В геометрической прогрессии

Один – это два.

Два – это четыре.

Четыре – это восемь…

Я должен называть их – сны.

Я называю их – пробуждения.

Они приходят каждый раз ближе к трем, в часы сладкой послеполуденной дремоты, когда вроде бы все дела переделаны, и с работой уже все, и осталось только сидеть в кресле на веранде, или в саду, смотреть, как играют ребятишки где-то там, за воротами, как изредка проедет экипаж, и снова летняя сонная тишина.

- …так вы говорите, вы засыпаете…

- …я бы сказал – просыпаюсь.

- Простите?

- Ну… по ощущениям больше похоже на то, как будто я просыпаюсь…

- Интересно… и… что вы видите?

- Серое.

- Что – серое?

- Да ничто… просто… серое вокруг, наползает со всех сторон, и я знаю, что там, где серое, раньше был город…

- Вы видите город?

- Нет… я просто знаю, что он был.

- А вы сами где?

- В каком-то трейлере… в трейлере, да.

- В трейлере фильма?

- Не-ет… в металлическом таком…

- На колесах?

- Ну да… то есть, нет… у него нет колес… а вокруг все мертвые…

- И этот сон…

- …не сон… понимаете… это больше похоже на то, как будто я просыпаюсь…

- Когда это началось?

- Слушайте, ну вопросы вы задаете…

- Не помните?

- Не…

- ….а надо вспоминать… обязательно…

Вспоминаю.

Обязательно.

Вот сейчас и начну вспоминать, стряхну с себя сонное оцепенение, выберусь из кресла, опираюсь на палку, пойду по тропинке…

- Ты чего?

Это супруга. Поднимает голову, смотрит на меня оторопело:

- Ты чего так?

- Да…

- Все хорошо?

- Да все… все хорошо…

Супруга отступает, понимает, что не хочу говорить – знает, что что-то случилось, её не проведешь, не обманешь, слишком долго вместе, так долго, что уже нет отдельно её, отдельно меня, уже имен нет, есть только – вместе…

Когда началось, когда началось… Может, когда родился Сен, это мой внук, Сен, потому что – Сентябрь, это Берта его так окрестила – Сентябрь. Берта… а может, все началось, когда родилась Берта, да, Берта, моя дочь…

Нет, все-таки Сен. Сентябрь. Про которого Берта жалуется, что ничего не просит, ничего не хочет, не в масть пошел, не в Берту, то ли дело Берта, которая всегда, вся, с рождения – хочу-хочу-хочу…

Сен. Когда он родился. Вспомнить, когда он родился. Кажется, в сентябре, потому и Сентябрь. Прошлого года. Ну да. Я его еще на елку водил. Стоп. Водил. На елку. Как я мог его водить на елку, если он в сентябре только родился, как он мог ходить от игрушки к игрушке, подолгу разглядывать хрустальные снежинки, резные сани, домики с огоньками, а я втолковывал Берте, да нормальный пацан, не у всех же, как у тебя, шило в попе…

…пробуждения…

…нет, тогда их еще не было…

…или все-таки были?

А вот ведь черт, вот не помню же…

…Тридцать два – это шестьдесят четыре.

Шестьдесят четыре – это сто двадцать восемь.

Сто двадцать восемь -  это двести пятьдесят шесть….

- …понимаете… пробуждения… они… они как часть меня самого, как часть моего мира, вот как небо, как вега, как вода в реке… как дети, как внуки…

- …стойте-стойте, дети и внуки появились же когда-то? Это сейчас они для вас часть мира, а когда-то же появились, верно?

- В-верно…

- Ну вот, вспоминайте давайте…

Вспоминаю.

Берта.

Берта, которой всегда все надо, которая – хочу-хочу-хочу, которая – а я не хочу в школу, а я хочу на сцене петь, которой я втолковывал, значит, в музыкалку ходить будешь, потом – в слезы, что в музыкалку не взяли, потом – в слезы, что в другую музыкалку взяли, а там опять вставать по утрам, потом – в слезы, что в маленьком кафе по вечерам поет, а не на большой сцене, потом…

…Берта…

Сколько ей лет, черт подери, когда она родилась… Мне все кажется, что ей лет пятнадцать, да какие пятнадцать, у неё сыну семь лет, значит, ей… двадцать семь… двадцать пять… нет, не сходится, не может быть Берте так много… или это для меня уже все годы сливаются в стремительный поток, пролетают слишком быстро.

Но Берта, Берта… должен же я что-то помнить, её первые шаги, держится за мой палец, шлепается на пол, или как она ползать начала, или…

…нет.

Не вспоминается.

