмешные комедии, трагедии, которые и слезы не выдавят, безвкусные водевили, никчёмные моралите, блеклые мюзиклы и бездарные пантомимы – и посреди этого куча людей, которые старательно делают вид, что занимаются высоким искусством. В итоге, в драмкружке я продержался месяц. А затем, не желая более участвовать в вопиющей безвкусице, ушёл.

И вот теперь Типтон, похоже, выступал режиссёром какого-то отвратного, откровенно порнографического водевиля. А играть в нём должен был я, причём в добровольно-принудительном порядке. Ну уж нет, в такой дряни я участвовать отказываюсь. Актёрская честь дороже.

- Вы читаете мне неверный приказ, - сказал я громко, чтобы диктофон максимально чётко записал мои слова. – Это подлог, с помощью которого вы фабрикуете дело. Настоящий приказ звучал совсем иначе, и его слышали ещё двести бойцов.

- Это громкое заявление, - отозвался следователь с невозмутимым лицом. – Но факты говорят об обратном.

Он намеренно втягивал меня в спор, дабы я утратил контроль над собой и раскричался. Поскольку возможности скрестить руки на груди не было, я твёрдо упёрся ладонью в бедро и молвил своё последнее слово:

- Повторяю, приказ звучал так: «Принять добровольную сдачу бандформирования. В случае отказа уничтожить». Его получил не только я, но и остальные команды перехвата. И если вы фабрикуете подобное обвинение ещё и в отношении их, то это масштабное преступление против своих же людей. В таком случае, я отказываюсь принимать участие в предательстве моих товарищей и поддерживать ваши сфабрикованные обвинения.

А следователь, не теряя самообладания, смотрел на меня с хладнокровным вниманием и кивал. Выслушав меня до конца, он спросил:

- Как я понимаю, вы отказываетесь сотрудничать со следствием?

- Отказываюсь, - твёрдо ответил я. – Предательство – поступок, недостойный солдата. Жаль только, что вы об этом забыли.

- Хорошо, - сказал следователь. – Если вы отказываетесь давать показания, то нашу беседу придётся прекратить.

Он выключил запись и позвал конвойных. Меня забрали из комнаты и в том же сопровождении повели обратно в тюремный блок. Моё равнодушие сменилось мрачностью, чувством обмана и грязи. Когда мы начали спускаться по лестнице, я не вытерпел и спросил у Кина:

- Капитан, что творится с приказом? Вы и тех двухсот перехватчиков упекли?

Он оглянулся на меня с мрачным презрением и ответил:

- Хватит всякую чушь спрашивать.

И больше ничего не сказал. Я тоже не стал допытываться. Кин либо ничего не знал, либо не хотел говорить. Но я подумал тогда, что в аду лично попрошусь к Кину в палачи. Буду обжаривать на сковороде и его, и Типтона – в масле, чтоб хрустели как следует.

Когда мы вошли в тюремный блок, я всматривался в камеры с особым вниманием, надеясь отыскать знакомые лица. Но никого, хоть сколь-нибудь похожего на перехватчика, там не было, одни лишь исхудалые сепаратисты.

- Не крути башкой, - сказал Кин, поняв, чего я высматриваю. – Отвалится.

- И как ты только по ночам спишь? – тихо заметил я.

- А я вообще не сплю, - буркнул Кин.

Оказавшись в камере, я тяжело плюхнулся на койку и уставился в потолок. Ну вот и всё: прощай, спокойствие. Если уж Типтон додумался провернуть такое, то и до судилища недалеко. «Господа присяжные и жюри, подсудимый признан виновным в преступлениях против всего человечества». Можно и расстрелять там же, чего мелочиться. А главное – зачем? Просто чтобы прикормить у себя бандитский сброд, этих паразитов? Получить их лояльность? Лояльность предателей? И ради этого осудить двести честных человек, которые сражались за справедливость?

В ту ночь я ненавидел Типтона даже сильнее, чем инопланетного врага.

***

Я настолько увлёкся своей историей, что почувствовал большой соблазн умолчать о главном до последнего. Пережив какое-нибудь приключение, ты всегда хочешь, чтобы твой слушатель испытал то же, что и ты сам. А посему вначале мне очень хотелось до последнего удерживать читателя в неведении и только в конце раскрыть все тайны – в точности так же, как произошло и со мной. Но у меня есть и другое желание, куда более сильное: я хочу, чтобы вы почувствовали весь масштаб происходящего, всю его грандиозность и сложность. Может, я и позволю себе кое о чём умолчать до кульминации, но кое-какую картину вам нарисую.

В частности, я просто возьму документальную книгу «Горячий ветер». В отличие от мерзостной «Нас бросили», это труд достоверный и подробный. Открою третью часть, она называется «Консолидация». И выберу в ней самую последнюю главу – ту самую, где и произойдут наши события. Автор посетил архив, изучил рассекреченные журналы из нашего штаба и привёл из них следующие цитаты:

Вторник, 15-е февраля.

Группы перехвата 11, 15, 46 и 54 расквартированы в резервных корпусах базы. Командирам групп поступил приказ: держать в строгом секрете статус групп, а также привести бойцов в состояние готовности №1.

Ну, начнём по порядку. «Резервный корпус» - это блоки административных зданий, находящиеся в самой глубине базы. Они никем не заняты и находятся под строгой охраной. Иначе говоря, тех самых двухсот, якобы «провинившихся» перехватчиков спрятали там, от чужих глаз подальше. И никто не знает, что эти бойцы мало того, что не находятся в заключении, так ещё и ждут сигнала к началу операции – вспомним про готовность №1.

Но ведь этого мало. Вот следующая запись из журнала:

Среда, 16-е февраля.

Поступил приказ на распределение амуниции из арсенала между вспомогательными группами перехвата. Стандартным набором вооружения укомплектованы группы 60, 61 и 62. Командирам групп приказано привести личный состав в состояние готовности №1.

Опять готовность №1! Три вспомогательные группы вооружены и готовы начать операцию! Давайте посчитаем: в общей совокупности, в состояние боевой готовности было приведено триста пятьдесят человек – почти весь оперативный состав нашей базы. Не иначе как война начинается... Продолжим читать ту же запись, от 16-го февраля:

22:53. Мобилизованные группы перехвата выдвинулись в населённый пункт с интервалом в пятнадцать минут. Указанные позиции заняты.

Итак. Наши бравые бойцы небольшими группами, чтобы не привлекать внимание, выехали на своих машинах в вечерний город и заняли свои позиции, ожидая приказов.

***

Ко мне пришли утром шестнадцатого февраля.

Тишину нарушил щелчок замка, и дверь начала открываться. Настороженный, я сел на койке. Когда заключённого забирают из камеры, ему сначала дают команду встать у задней стены и нагнуться в непотребную позу, вытянув кверху руки; если же приносят еду, то её просто просовывают в специальную щель. Похоже, намечался какой-то необычный визит.

На пороге появились трое: молодой надзиратель и... Типтон и Кин. Я, уже настроившийся на самое худшее, напрягся пуще прежнего. Командиры, между тем, неторопливо вошли в камеру. Надзиратель засеменил вслед за ними с табуреткой в руках, которую услужливо подставил Типтону. Тот уселся напротив меня, а Кин навис за его плечом, сжимая в руках какой-то пакет. Надзиратель покинул помещение, не задавая вопросов и не оглядываясь. Дверь по-прежнему оставалась открытой.

- Как спалось, Груос? – поинтересовался Типтон, как ни в чём ни бывало.

Я помолчал пару секунд, пытаясь выдать едкий ответ. Но сострить не удалось, и я ограничился простым:

- Неплохо.

- Значит, отдохнул, - резюмировал Типтон. – Может, теперь будешь чётче соображать.

Я посмотрел на него с неодобрением. Моя гордость – штука прочная, и всё-таки Типтон умудрился её задеть. Тебя упекли по сфабрикованному обвинению, а потом ещё и разговаривают так, будто ты нажрался, наблевал диспетчерше в декольте, а затем вырубился головой в унитазе, наложив при этом в штаны. Это как-то... оскорбляет.

- Ух и попортил ты нам кровь, Винсент, - сказал Типтон. – Чуть не сорвал всё к чёрту...

- Это чем же? – огрызнулся я. – Тем, что нарушил приказ, который вы сами же и подменили?

Типтон ухмыльнулся: мол, молодёжь, что с вас взять. Я возобновил своё молчание; оправдываться мне было не в чем, а такого отношения к себе я терпеть не собирался.

Командиры смотрели на меня со смесью раздражения и... чего-то, похожего на угрызения совести. Редкое явление, надо сказать. Но я тогда им не впечатлился – напротив, этот стыдливый взгляд ещё больше наталкивал на мысль, что меня собираются поставить к стенке. Ягнят, наверное, режут с таким же взглядом.

- Ладно, - признал Типтон наконец. – Имеешь право дуться. Но включи-ка мозги. Ты же у нас умник. Ведь умник, Винсент?

Ага, теперь сюсюкает, как с умственно отсталым. Я, снова ничего не отвечая, склонил голову набок и посмотрел на командира с раздражением: давай, говори уже. Кин тоже закатил глаза на миг. Да уж, Типтон любил сложно рассказывать о простых вещах.

- Вот скажи: для чего, по-твоему, мы осудили тебя и остальных? – спросил Типтон.

- Для того, чтобы к вам пришли бандиты, - устало отозвался я. – Для этого вы и унижаетесь – чтобы они сдавались без боя.

- Именно, - подтвердил Типтон. – Ты вообще-то напугал весь этот сброд, сдаваться они расхотели.

Я ехидно ответил:

- Ага, зато когда нас кинули в тюрьму, то они, наверное, от счастья обделались.

- Да, - Типтон кивнул. – И, кстати, сдалось ещё больше, чем раньше.

- Очень рад, - сказал я. – Совет да любовь вам.

Типтон ухмыльнулся и оглянулся на Кина, как бы спрашивая: «Ну не дурак ли?». Майор ответил ему скучающим взглядом. Весь этот разговор был для него пустой тратой времени. Не найдя поддержки, Типтон снова обратился ко мне:

- Ну хорошо. И вот, бандиты сдались нам без боя. Что дальше?

- Дальше? – переспросил я. – Ждите гостей. У вас очень милая дочка, полковник. Думаю, к ней захотят зайти, попить чай с конфетами. Человек так двадцать.

- Груос, - произнёс Типтон голосом усталого педагога. – Повторяю. Восемьдесят шесть процентов преступных группировок пришли к нам сами. Сложив оружие. Практически без потерь с нашей стороны, если не считать твоих драк. Ты хоть понимаешь, что это значит?

- У нас больше нет преступности, - равнодушно ответил я. – Поздравляю.

- Ну что за баран... - буркнул Типтон, но тут же выправил тон:

- Почти все преступники у нас под боком, рукой подать. Безоружные. Уверенные, что им ничего не угрожает. Что мы сделаем дальше? А, Винсент?

И вот тут, наконец, всё стало ясно. Я  тут же вперил в Типтона жадный взгляд, забыв про раздражение и злость.

- Ага, дошло, - отметил Типтон с торжеством. – А вот теперь, Винсент, переходим к сути дела. Майор!

Кин протянул ему пакет. Типтон с хитрым видом сунул туда руку и извлёк наружу жетон перехватчика.

- Сим восстанавливаю тебя в полномочиях, - он вложил значок мне в ладонь. – Ты снова действующий оперативник, и у меня для тебя есть приказы.

- Слушаю, - отозвался я.

- Майор, лучше расскажите вы, - Типтон повернулся к Кину. – Всё-таки доклад вручили именно вам.

- Тот бандит, которого ты протащил по прерии, - сказал Кин, обращаясь ко мне. – Предлагает взятку надзирателям.

- И за что?

- За то, чтобы его с дружками пустили в тюремный блок.

- Это зачем же? – удивился я.

- К тебе, дорогой, - съязвил Кин. – «Пить чай с конфетами», как ты выражаешься.

Я ощутил себя рок-музыкантом, которого преследуют поклонницы. Меня настолько любят, что готовы достать даже в тюрьме. Жизнь прожита не зря.

- Ну и как надзиратели? – спросил я с ухмылкой. – Согласны?

- Я сказал им, чтоб приняли взятку, - ответил Кин. – Ночью бандитов пустят к тебе.

- А мне что делать?

Типтон снова запустил руку в пакет и вытащил малогабаритный пистолет. В нём умер фокусник – уж очень он любил устраивать маленькие представления.

- Держи, - пистолет лёг мне на колени. – Как только сунутся, сразу наставь на них. И надзиратели их повяжут. А если станут борзеть, то стреляй по ногам.

Я позволил себе бестактную ремарку:

- И на хрена этот цирк?

- Мы же как бы дали им амнистию за старые грехи, - Типтон усмехнулся. – Так что казнить просто так... это как-то не по закону. А вот покушение на убийство – вполне себе расстрельная статья.

- Разрешите замечание?

- Разрешаю, - ответил Типтон не без любопытства.

Я был как никогда вправе подтрунить над командиром.

- Театр – не ваше призвание.

Типтон засмеялся. Кин же выдержал постную мину. Но, похоже, моё замечание пришлось ему по душе.

- Ну ладно, хватит лясы точить, - сказал Типтон и решительно поднялся с табуретки. – У тебя есть приказ? Так выполняй. Дело простое, так что не напортачь, будь любезен.

- Так точно, - ответил я, примеривая пистолет в ладони.

- Cпрячь ствол получше, - посоветовал Кин. – А то стены прозрачные, из коридора всё видно.

И они с Типтоном ушли.

Я даже заснул на час или два. Обычно полагается сидеть, как на иголках, и дёргаться от любого звука. Дело ведь вовсе не в страхе, а в самом обычном нетерпении: «Ну сколько можно ждать, быстрее, быстрее!». Но уже тогда что-то внутри меня начало ломаться, и я реагировал на стресс вовсе не так, как следовало ожидать. Хотя, думаю, назвать это поломкой трудно; по-моему, организм просто решил: раз вокруг так много стресса, то лучше побольше отдыхать, а не растрачиваться на пустяки.

Когда наступило время ужина, старший надзиратель лично зашёл ко мне в камеру.

- Как дела? - спросил он.

- Нормально, - откликнулся я. - Как там наши друзья? Придут?

- Да, явятся сегодня после отбоя, - он кивнул. - Вот, держи. Типтон распорядился.

Он дал мне плитку сухого рациона — нормальную еду, а не тюремную баланду.

- Спасибо, - поблагодарил я. - Часы дадите? Ни черта же не понятно, сколько времени.

- А, точно, - отозвался надзиратель. - Сейчас.

Он позвал помощника, тот принёс часы — до этого я видел их на столике дежурного.

- Оружие в норме? - поинтересовался надзиратель. - Ты сам готов?

- Готов, - ответил я. - Главное, вы не подкачайте.

Надзиратель ухмыльнулся:

- Мы здесь тоже не пальцем деланные. Не дрейфь.

И он ушёл. Я же, как и полагалось, оставался в камере. С часами, конечно, сиделось легче — но чисто психологически. Время тянулось всё так же медленно, давая возможность поскучать как следует.

Бандиты оказались нетерпеливыми. Едва лишь перевалило за 23:00, со времени отбоя минул только час, а они уже пришли. Сказать по правде, я не верил до последнего, что бородач явится лично. Это было бы глупо — подставлять себя вот так явно. Не умнее ли найти подручных, чтоб на них всё и свалить? Но нет. От бандита с прерий (пусть и бывшего учёного) я хотел слишком многого.

Замок знакомо щёлкнул. Я медленно поднялся с койки, как будто только проснулся. Рука с пистолетом пряталась за правым бедром.

И вот вопрос: как нападут? Влетят сразу и затыкают шилом, как делают все умные зэки? Или, как настоящие придурки, сначала захотят поиздеваться?

Они показались на пороге. Все довольные, как обожравшиеся коты, с ножами в руках. Двоих я не знал, зато с третьим было трудно ошибиться: медно-рыжая лохматая бородища, бешеные глаза. Явился, сукин сын – свежий, с залеченными ранами. Даже свёрнутый нос выправили. Вот на кого у нас тратят лекарства.

Бородач растянул губы в улыбке.

- Попался, цыплёнок, - сказал он.

Я не нашёл ничего умнее, как ответить:

- У вас что, бабы кончились? Или просто не дают?

Бородач растерялся на секунду — всё-таки не так должна вести себя жертва — на затем вернул самообладание:

- Всё шутишь. Ну шути, шути. Сейчас ты у меня узнаешь, что у нас «по закону».

- У вас «по закону» — это когда втроём на одного, - откликнулся я. - Пупсик испугался однорукого Винсента? У пупсика проблемы с потенцией? Пупсику нужны помощники?

- Держите его, - приказал бородач тихим тоном. В глубине его взгляда уже закипало бешенство.