Не так не вспоминается, как бывает, когда вылетело что-то из памяти, а так… будто и не было вовсе…

Берта, Берта… должен же я что-то помнить, а вот, слезы, слезы, хочу в Париж, хочу в Париж, на сцену, и я тут – так покупай билеты, так гостиницу забронируй, что ты  как маленькая… А ведь она и была маленькая, это я её все приучить пытался, хочешь чего-то – так давай, дерзай, добивайся, все в твоих руках… это я в противовес тому, как меня в детстве шпыняли, нельзя-нельзя-нельзя, потому-что-я-так-сказала…

Берта…

А потом слезы-слезы-слезы, потому что до Парижа не доехать…

Не доехать…

Откуда это, черт возьми, не доехать, откуда это – список стран, до которых невозможно добраться…

…потом снова сон.

Я должен сказать – сон, но я называю это – пробуждение.

Мне страшно, я знаю, что оно подбирается, ближе, ближе, ближе – неукротимо, неотвратимо, серое, бесформенное, со всех сторон.

Там, на горизонте, ничего нет.

Там был город.

Я знаю – там был город.

И надо встать, и надо бежать от беды, и не получается встать, тело не слушается – как бывает во сне, и некуда бежать, потому что серое – со всех сторон…

…засыпаю, вижу себя на кровати в спальне, в своем доме, крайнем у леса, кто-то скребется по крыше, должно быть, совы…

Супруга смотрит на меня, все понимает…

Я тоже понимаю.

Понимаю, что молчать уже не получится.

…двести пятьдесят шесть – это пятьсот двенадцать…

- …это сказка какая-то страшная есть… Что мир все больше исчезал, со всех сторон его пожирало что-то серое…

Сидим на кухне.

Пьем чай.

Летняя ночь заглядывает в окна.

- …это фантазия чья-то была… - продолжает жена, - может, фантазии твои умирают, ты их оживить должен…

Смотрю на жену, вспоминаю, что хотел спросить про Берту, помнит ли жена, как Берта родилась, не может она не помнить этого, черт подери, не может…

Смотрю на жену.

Смотрю на…

Смотрю…

…черт…

А ведь этого не может быть, говорю я себе, не может быть, почему она молодая, почему ей лет двадцать на вид, не больше, не может этого быть – через годы и годы, каких бы там омолаживающих кремов у неё не было…

- Ты… ты чего?

- Да все хорошо… Ну, снится и снится…

Я не спрашиваю про Берту.

Не спрашиваю.

Дергаю колокольчик.

Только бы отец был дома, говорю я себе, только бы.

Отец…

…спрашиваю себя, сколько лет может быть отцу.

Не знаю.

Не знаю.

Ему было семьдесят, когда я привел в дом же… еще невесту, а не жену, отец еще ворчал, хоть бы в комнате убрал сначала, что ли, прежде чем такую красоту приводить, ну ничего, барышня, вы его к рукам приберете, хоть вы его человеком сделаете, раз у меня не получилось…

Ему было семьдесят лет.

Тогда.

А сейчас у нас уже Берта, а сейчас у нас уже Сен… Хватаюсь за соломинку, говорю себе, что Сену лет семь, значит, Берте, ну… э… лет двадцать пять минимум, значит, отцу…

Говорю себе, что так бывает, что живут и до ста, и до ста пяти.

Бывает.

Бывает.

Бывает, черт возьми.

…пятьсот двенадцать – это тысяча двадцать четыре…

…серое…

Почему отец так бледнеет, когда я говорю – серое, почему меняется в лице, почему когда я спрашиваю его, видел ли он серое – он говорит нет, но почему он тогда так испугался…

…почему…

- …знаешь… - отец потягивает кофе, придерживает чашку, - я вот что думаю… это может быть пророчество какое-то… то, что еще не случилось… но произойдет…

Холодок в сердце.

Сглатываю.

- Как думаешь… - мой голос меня не слушается, - это… это неизбежно?

- Думаю нет, знаешь… если бы неизбежно, тебе бы не снилось ничего такого…

- Думаешь… предупреждение?

- Да, что-то в этом роде… Чтобы мы знали… чтобы успели остановить это…

- Вы здесь жили с рождения?

Мотаю головой.

- Нет.

- Когда вы приехали сюда?

- Ой, давно… еще Берты не было…

- А… а как вы сюда приехали?

- Ну… э… вроде как нас повел кто-то сюда, дом показывал… мне еще городок этот так понравился, здорово так… я еще думал, что мы тут как проклятые впахивать будем, чтобы выжить, в землянках каких-нибудь ютиться будем, в холоде, а тут городок, и тепло так, и зимы всего-ничего…

- А… а откуда вы приехали?

Меня передергивает.

- Ну как откуда, из дома…

- А дома после этого… не бывали?

Смеюсь.

- Ну, вы и сказанули… как же там бывать…

- Ну, съездили бы…

Да как же вы не понимаете, нельзя туда съездить! Вы же знаете список стран, которые…

- А почему вы уехали?