Бугаи двинулись ко мне, поигрывая ножами. Я вздёрнул руку с пистолетом:

- Стоять!

Они застыли с ошарашенным видом, в донельзя глупых позах. Вот что зовётся «неожиданным поворотом»: овечка укусила волка за задницу.

- Не дёргаться, а то пристрелю, - посоветовал я.

И в этот же миг надзиратели бросились мне на помощь. В коридоре загрохотали шаги. Бородач быстро выглянул за дверь.

- Сучонок, - прошипел он. На его лице вздулись желваки, борода встала дыбом. – Да я же тебя...!

- Попался, цыплёнок, - передразнил его я. - Сейчас тебя насадят на вертел.

Бородач снова выглянул в коридор. В его движениях появилась истеричная нервозность, паника загнанного зверя. Он понял всё: и что им специально устроили засаду, и что в этот раз суд не будет к нему снисходителен. Бородач судорожно соображал секунду или две, а затем взревел:

- Хватай его!

Они ворвались в тесную камеру — клубок из горящих глаз и жадно тянущихся рук. Им было тесно, они мешали друг другу, но все как один смотрели на меня, больше ни на что не обращая внимания. Каждый понимал: если не взять меня в заложники, то никаких торгов не будет.

Я, не колеблясь, выстрелил. Тот здоровяк, что шёл впереди, получил пулю в живот. Он охнул, схватился за рану и тяжело повалился на пол. Движение оборвалось, и клубок тел распался.

Второй бугай бросил взгляд на меня, затем на подстреленного друга – и, отпихнув бородача, выбежал вон из камеры.

Мы остались один на один. Бородача колотила крупная дрожь, он смотрел на меня с ужасом и ненавистью. И этот его взгляд разозлил меня лишь ещё сильнее. Едва лишь в памяти всплыли зверства этого человека, как генератор ненависти с надрывом заревел и свёл мышцы в предельном напряжении.

- Ну вот ты и попался, тварь, - хрипло сказал я, вставая на ноги и делая шаг вперёд.

Бородач понял по моему голосу, что это уже не издёвка и не угроза; так разговаривает человек, готовый убивать. И тут ему стало совсем не до шуток. Бородач, не колеблясь, развернулся и прыгнул в дверной проём. Минув порог, он хлопнул по кнопке замка; дверь начала закрываться.

Казалось бы — Бог с ним, уже не уйдёт... но ведь он уже ускользал из моих рук, и если бы такое повторилось ещё раз, то это было бы жестокой насмешкой. Ну уж нет! Это моя добыча! В бессильной ярости я рванул к сужающемуся дверному проёму – но нет, не успеть. Чёрт! И тогда я, особо не целясь, выстрелил бородачу в ногу — просто жест отчаяния, последний плевок. И... попал. Бородач вскрикнул и свалился лицом вперёд. Прямо в дверной проём головой.

Закрывающаяся дверь, наткнувшись на препятствие, загудела. Но в тюремном блоке не ставили реле безопасности, чтобы никто из заключённых не пытался сбежать. Мощные дверные механизмы никогда не давали заднего хода.

Дверь надавила бородачу на голову всей массой, со всей мощью своего механизма. Бандит задёргался в панике, попытался выползти. Но я, бросив пистолет, вцепился в его руку, торчавшую из проёма:

- Хрен тебе! Не уйдёшь!

Снаружи метались, кричали, кто-то отчаянно колотил по панели управления дверью... Бородач вопил, рвался и дёргался, но я крепко держал его. Дверь сжимала ему голову. Сильнее... сильнее...

Его череп с хрустом смялся, как глиняный горшок. Сквозь мешанину из кожи, волос, крови и осколков кости полезли мозги. Всё слилось в сплошную алую массу; одни лишь глазные яблоки, вылезшие из орбит, висели, как белые шарики. Бородач выкатил глаза в последний раз.

***

Итог «операции» оказался неутешительным. Из трёх преступников в живых остался лишь один — тот бугай, что удрал из камеры и попался надзирателям. Его друг, словивший пулю в живот, тихо скончался во время драки. Когда дверь в камеру всё-таки открыли, он уже не дышал.

- По-другому, конечно, ты сделать не мог, - ядовито заметил Кин, пока труп бородача высвобождали из двери.

Я ему не ответил.

Типтон тоже не проявил без энтузиазма.

- Так и знал, что всё пойдёт наперекосяк, - сказал он, кивая на трупные мешки. – Ох, Винсент... Это, по-твоему, арест?

- Собаке – собачья смерть, - отозвался я без капли раскаяния. – За убийство негодяя раскаиваться не буду.

Типтон бросил в мою сторону короткий взгляд.

- Прав был Кин насчёт тебя, - произнёс он.

- Это в чём же?

- В том, что тебя не нужно мучить дипломатией, а перевести только на военные операции, - ответил Типтон. – Он считает, что там ты справляешься отлично.

Я чуть помолчал, застигнутый врасплох. Кин меня похвалил. Эдак у нас над электростанцией скоро свиньи летать начнут.

На этом моё участие в операции закончилось. Впрочем, грех жаловаться: я получил лучшее зрительское место — диспетчерскую. Нэнси угостила меня кофе и я, устало вытянув ноги, сидел на жёстком диване и слушал.

В городе и близлежащих районах началась Ночь длинных ножей. Поступил приказ; бригады перехватчиков снялись с мест и двинулись к целям. В диспетчерскую посыпались доклады: «Седьмая группа докладывает: цели захвачены, потерь нет», «... вступили в перестрелку, враг сдался, потерь нет», «... преступник оказал сопротивление и убит в бою...». Слушая это, я словно воочию слышал, как ночную тишину разрывают звуки боя. Картина, развернувшаяся в моём воображении, поражала своей грандиозностью: город тих и спокоен, бандиты спят или веселятся в ночных заведениях... и вдруг тьма ощетинивается стволами автоматов, тяжёлые ботинки начинают грохотать по асфальту...

Моё воображение недалеко ушло от реальности. Всего в ту ночь арестовали семьсот одиннадцать человек. Ещё пятьдесят оказали сопротивление и были убиты в перестрелке. Операция длилась меньше пятнадцати минут. Вы можете себе это представить? Когда я вместе с остальными подошёл к окну, чтобы поглазеть, то увидел просто бесконечный поток полицейских машин, которые въезжали на базу. Арестантов — бандитов, которые недавно добровольно сдавались нам, вели прямиком в тюремные блоки и запихивали по трое в одну камеру.

По итогам этой Ночи длинных ножей, Колониальным войскам перехвата удалось ликвидировать 86% банд, терроризировавших пограничные заставы. Фракция сепаратистов в результате этого изрядно поредела и стала беспомощной. Замаранные кровью и преступлениями, они уже не могли сдаться на нашу милость. И, обескровленные гамбитом Типтона, больше не могли воевать с нами на равных. С тех пор их занимала лишь оборона от «апостолов» да вялые разборки друг с другом. К концу второго года под куполом они уже настолько обезумели от голода, что у них появлялись целые банды людоедов. Колонисты, будущее нашего мира!

***

Наутро после этого массового ареста я увидел, как из арсенала ящиками выносят патроны.

- К бою готовятся? - спросил я у оружейника Роба, когда он выдал мне пистолет.

- Не, - отозвался Роб. - Это для расстрельных бригад.

Позже этим днём из труб крематория повалил чёрный дым. Наблюдая за этим, я ощутил себя... грязным. Нет, даже хуже: я ощутил себя частью подлинного зла, которое без колебания и отправляет на смерть сотни людей. И это липкое чувство пропало лишь позже, когда я поглядел на статистику и увидел, что количество мирных людей, погибших от рук этих разбойников, превышает число казнённых бандитов почти в три раза. Тогда ужас сменился ожесточением: большое зло уничтожают по-крупному.

И вот, сепаратисты перестали быть угрозой. Для кого-то это была победа. А для меня же начинался новый этап борьбы — борьбы не с людьми, но с чудовищами.

-6-

 Когда сепаратистская фракция испуганно забилась под камень, мы вплотную занялись инопланетными отбросами. Своего обещания космическому выродку я не забыл. И уже спустя неделю после победы над бандитами начались наши знаменитые налёты на «апостольские» логова, после наречённые прессой «нападениями железных зверей». Я всегда был в авангарде, моя машина неслась впереди всех. И пламя моего огнемёта стало нашим флагом.

Не знаю, почему мы не устроили столь жёсткой расправы раньше. Возможно, нам мешала грызня с сепаратистами. Возможно, до поры мы были заняты внутренними проблемами на своей территории. А может, просто не было никого достаточно злобного, способного начать войну по-настоящему. Но вот пришёл я. Я рвался в бой, сражался без перерыва, и за мной, словно в воздушную яму, затягивало и других бойцов. Эти люди, что обычно отсиживались за баррикадами, внезапно стали клыками своры «железных зверей», сожравших в итоге и Тёмную Мать, и её выродка.

Со мной был одноглазый Коул – неустрашимый, как всегда. Мы, дуэт инвалидов, считались лучшими бойцами из всех «железных зверей». Впрочем, здоровые тоже не отставали. Чего стоил один лишь Грег по кличке «Кабан» - так его прозвали за пронзительный визг, издаваемый движком его мотоцикла. Он и его подразделение мотоциклистов, казалось, были обречены на верную смерть в первые же дни. Но «байкеры», как выяснилось, сеяли хаос не хуже нас, перехватчиков, и при этом умудрялись оставаться в живых. Кабан всегда был в самой гуще – нарезал круги, давил, стрелял, выжигал. Наверное, злее него был только я.

Война набрала обороты. Не в последнюю очередь от того, что мы, перехватчики, давили всё сильней и яростней. В нас пробудилась сила. Думаю, мои люди просто поняли, что нет хуже чудовищ, чем они.

***

Вскоре стало ясно, что мы нуждаемся в настоящем, сильном ударе. Прежними темпами война растянулась бы ещё на два года, и, думаю, в конце концов мы бы попросту истощили людские ресурсы и проиграли.

Понимал это и Типтон, превратившийся в нашего военного диктатора – наверное, самого либерального из всех. Когда я заявился к нему со своим планом, он не стал выпучивать глаза и отправлять меня в карцер для свихнувшихся. Вместо этого он грустно посмотрел на меня и спросил:

- А оно того стоит?

- Приблизит победу на год минимум, - заверил я.

Типтон задумался и принялся потрошить сигаретную пачку.

- Что будет с климатом? – поинтересовался он. – Речь идёт о целом море, Винсент.

- Ребята из экологической команды говорят, что ничего серьёзного, - ответил я. – Температура регулируется искусственным солнцем, испарённая вода тоже никуда не денется – уйдёт в накопители и вернётся в наши установки. Если хотите, можно потом устроить хороший ливень и всё восстановить.

Типтон усмехнулся, решив, будто я пытаюсь его подбодрить.

- Да уж, ты на полумеры не размениваешься, - резюмировал он. – Хотя и выбора-то у нас нет.

Он махнул рукой:

- Ладно, будь по-твоему. Я отдам нужные распоряжения. А ты начинай планировать операцию.

***

Так, с разрешения Типтона в наших самопальных лабораториях началось строительство серии баллистических ракет. Здесь я вновь убедился в чудовищности рода людского – кто ещё способен смастерить на коленке действующее оружие массового поражения?

Примерно в это же время у фракции пришельцев появилась воздушная разведка. Выродок Тёмной Матери тоже вовсю готовился к войне. В налётах на логова тварей мы не раз замечали новых, непохожих на прежних, «апостолов». Это служило дополнительным стимулом к действиям. Либо мы, либо они.

Может, оборудования и сырья имелось немного, зато в нашем распоряжении оказались светлые умы инженеров, не успевших два года назад эвакуироваться из-под купола. Я никого в жизни так не баловал (кроме, разве что, жены и детей), как эту команду яйцеголовых – выполнял любой их каприз, совал голову тигру в пасть, лишь бы достать требуемое. А добывать приходилось многое... Ни в жизнь не забуду рейда на склад стройматериалов за огнеупорным пластиком. Тогда я чуть не лишился второй руки и по возвращению вшил в свою кожаную куртку металлические пластины. В дальнейшем это оказалось одним из самых мудрых решений, что я принимал.

При нашей горячей поддержке, спустя несколько месяцев, строительство было завершено. На пусковых площадках выстроились ракеты «Мегасмерть» – весом в двенадцать тонн каждая.

Отпрыск Фредерика Моррисона учился быстро, но, слава Богу, исключительно эмпирическим путём. Поэтому он так и не понял, что же мы строим. Однако пристально наблюдал – до тех пор, пока мы не начали отстреливать «летунов». Теперь, для контроля над воздушным пространством пришлось создать отдельные отряды и вооружить их крупнокалиберными винтовками.

К счастью или нет, но в результате долгих боевых действий обе наших фракции оказались колоссами на глиняных ногах. Мы начинали испытывать демографический кризис, а они столкнулись с проблемами питания. «Апостолы» по-прежнему похищали людей, однако их добыча в последнее время стала столь скудной, что каннибализм в стаях достиг своего пика. «Апостолы» жрали раненных, стариков, трупы или просто тех, кто послабей. Самки поедали своих детёнышей. Мы откровенно злорадствовали, поскольку и у нас с людьми становилось негусто. Конечно, в экстремальных условиях вспыхивали сильные чувства, люди женились, у них рождались дети – но этого было недостаточно. В месяц мы теряли до двадцати человек. Поэтому войну нужно было прекратить как можно скорее.

Перед нашей «стаей железных зверей» встала последняя, самая главная задача – выявление. Оружие у нас имелось, дело оставалось за целями. И нам во что бы то ни стало требовалось определить местоположение Тёмной Матери и её выродка.

***

Операция «Найти и уничтожить» началась на двадцатый месяц заточения под куполом. К тому времени мы отвоевали себе весь город и потеряли почти половину людей.

Стояло утро, но, поскольку солнце остановилось больше года назад, ранние часы ничем не отличались от полуденных или вечерних. Царила прохлада, воздух был, как всегда, свеж. Нас провожали друзья и родственники.

Коул о чём-то вполголоса разговаривал со своей молодой женой Авелин. К Грегу пришла младшая сестра, принесла ему свёрток с едой. Проводить нас явился ещё один «женатик» – Скай со своей бывшей сиделкой Офелией. Не спрашивайте меня, как он умудрился её окрутить.

Я же собирался в одиночестве – личную жизнь, в отличие от друзей, я не обустроил, а родственников не имел. Однако вскоре ко мне подкатил Скай с супругой, а чуть позже заявился и Коул.

- Я уже знаю: где бряцает железо, там и Винсент, - Офелия хихикнула.

Скай посмотрел на мою бронированную куртку с уважением:

- И не тяжело?

Я осклабился:

- Это чтоб вторая рука не перевешивала.

Мой юмор уже не раз ставил людей в тупик. Но, к счастью, и Скай, и Офелия давно знали мой дурной вкус и не восприняли этот ответ всерьёз.

- Это ещё что, он себя ещё и оружием обвешивает, - сказал Скай Офелии. Та вновь издала кокетливое «хи-хи».

Настала пора выдвигаться. Я разделил нашу «стаю» на четыре отряда и, разложив маршруты веером на карте, разослал их в разные точки. Для себя я выбрал средний, чтобы, в случае чего, иметь возможность одинаково быстро добраться до любого места столкновения. По правде говоря, я надеялся, что встречусь с космическим выродком лично, но, как всегда, пролетел мимо кассы.

Мы разъехались по четырём разным дорогам, уходя всё дальше в нейтральную территорию. Моя колонна мчалась прямо на солнце. Я усадил за руль Коула, а сам развалился на пассажирском сидении и предался ленивым размышлениям. Мне даже удалось заснуть. Но затем Коул заскучал и издал монструозное «АПЧХИ!!!», от которого задребезжало бронестекло и затряслись сидения. Во сне «апостол» как раз отгрызал мне вторую руку. Одновременно с чихом Коула в сновидении бухнул взрыв, и я подпрыгнул, шарахнувшись головой о потолок.

Коул захихикал. Будь у меня левая рука на месте, врезал бы ему по морде. Вместо этого я кинул в него термосом, что Авелин дала ему в дорогу. Железка, столкнувшись с каменным лбом Коула, издала весёлое «бум». Коула это рассмешило ещё сильнее.

- Да ладно, не дуйся, - сказал он. – Сам говоришь, что нельзя спать на работе.

- Я планировал, - огрызнулся я и уставился на дорогу.

Коул издал лошадиное ржание, которое считал смехом.

Как бы мне ни хотелось заехать ему в ухо, впоследствии пришлось признать, что Коул был прав. Может, он сам того не знал, однако разбудил он меня вовремя. По крайней мере, вызов по рации не застал меня врасплох.