- Э… ну… случилось что-то вроде…

- Что? Что случилось?

- Я… я не помню… слушайте… знаете… как во сне… вот так во сне бывает… что надо бежать куда-то, а почему – непонятно…

- То есть… вы не помните…

- Н-нет…

Смотрю на психолога.

Вижу пустой стул.

Психолога нет.

И никогда не было.

Снова и снова прокручиваю мысленный диалог, интересно, доберусь я когда-нибудь до психолога или нет…

Серое, говорю я.

Серое, говорят люди.

Они не знают про серое, они разводят руками, - но почему им так страшно…

…почему…

…тысяча двадцать четыре – это две тысячи сорок восемь.

Две тысячи сорок восемь – это четыре тысячи девяносто шесть...

Серая грязь по осени и по весне.

Серый снег по весне.

Серая слизь где-нибудь в лесах, на болотах…

…не то.

Все не то.

- А может, гипноз попробуем? – говорит психолог. Вернее, я за него говорю, потому что никакого психолога нет, он только в моем воображении.

- Ну, знаете… это как-то вообще не мое…

- Да вам ничего не надо будет, я сам все сделаю.

- Да нет, вообще… что вот кто-то мне в голову залезет, моим сознанием управлять будет…

- Ну а что делать, если вы сами себе в голову залезть не можете, придется помочь…

- Но…

- Да какие но, какие но, вы так и хотите с этими снами мучиться? Вот, - он вынимает карманные часы на цепочке, раскачивает их перед моими глазами, - смотрите…

Пытаюсь закрыть глаза, пытаюсь мотать головой, нет, нет, нет никакого психолога, что я себе навыдумывал вообще, нет, нет… ничего не получается, он не уходит, он все так же сидит на стуле, смотрит на меня, посмеивается…

…покачиваются часы, тик-тик-так-так-тик-тик-так-так…

Еще пытаюсь вырваться из оцепенения, уже понимаю – не могу. Проваливаюсь в… нет, не проваливаюсь – просыпаюсь, я называю это – пробуждение…

…способные к саморепликации, вышедшие из под контроля, непрерывно создающие свои копии из любого материала…

- …там все есть, говорит отец.

Мне не верится.

- Что все? Что – все? Землянки какие-нибудь?

- Ну, я видел, там дома есть…

- Бараки какие-нибудь?

- Ну, какие бараки, что говоришь-то… - отец спешно ищет фотографии, пальцы бегают по клавишам, - вот, смотрите… ну, не дворцы, конечно, но жить можно… домики стоят…

- Да там деревья есть, - ахает невеста.

- А вы как хотели, милая барышня, все честь по чести… говорил же, жизнь там есть, все при всем…

- Далеко? – спрашиваю зачем-то, сам не знаю, зачем.

Отец разводит руками, ну скажу я эти парсеки-килопарсеки, и что это тебе даст…

Хочу спросить, сколько лететь.

- Двадцать пять лет, - отец будто читает мои мысли.

- К этому времени там…

Отец пожимает плечами, он не знает, что будет там через четверть века, или руины погибшей колонии или город-сад.

- Да хорошо все будет… - кивает отец, - конечно, не рай на земле, а жить можно…

Киваю.

- Понимаю, что у нас нет выбора.

У нас у всех, кто остался, - мой отец, моя невеста, еще какая-то женщина с двумя детьми, мужчина средних лет, две девчонки, похоже, школьницы, у одной макияж размазан, ревела, что ли, да оно и неудивительно, я тут сам чуть не ревел…

- Пойдемте, - кивает отец, - некогда.

Все вместе вздрагиваем от этого – некогда, все разом вспоминаем про то, серое, что ползет по городу, не к месту и не ко времени снова вижу в памяти чумазых пацанят, вот они стоят близко-близко к серому, отскакивают, когда серое подбирается ближе, кто-то кричит, отдергивает ногу, поздно, поздно, плавится кроссовок, плавится живая плоть, струйки черной крови по асфальту, пронзительный крик…

…не вспоминать.

Не вспоминать.

Торопимся, поднимаемся по ступенькам чего-то там к чему-то там, отец торопит, скорей, скорей, заводит в темный туннель, долго ищет выключатель. Еще не верю, что все так прозаично, так просто – круглый зал, прозрачные капсулы, чуть не сказал – гробы, а как ремни пристегивать, а-а-а, вот так, спасибо, а кислородные маски зачем…

- Вдохнете, - кивает отец, - чтобы вырубиться… уснуть…

Отчаянно выцарапываю из памяти какие-то познания в космонавтике.

- Анабиоз?

Отец кивает. Отец знает. Я даже не спрашиваю у него, откуда он все это знает. Просто. Знает. Потому что.