- Эй, вожак, - позвал меня ленивый голос Кабана. Грег с одинаковой интонацией поздравлял с днём рождения и объявлял о похоронах. – Тут «апостолы» частят, помногу.

- Что значит «частят»? – переспросил я.

- Ну, бегают вдалеке, зырят, - отозвался он неопределённо. – Будто засаду готовят.

Будь я спросонья, сразу же заорал бы и послал все отряды Грегу в помощь. И завалил бы всю операцию. Однако шестерёнки в голове уже успели разогнаться, так что на нитке между ушами, заменявшей мозг, могло уместиться мыслей побольше, чем одна.

- Когда они готовят засаду, их не видно и не слышно, - сказал я. – Не дрейфь, Кабан. Нас отвлекают.

- А ты уверен? – спросил Грег всё тем же равнодушным тоном.

- Уверен, - отрезал я. – Да и потом, кому будет хуже, если на тебя нападут: тебе или им?

- Ты крутой, шеф. Хочу быть таким же, когда вырасту, - сказал Кабан и отключился.

Спустя пятнадцать минут на Кабана и его банду напали. Но атака, как я и ожидал, кончилась, не успев начаться. Зато на парней, что находились северней нас, обрушился настоящий шквал. В принципе, вражеская тактика была хороша: отвлечь три отряда и разгромить четвёртый. Затем отвлечь два отряда и уничтожить третий... И так далее. Но такими ухищрениями выродок лишь выдал своё присутствие.

Я тут же начал следующую фазу операции. В ней нам полагалось сгруппироваться и помочь атакованному отряду вырваться из боя. Мы рванули к месту столкновения; автомобили покрыли расстояние за пять минут, мотоциклисты – и того меньше. Мы явились на помощь четвёртому отряду, и вскоре наши пулемёты кричали в унисон. Клянусь, машины иногда буксовали в насыпавшихся гильзах. Капот нашего с Коулом автомобиля стал белым – в цвет вражеских кишок. Уши заложило от треска и грохота. Нас окружали вновь и вновь, и каждый раз мы прорывали оцепление. Это напоминало борьбу с морскими волнами.

В конечном итоге, пришлось развести отряды в разные стороны, чтобы стая инопланетных тварей предстала перед нелёгким выбором, за кем же погнаться. Теперь «апостолы» оказались перед лицом противника, превосходящего их силой. Погонись за одним – и другие тут же ударят в спину. Тварям грозило окружение. Таким образом, я надеялся, что вражеский командир догадается отступить. И, похоже, эта мысль всё-таки посетила его уродливую башку. В битве был сделан перерыв.

Наши потери составили пятнадцать человек. Не стану лицемерить и говорить, будто их гибель не была напрасной, однако признаю, что мы вырвались малой ценой, когда как могло быть куда хуже. И, самое главное – мы преуспели в выявлении. Я знал, где эта тварь – пусть не с точностью до сантиметра, но всё же достаточно, чтобы пустить ракеты.

Теперь уже не было нужды в легионах вооружённых солдат. В следующие часы ответственность ложилась лишь на одного человека – меня. Не скажу, что это решение далось легко. И не скажу, что его поддержали с энтузиазмом. Но все были согласны, что сотням нет нужды гибнуть там, где может умереть только один.

Итак, я остался посреди прерии с машиной, грудой оружия, рацией и поверхностными познаниями в артиллерии. Но, как не раз показывала история, дурак с ракетными арсеналом может наворотить больше, чем умный человек с пустыми руками.

***

Когда Типтон год назад собирался уволить меня из перехватчиков, основным его аргументом было то, что я якобы неспособен управлять машиной с одной рукой. Но он оказался неправ – экстремальная езда давалась мне по-прежнему легко. Однако сейчас я не выписывал никаких кульбитов. Напротив, мой автомобиль ехал медленно и мягко; гнать было уже некуда. Я знал, где находится цель, и впервые мои руки (ну, или рука) оказались достаточно длинны, чтобы не бросаться в рукопашную. Этими мгновениями хотелось насладиться сполна.

Машина остановилась на возвышенности, откуда отлично просматривалась равнина. Далёкий горизонт ощерился зубами высотных домов – это был один из городков, ныне не принадлежащих людям.

Я уселся на капот автомобиля, приложил бинокль к глазам. В обманчивой тишине шелестела сухая трава. Равнина и город казались пустыми; но в десятикратном увеличении было видно, как среди зданий снуют серые тела.

На бескрайнем небесном полотне, тронутом закатным румянцем, кружили чёрные точки – летучие твари, «воздушный патруль». Я улыбнулся им благодушной улыбкой мясника.

- Скай, как слышно? – я поднёс рацию к губам.

- Сносно, - ответил Скай.

- Вот и славно, - я снова приставил бинокль к глазам, зажав рацию между колен. – Готов к пуску?

- Только скажи.

- Пеленгуешь мой сигнал?

- Да.

Я помедлил, сверяясь с разметкой бинокля.

- 4-4-14, Скай. Выжигай дотла.

- Ключ на старт, - отозвался Скай. Что-то щёлкнуло. – Пуск. Ты бы спрятался, Винсент.

Я послушно сел в машину и закрыл дверь. Ракеты появились через десять секунд: два чёрных метеора, неуловимые тени в небе. Потом земля дрогнула и зашлась в тряске. От вспышки едва не выжгло глаза; горизонт превратился в сплошную белую линию, здания утонули в пламени. Взрывная волна раскатилась по равнине, мощным толчком расшвыривая пыль и траву. По лобовому стеклу машины застучали горячие комья земли.

Когда всё улеглось, мне открылся объятый пожаром горизонт и выжженная до черноты равнина. Сажа медленно оседала на капоте.

- Эй, - голос Ская вывел меня из прострации. Я вздрогнул и отвёл взгляд от горящего города. – Винсент, не молчи. Если ты сгорел, Коул меня с дерьмом съест.

- Всё хорошо, Скай, - хрипло ответил я. – Ты просто умница.

«Воздушный патруль» подобрался ближе; теперь они кружили над автомобилем. Одна из тварей спикировала. Она грохнулась на капот машины бесформенным пятном, поджала крылья и ткнулась рылом в лобовое стекло. Злобные красные глазки в упор смотрели на меня. Ни визга, ни слюней, ни царапанья – молчание, лишь белые зубы скалятся в подобии усмешки. Скудное сознание твари находилось сейчас в чужом владении. Её глаза сейчас были глазами другого существа, находящегося за несколько километров от меня. Инопланетный выродок был ещё жив.

***

Возмездие оказалось жестоким. Поредевшие в адском огне легионы выбирались из горящих зданий, бежали по заволоченным дымом улицам. Они неслись по чёрной, покрытой пеплом земле – с опалёнными до мяса шкурами, исторгая хриплые вопли из обожжённых глоток. Израненные, мчались во весь опор; некоторые, не выдержав гонки, падали замертво, прямо на бегу.

Но даже сейчас их – горящих заживо и умирающих – было много, и злость их не унималась огнём. Обугленные полчища стремительно пересекали равнину, оставляя за собой  шлейф из мёртвых тел. Их решимость не ведала границ, ничто не могло её потушить. Только смерть. Или я.

Генератор ненависти зарычал в унисон с двигателем. Колёса бешено завращались, разбрасывая землю; машина сорвалась с места с диким рёвом. Если бы твари умели читать, то последнее, что они увидели бы перед поцелуем с бампером – это надпись на капоте: «Убийца».

Я врезался в гущу горелых тел. Они встретили меня яростно, со всем своим диким напором, тупой звериной злобой. Но что это могло противопоставить моей ненависти? Что могло сравниться с ней, подкрепленой целенаправленностью, пулемётами и массой в полтора тоннами металла?

В прериях дожидались команды мои «железные звери». И, когда я спустил их с цепи, вся равнина огласилась рёвом моторов. Оставляя за собой пыльные шлейфы, автомобили мчались навстречу обугленной стае. Мотоциклисты неслись следом, выжимая из двигателей всё возможное.

Стена плоти столкнулась со стеной металла. В воздух, словно адский салют, взлетели куски костей и мяса; кровь обрушилась с неба густым ливнем. Повсюду был огонь.

-7-

У «апостолов», чьи хрупкие тела вынуждены были противостоять нашим бронированным машинам, имелось только два способа борьбы: либо перевернуть автомобиль, как черепаху, либо, пользуясь недочётами конструкции, выдрать двери и сожрать водителя.

И хотел бы я, чтобы так и было: «апостолы» опрокинули мою машину, и дальше я вёл бой на своих двоих. Но я бы солгал – пусть и хотел бы солгать всей душой, ведь моя беспечность стоила жизни пяти бойцам. Однако этот рассказ – моя исповедь, то я хочу быть честным до конца. И, обличая врагов, я ничего не скрою о себе.

Правда в том, что я перевернулся сам – закономерный результат быстрой езды по дымным улицам. Колесо наскакивает на какой-нибудь обломок – и вот ты уже летишь кувырком. Падение, конечно, вышло жёстким, но я был пристёгнут, так что сильно не расшибся. Однако машина смотрела брюхом вверх. И «апостолы» уже спешили ко мне на обед.

Два экипажа, заметив моё фиаско, подоспели на помощь. Но автомобиль в уличных боях превращается в неуклюжее существо, уязвимое для любых атак. Земной Доминион в таких случаях посылал в населённые пункты мобильных пехотинцев в специальной броне. У нас же выбор был куда скуднее: либо голая шкура, либо машина. Поэтому я и запретил мотоциклистам въезжать в город.

Единственным залогом выживания здесь было движение. И я, и ребята нарушили это правило – и пощады нам не дали. Твари блокировали машины, вырвали двери... Как и все «железные звери», мы сопротивлялись яростно, беспощадно. Но в живых остался только я – потому что стрелял тварям в спину, пока те рвали на куски моих друзей.

Не такой судьбы я желал для них. Никто из них не заслужил роль приманки. Можно, конечно, убеждать себя, что так сложились обстоятельства, однако я знал, знаю и буду знать,  что гибель этих пяти человек только на моей совести и больше ничей.

Но негласное правило жизни гласит: вину перед мёртвыми не искупишь. И, если ты остался жив, то живи дальше. Подчиняясь этой философии, я продолжил свой бой. И никто – повторю: никто – из этих тварей не успел насладиться своим победным пиром. Я разнёс их всех на куски, никого не оставил в живых. Когда стихли последние выстрелы, когда в клубах дыма никто больше не метался и не визжал, я вновь оказался в мире, который вскоре станет привычным для меня: запах гари, огонь, кровь. Прямо как два года назад, когда горел мой родной город, а я стоял с огнемётом в руках.

Вызвать помощь я так и не решился. Терпеть не могу поговорку «Что ни делается – к лучшему», но в тот раз всё сложилось именно так, как надо. В одиночку, без машины, я был сильнее, чем могло показаться.

Давно замечено, что в глобальных катастрофах всегда выживают мыши и тараканы. Так вот, я оказался тем самым тараканом, что заползает в самые узкие щели и прячется от бушующей стихии. Это, конечно, только в сравнении – на самом деле и на мою долю выпадали противники, хотя большая часть «апостолов» пыталась сейчас выпотрошить машины перехватчиков к северу отсюда. Мне же доставались редкие экземпляры, которые сразу же знакомились с горячим свинцом.

За попытку рискнуть и сунуться в город пришлось отвечать не только мне; пережившие ракетный удар твари по-прежнему сопротивлялись. Но стратегически они уже проиграли – ни сил, ни резервов. «Апостолы» могли продержаться от силы час. Выродок это понимал. И принимал самые отчаянные меры. Поскольку не удалось взять в плен меня, то урод отыгрался на другом парне – очередном бедняге, которого, словно сардину из консервной банки, выдрали из машины. Выродку требовались заложники. А ещё ему позарез нужно было узнать, что это за новое оружие – огонь с небес.

Нам удалось отследить маяк пленённого перехватчика, пусть и недолго. Потом пеленг оборвался. На основе координат, откуда исходил в последние минуты сигнал, был обозначен район поисков. Лелея призрачную надежду на спасение пленника, я отказался от орд ревущих машин и принял решение в пользу себя одного. Перехватчики, налетающие всей сворой, заметны издалека. Я же мог подойти с другой стороны, к тому же был один – а значит, и время незаметного передвижения тоже увеличивалось. И ещё – там, где был пленник, был и ОН. Спугнуть его (а уж тем более упустить) я никак не мог позволить. Так что я остался один в городе – однорукий, бряцающий железом рыцарь ржавого возмездия.

 «Звери» оцепили город. Теперь уже никто не мог уйти незамеченным. Сбежать от нас было невозможно. И поэтому я смеялся, когда шёл на дело. Да, смеялся – просто большего сделать пока не мог.

***

Тот, кто видел город после бомбёжки, поймёт меня сразу. Вспомнит сгоревшие дома, дым. Вспомнит пепел на ветру. Вспомнит тот невыносимый жар.

В этом филиале ада я был один – сосуд мировой боли, сплошные кровь, пот и усталость. Каждый шаг был как подвиг, бронированная куртка гнула к земле, а на плечи давило ещё килограмм двадцать оружия. Дым лез в ноздри, голова болела, как с сильного похмелья. Но силы ещё оставались.

Победа была наша. Я знал это, чувствовал нутром. Мы обошли всех в гонке вооружений. Небо принадлежало нам. Наш ракетный удар разметал вражеские боевые порядки; разрозненные группки «апостолов» уже не несли той угрозы, что раньше. Легионы смерти превратились в стаю замученных, полуживых зверей. И их лидер сейчас прятался за горелыми телами своих миньонов, коротая последние часы. Может, он и признал бы поражение. Только пощады ему всё равно бы не дали.

Меня заметили. В дыму замелькали тени. Ветер донёс вместе с рёвом пожара цоканье когтей. Кто-то тяжело задышал у меня за спиной.

Они прыгнули с трёх сторон. Пламя огнемёта встретило тварей раскалённым залпом – настолько горячее, что даже их звериная ярость шипела и плавилась. Неважно, сколько пришло врагов. Огнемёт всё равно не спросит.

Я продолжал идти, создавая новые пожарища в горящем городе. Короткие залпы выкуривали зверей из засад, превращали их в живые факелы. Когда бак огнемёта опустел, я бросил его и снял с плеча многозарядный гранатомёт. У меня имелось что сказать. И аргументы были просто взрывными.

Дым густел, жар усиливался. Я заходил всё глубже – слишком усталый, чтобы колебаться и испытывать страх. Я собирался сделать то, что должен был сделать. Будет ли жив тот парень, буду ли жив я – неважно. Существенно лишь наше дело. И если космический выродок убьёт пленника, то этим лишь сделает свою смерть мучительней. Я об этом позабочусь.

***

Я по-прежнему считаю, что нет противника страшнее человека. «Апостолы» были злы и не боялись смерти. Но если в скудных звериных мозгах не было ни капли понимания своего предназначения, то люди знали всё без чужих приказов. И им не требовалось говорить, что нужно делать. Этого космический выродок не понимал, за что и поплатился.

Покойный Роджер Янг был слаб телом и здоровьем, но, на мой взгляд, разница между тощим и мускулистым заключается лишь в том, что последний станет для «апостола» более сочным обедом. А вот решимость и полная беспощадность к самому себе – вещь, по разрушительности сравнимая с атомной бомбой.

Угодив в плен, Роджер решил всё с самого начала. Некоторые из нас, когда их окружали, пускали себе пулю в лоб. Однако Янг стреляться не стал, а заготовил гранату – из тех, что по размеру не крупнее зажигалки.

Я услышал, как он подорвал себя. Грохот взрыва разнёсся на несколько кварталов вокруг. Я пошёл на этот звук. Хоть мы с Янгом никогда и не общались, но в тот день между нами всё же имелось родство: готовность умереть, стремление довести всё до конца… и ветер в карманах. К тому моменту, как я добрался до места кровавой развязки, у меня оставались лишь половина автоматного рожка да одна граната в гранатомёте. Последней очередью я скосил обгорелого «апостола», который хрипел и харкал собственные внутренности. На этом противники закончились. Теперь в городе нас было только двое.

От Роджера Янга ничего не осталось – разве что сажа на асфальте и несколько обгорелых лоскутов одежды. Но в своей последней попытке прикончить врага он смог всё-таки лишить инопланетного выродка одной из действующих рук. Конечность валялась неподалёку и всё ещё отвратительно извивалась, как отброшенная крабом клешня. Я пнул её и пошёл дальше.

Ещё до того, как за пеленой дыма замаячил рогатый силуэт, моих ушей достиг частый перестук коротеньких ножек. Я зашаркал вслед за добычей, как подыхающий волк. Усталые ноги гудели и подчинялись с трудом, но я беспощадно подгонял себя вперёд, собирая в кулак оставшиеся силёнки. Чёртова куртка, звякающая при каждом шаге, давила на плечи.