…память, окаянная память, что ты со мной делаешь…

- …франсе?

- Э-э-э? – пытаюсь выжать из себя хоть какой-то звук, не могу.

- Инглиш?

Все еще не понимаю, что происходит.

- Дойчь?

- Э-э-э… - пытаюсь продраться сквозь сонное оцепенение, хотя бы вспомнить свою национальность, хотя бы сфокусировать взгляд на лице, нависшем надо мной…

…это было…

…было…

…снова вижу себя в комнате, снова вижу психолога, которого нет, напоминаю себе, что надо бы пожестче подумать, что его нет, чтобы его и правда не было…

- Вспомнили?

- Ага… жуть такая…

- Ну что, жуть, все позади…

- А остальные-то… почему не помнят?

- Ну, понимаете, обычная реакция психики на сильный стресс… наше подсознание вытесняет страшные события, как бы говорит нам – этого не было. А ваша память все равно прорывается… через сны…

- Но…

- …думаю, они не будут больше вас беспокоить…

- Вы… вы уверены?

- Ну, стопроцентной гарантии вам никто не дает… но думаю… да…

Смотрю на психолога, думаю сказать себе все-таки, что его нет…

- …не, вы погодите-погодите… я вам еще пригожусь… может быть…

- Ты чего?

Это жена.

Вымученно улыбаюсь.

- Все… все хорошо.

Ничего не хорошо, мысленно ору я себе, ничего не хорошо, какого черта моя жена выглядит так же, как в тот год, когда мы начали встречаться, какого черта я не помню, как Берта делает первый шаг, какого черта я не помню, как родился Сен, почему я помню его уже семилетним, а Берту пятнадцатилетней, какого черта она сейчас выглядит на пятнадцать лет, когда у неё уже есть Сен, какого черта у нас в городке никто не сеет, не пашет, ни разу не видел, чтобы бегала какая-нибудь курица, или свинья, откуда у нас запеченная курица на Рождество, откуда свиные сосиски, откуда хлеб, как мы вообще выживаем, черт нас дери…

Я не проснусь, говорю я себе.

Я не проснусь.

Я буду спать.

Спать.

Летняя ночь заглядывает в окна, кто-то скребется по крыше, должно быть, совы…

…я должен называть их – сны.

Но называю их пробуждениями.

Они приходят, когда их не ждешь, когда сонное оцепенение охватывает со всех сторон, и не вырваться, и не выбраться, почему я не могу пошевельнуть рукой, отлежал, нет, не отлежал, тут другое, почему я не чувствую свои ноги, почему опять – стальные стены, ремни перетягивают тело, свободной рукой отбрасываю маску, когда я сделал это – секунду назад или полвека назад, я не знаю, не знаю, не знаю, я жадно хватаю воздух, как же все-таки хорошо дышать, голова раскалывается от боли…

…что это было, спрашиваю я себя, что это было, пытаюсь повернуть голову, увидеть отца, невесту (Мила, её зовут Мила, надо же, вспомнил), они мертвы, я уже знаю, они мертвы, все, женщина, её маленькие дети, отец, Мила, мужчина средних лет, девчонки, не то еще школьницы, не то уже не школьницы, у одной тушь по щекам размазана…

Потрескивают стены, я уже знаю, что там серое, оно ползет, надвигается, обволакивает, пожирает металл.

Ближе.

Ближе.

Маска, маска, где эта чертова маска, нет, не дотянуться, не надеть на лицо, не вдохнуть смерть, да может, уже и нет её там, смерти, смерть вот она, тихонько пожирает стальные стены, прозрачные гробы…

- …вызывали?

- А?

Голос из глубины подсознания.

- Вызывали?

- А вы…

- Не узнали?

- Вот только сейчас узнал… Я же вас на стуле привык видеть…

Еще пытаюсь смеяться. Серое добирается до моих ног, первый раз радуюсь, что я их не чувствую.

С надеждой смотрю на психолога, если это можно назвать – смотрю, если можно смотреть на того, кого нет.

- Знаете выражение… вся жизнь перед глазами?

Догадываюсь:

- Перед смертью?

- Вот-вот…

Серое добирается до пояса, отчаянно делаю вдох.

- Смотрите на часы, - голос из памяти.

- Но здесь нет никаких ча…

- …как это нет, вот же, я их в руках держу, вот, смотрите, покачиваются… ваши глаза закрываются… вы спите…

…поворачиваюсь на постели, с наслаждением вытягиваюсь – в приоткрытое окно чирикает утро, теплое, благодатное, летнее, смотрю на сонную Милу, надо бы выбраться сегодня куда-нибудь из дома, нет, не к Берте, и не к отцу, а вот так, чтобы вдвоем, я и Мила…

…у нас еще вся жизнь впереди…