Я набрал в грудь воздуха и свистнул – пронзительно и мощно, как не получалось никогда раньше. Эхо раскатилось по задымленной улице. Урод остановился и оглянулся через плечо.

Я выстрелил.

Взрыв, облако дыма. Я слегка смазал выстрел: граната ушла куда-то влево, но всё же достала свою цель. Полуклешня-полурука монстра разлетелась в клочья, оставив после себя судорожно подёргивающуюся культю. Урод засеменил куда-то вбок, как настоящий краб, скребя брюхом по асфальту. Я наблюдал – вдруг сдохнет? Но нет, даже крови не пролил ни капли. И, что самое странное, за всё это время выродок не издал ни звука – ни крика, ни стона.

Наступила немая сцена. Мы молча стояли друг напротив друга. Урод смотрел, не мигая; рудиментарные ручки на его торсе судорожно сжимали и разжимали короткие пальцы.

- И что теперь? – проскрипел он.

Чтоб мне провалиться, если я знал, что ответить. Будь в запасе ещё хоть пуля, то даже не стал бы языком чесать – выстрелил бы в эту рожу, и всё. Я скривился и бросил бесполезный теперь гранатомёт. Монстр проследил за этим движением удивлённо, но, поняв, в чём дело, расплылся в торжествующем оскале. Мне тут же захотелось пнуть его прямо в эти зубищи – с размаху, выбить одним ударом.

Мы сверлили друг друга взглядом, как ковбои в вестерне; разве что револьверов ни у кого не было. Ситуация сложилась идиотская – драться надо, но нечем.

Выродок соображал быстро. Пусть он и не читал ничего вроде «Искусства войны», но природной смекалкой постиг все необходимые премудрости. И, как и полагалось в подобной ситуации, он попытался меня заболтать.

- Боишься? – урод улыбнулся почти ласково.

Ответа с моей стороны не последовало. Я не был напуган, скорее растерян – и искал способы спровадить эту образину на тот свет. Ну а ещё было интересно, к каким доводам он прибегнет, лишь бы я этого не делал.

Урод оказался на редкость нахален:

- Раз уж ты безоружен... Я могу тебя отпустить. Тебе везёт уже во второй раз, заметь.

Настроения на смех не было, однако меня пробрал хохот. Такая детская непосредственность заслуживает аплодисментов.

Урод склонил рогатую башку чуть набок. Снова жест, взбесивший меня – как и внимательный, изучающий взгляд коричневых глаз. Уже тогда, подспудно, я догадался о природе этих существ: проникнуть, изучить, а затем поглотить, как эта тварь поглотила труп Фредерика Моррисона. Как и любой прирождённый убийца, он просто не видел иных вариантов.

- Я знаю, что ты смог убедить тех людей, что живут к северу от вас, на мир... - начал урод.

- Намекаешь, чтобы я тебя отпустил? – я осклабился. – Забыл обо всём и отпустил, да?

Теперь настал его черёд скалиться.

- Ты не понял, детёныш, - пророкотал он низким голосом. – Я намекаю на то, что выбор у нас небогатый: либо ты приказываешь своим слугам уйти, и я сохраняю тебе жизнь, либо я беру тебя в заложники. Вскрою тебя так, что ты уже не сможешь ни ходить, ни говорить. И ваши врачи тебя не заштопают. Умирать ты будешь долго.

Эти слова сплющились, как пули о бронежилет, не оказав никакого эффекта. Слишком уж много я слышал подобных речей от тех, кого загонял в угол. Чего они только ни говорили, чем только ни угрожали...

Я вытащил из кармана куртки кастет и поудобнее пристроил его в кулаке.

- Сейчас у тебя уже никого нет в заложниках, - сказал я. – И единственное, что удерживает меня от того, чтобы не свистнуть своих ребят – это то, что я хочу тебя убить своими руками.

Урод злобно ощерился и прорычал:

- Значит, будем по-плохому.

- Есть два варианта того, чем всё это может закончиться, - согласился я. – И в обоих ты подохнешь.

Выродок зашипел, брызгая коричневой слюной, и рванулся ко мне всем телом. Я бросился навстречу. Из сорванной глотки вырвался рёв, какого я прежде не издавал. В тот момент мне не было страшно – рвался, как собака с цепи, и жаждал убивать.

Я добрался до противника в два прыжка; прыгнул, не заботясь ни о каких финтах. Монстр издал злорадное «кха-а-ах!» и обхватил меня своими рудиментарными руками. Наши взгляды встретились на миг. На лице урода читалось неописуемое торжество. Широкая пасть раскрылась, обнажив клыки.

- Жри! – я запихал кулак ему прямо в глотку.

Монстр заклокотал, радость на его морде сменилась паникой. Он конвульсивно сжал челюсти; зубы заскрежетали о металлические пластины на моём рукаве. А я заталкивал руку ему в глотку – глубже и глубже, по самое плечо. Теперь урод уже не мог сомкнуть челюсти, хотя и старался. Мышцы на его шее напряглись до предела, короткие ручки бессильно скребли по моей куртке.

Я вновь заорал – исторг хриплый, яростный крик берсерка – и мощным движением руки порвал скользкую горячую плоть. Урод конвульсивно сжал челюсти, и его зубы сломались о металл. Кровь хлынула плотным горячим потоком – до отвращения красная, как у человека. Выродок ослабил хватку; я грохнулся на асфальт и поспешно отполз прочь.

Урод метался из стороны в сторону, хрипя и булькая. Рудиментарные ручки беспомощно трепыхались, из широкой пасти водопадом низвергалась кровь. В какой-то момент ноги перестали его держать. Монстр плюхнулся наземь, продолжая сотрясаться в судорогах.

Мне даже не пришлось прыгать; я просто подошёл поближе. Урод поднял на меня взгляд, полный отчаяния, страха и боли – в тот же миг мой кастет вышиб ему несколько зубов и сломал челюсть. Никакого смысла этот удар не нёс – я просто отвёл душу и утвердил своё право на победу.

- Твоя мамаша на очереди, - сказал я, склонившись к уродливому лицу.

Не знаю, слышал ли он меня, или же агония поглотила его полностью. Неважно. Он сдох спустя несколько секунд, навсегда замерев с нелепой гримасой и вываленным языком.

***

После нехитрых махинаций с мачете, которое носил с собой Кабан, голова космического выродка перекочевала в пустой ящик из-под патронов. На базе её упрячут в холодильник и оставят до прибытия войск Земного Доминиона – доказательство моей... нет, нашей победы. Тело же мы бросили на месте. Дюжие молодцы Кабана перевернули мой автомобиль обратно на колёса, и мы покинули город. Остановив машину на холме, я снова уселся на капот и вооружился биноклем.

Прошёл не один час, прежде чем со стороны моря пришла скорбная процессия инопланетных тварей. Немногочисленные «апостолы» из другого, далёкого логова – они пересекли равнину, скрылись среди заволочённых дымом городских улиц. Мы терпеливо ждали.

Чопорную, почти пасторальную тишину апокалипсического пейзажа нарушил странный шум. Похожий на тягучий перезвон тяжёлых колоколов, он набирал силу и громкость. Звук становился всё выше и выше, пока не превратился в пронзительный, режущий уши вой нескольких десятков звериных глоток.

Неспособные более пугаться чего-либо, мы с апатией слушали ту инопланетную молитву за усопших. Это уже не могло нас впечатлить. Если они хотели петь панихиды по себе, то имели на это и повод, и право. В тот день колокол звонил не по нам.

Не прекращая выть, процессия из «апостолов» вынырнула из дыма, почтительно неся на тщедушных спинах огромное мёртвое тело – своего бывшего хозяина. Золочённые солнечным светом, тёмные фигуры устремились к голому горизонту – к морю, что простиралось за ним. Мы поехали следом, держась на почтительном расстоянии. Никто из «апостолов», выполняя свой «последний долг», так и не заметил «хвоста». В их головах сейчас не было ничего, кроме единственного приказа, и, думаю, даже ядерный взрыв не заставил бы их пробудиться.

Я до сих пор не помню, сколько времени нам потребовалось, чтобы добраться до моря. Некоторые говорили, что около трёх часов, но даже если это и так, то я не заметил. Это шествие казалось бесконечным – «апостолы» не меняли скорости и не переставали выть, лишь изредка делая перерыв, чтобы сделать новый вдох. Все эти мгновения слились в одно. Помню лишь, как ныли ноги да крутило желудок, бунтовавший против горстей обезболивающих таблеток и литров чёрного кофе.

Звери спустились по каменистому склону на пустынный пляж, к водной глади, окрашенной закатным солнцем. Только здесь прекратился их вой – когда они почти торжественно ступили в лижущие песок морские волны. Не сбавляя темпа, они продолжили идти и один за другим скрывались под водой. Безобразный труп выродка, убитого мной, какое-то время ещё виднелся на поверхности, пока волны не сомкнулись и над ним.

Последние круги на воде обозначили район ракетного удара. Я забрался на крышу автомобиля, чтобы лучше видеть, передал команду по рации. До сих пор помню координаты: 19-04-14. Шесть цифр. Три ракеты. И этого хватило, чтобы разверзся местный ад.

***

Когда первые две ракеты, начинённые простой горючей смесью, несколькими часами ранее обрушились на городок, это было генеральной репетицей. То, что по нажатию кнопки вылетело из ракетных шахт, оборачивало воду огнём, могло поджечь даже море. Гидроактивная взрывчатка – то, чем уничтожают планеты.

Три оглушительных взрыва. Три взрывных волны. Яркий свет, способный выжечь сетчатку. И горизонт, разверзшийся пожаром – от края до края. В море не осталось воды. Одно лишь пламя – неестественное, жадное и сильное. Сплошной адский котёл.

Сквозь далёкий рёв огня прорвался вопль на высоких частотах – внезапный и пронзительный, непохожий на вой «апостолов» до того. От него вибрировали кости и ныли зубы, звенело в ушах.

Через пелену пожара, в закатное небо, из глубин горящего моря  поднялось огромное нечто. Тёмное и извивающееся, объятое огнём, оно кружило в вышине, словно живое облако. Тёмная Мать в агонии металась по небу и исторгала предсмертный вопль. Она вытягивалась змеёй и вновь сжималась в комок, выписывала самые невероятные виражи. А затем, словно почувствовав приближение смерти, устремилась в свой последний полёт – как будто надеялась вырваться в космос из-под купола.

Она пронеслась над нами, роняя тлеющие куски, пересекла воздушное пространство над материком и, под эхо собственного вопля, развеялась в прах где-то там, вдалеке. После неё остался лишь пепельный снегопад.

И больше ничего. Я стоял на крыше своего автомобиля, сжимая рацию в руке, и смотрел, как зачарованный, на море огня, на заволочённое пеплом и дымом небо. Дело рук моих – снова смерть и огромный пожар. Я не был способен сотворить большего.

Я вновь плевался пеплом.

-8-

Искусственное солнце вновь обрело своё движение.  К тому времени, как пепел в воздухе развеялся, светило уже почти скрылось за горизонтом. Наконец-то пришла ночь, такая непривычная после двух лет скудного сумеречного солнца. Больше не было нужды поддерживать вечную прохладу, дабы «апостолы» размножались не так интенсивно. Теперь можно было жить прежней жизнью.

В ту ночь было спето немало песен, много выпито, много съедено. Меня и других «железных зверей» подбрасывали на руках, угощали, чествовали. Правда, я заснул мертвецким сном в первый же час празднества, подкошенный усталостью и бутылкой ядрёного самогона, врученной Кабаном. Когда же утром я очнулся среди пьяных товарищей, то застал прекрасный рассвет, утреннюю свежесть (если не считать веющего от Коула перегара) и необыкновенное чувство лёгкости – и в теле, и в душе. В тот же день я подал Типтону заявление на отпуск. Он не сказал ни слова против.

За неимением орденов мне подарили крошечный домик в гидропоническом комплексе, где раньше обитали ботаники. Там я и прожил последние полтора месяца: читал книги, слушал музыку, пестовал сад в меру своих скромных сил. Я редко показывался снаружи; впрочем, друзья всё же заходили в гости. Порой меня навещали и перехватчики в поисках совета – они всё ещё добивали остатки «апостольских» стай.

Ну, а затем выяснилось, что мы более не одиноки в космосе. Нашу мини-колонию, безмятежно дрейфующую в вакууме, нашла Космическая Кавалерия Земного Доминиона. Делегацию, отправившуюся под купол, возглавлял генерал Никс собственной персоной. Он был весьма чопорен и считал, что выполнил своё обещание.

Потом не раз говорили, будто нас искали целых два года. Не верю. Думаю, первые полтора года поиски вообще не велись. Но сейчас, конечно, Никс раздувал щёки, словно именно он победил всех врагов. Мне просто не хватало сил терпеть выражение отеческой гордости на его лице. А ведь ещё предстояло координироваться с ним в вопросах церемонии награждения. К счастью, вскоре прибыл старый знакомый – капеллан Райво, который взял хлопоты по подготовке на себя, и общаться пришлось по большей части с ним.

Вечером, за два дня до церемонии, мы неспешно прогуливались по сумеречным улицам.

- После того, что ты тут устроил, тебе прямая дорога в мобильную пехоту, - сказал Райво.

Я покосился на культю левой руки. «Прямая дорога». Прямее не бывает.

- Когда проходила комиссия, меня не приняли, - ответил я. – Даже Коула не взяли.

Райво закурил суррогатную сигарету, ещё одну протянул мне. Я не стал отказываться, поддерживая солидарность. Ароматический дым таинственным образом успокаивал.

- Боевые заслуги засчитаются, - сказал Райво. – Боевые части буквально дерутся за ветеранов, особенно таких отчаянных, как вы.

- И твоя часть тоже?

- А как же, - он кивнул. – Поэтому я и прилетел. Как смотришь на службу в мобильной пехоте?

Я признался:

- На самом деле я хотел бы вообще уйти из армии. Знаю, знаю, не получится.

- У нас так издавна: солдат единожды – солдат на всю жизнь, - ответил Райво, и, готов поклясться, в его голосе проскользнула тоска. – В этом, конечно, есть свой резон: опытного бойца убить труднее, и свою работу он делает лучше. Сам видишь, какие нынче времена. Овечки уже не в цене. А вот цепные собаки...

Он замолчал, задумавшись о своём. В тишине мы пересекли улицу, свернули за угол и вышли на проспект Хэлфорда. Догорающее солнце теперь светило нам прямо в глаза.

- Что скажешь, Винсент? – спросил Райво. – Я могу похлопотать, если надо. Хочешь перевестись в мобильную пехоту?

- Разумеется, отче, - сказал я.

А что ещё я мог ответить?

***

Во время подготовки к церемонии выяснилось, что за два года командная верхушка перехватчиков, как, впрочем, и весь личный состав, изрядно поредела. Иными словами, мне внезапно пришлось принимать рапорты от командующих отрядами. Думаю, этого можно было избежать, однако здесь явно не обошлось без тайного протекционизма Типтона. Он в очередной раз считал, будто оказывает мне услугу.

В парадной форме с подшитым левым рукавом, в берете и начищенных ботинках, я стоял перед рядами перехватчиков, а их командиры бодро чеканили рапорты. Я уверенно козырял им. А после, печатая шаг, промаршировал к Никсу и доложился лично.

Когда были сказаны все речи, и каждый, в том числе ваш покорный слуга, получил свою медаль, генерал дал команду на марш. Десятки пар ботинок загрохотали в унисон по асфальту. Из тех, кто в тот день шагал по проспекту, осталось мало настоящих перехватчиков. Среди бойцов маршировали те, кто добровольно пошёл на войну с врагом – даже старики и юнцы, никогда раньше не державшие оружия в руках. А возглавлял этот парад скособоченный, однорукий калека, только и умевший в своей жизни, что сжигать и убивать. Сим победиши.

Эпилог

Когда-то давно строка из одной песни заставила меня расплакаться. «... и чем больше мы теряем, мы становимся сильней». Я плачу всякий раз, когда слышу её. Потому что понимаю, что это правда. Утрата семьи, утрата дома. Утрата собственной плоти. Может быть, и правда: что не убьёт нас, сделает сильнее. Ведь, в конце концов, терять становится нечего.

И всё сводится к одному: кровь за кровь, смерть за смерть. У каждого человека есть яма, из которой он может выбраться только сам. У каждого есть свой ад, где мосты сожжены, а обратной дороги нет. Так какой же смысл стенать, подобно прокуратору Понтию Пилату, о прекращении мучений? И ежели ты молишь о яде, о прокуратор, так пей же.

Ещё не раз надо мной сойдутся тучи. Ещё не раз Смерть положит мне руку на плечо. Когда голодной пастью скалится тьма, когда бежать уже некуда, когда нет ни выбора, ни силы, ни желания – тогда я завожу свой генератор ненависти. И горе тем, кто сочтёт меня врагом.