Игорю Доминичу - с любовью!

«Не родитесь, Поэты, в провинции, а родившись – не лезьте в Поэты. Не нужны здесь мессии с провидцами, дай вам, Господи, многие лета. Здесь иные мелодии слышатся, здесь другою монетою платится... А стихи, что ночами не пишутся – ну, так мало ли, что кому плачется...»

  Я дописал последнюю строчку, отодвинул ноутбук, потянулся  и поискал глазами пачку сигарет. Но на подоконнике, заменяющем мне письменный стол  и заваленном всякой всячиной, ее не было.

- Наверное, забыл в кармане, – подумал я.

  И покосился на обретавшуюся у порога куртку. Вставать и идти за пачкой,  было лениво. И я просто уставился в окно.
Моя бывшая жена называла окна - «телевизором для бедных». Но я только посмеивался и говорил, что в «зомби – ящике» настоящую жизнь не показывают. Вряд ли в нем демонстрируют такой умопомрачительный малиновый закат. Никакая техника не способна передать его истинные оттенки. Однажды мы с ребятами из нашего театра попытались запечатлеть картинку аж на пять совершенно разных по качеству фотоаппаратов: от простой «мыльницы» до навороченного «Никона». И ни одна не соответствовала действительности.
 Вот и сейчас на город опускался точно такой же закат, хотя до октября было еще далеко. Неяркое солнце, стремившееся к горизонту, раскрашивало облака и золотило листья кленов, толпившихся на берегу небольшого озера. Даже из окна было видно, как  скользит по воде упавшая листва, то обгоняя плещущихся у берега уток, то с разбегу налетая на эти «живые» острова. Импровизированные кленовые «кораблики» устроили на озере регату, словно торопясь поиграть в догонялки.

Кто знает – что будет завтра? Вдруг в конце сентября уже выпадет снег, как в прошлом году? И останется лежать до конца мая и первой листвы?

В наших краях это – обычное дело. У нас тут, ясное дело, не Сибирь, но и далеко не Прибалтика. Небольшой наш городок болтается где-то посередине между Прагой и Волгоградом, а до Минска и Вильнюса – ближе, чем до Москвы. Мамаша моя упорно звала Невель «Зажопинском», и смоталась из него при первой же возможности. Сначала – к бабушке в столицу, а потом и вовсе в Штаты. У папеньки там имелась какая-то дальняя родня. Бабушка втихаря называла ее «вражеской» - ибо папенька мой по национальности литовец, а его родственнички за кордон уходили вместе с немцами. Помнится, соседки сплетничали, что маменька приперла ухажера из какой-то туристической поездки в Палангу. Причем, еще аттестат не получив.

В общем, темная там была история. Но я никогда ею не интересовался.

Рос я с дедом, а он на эту тему не распространялся. Потом так совпало, что дед умер, а родители спешно засобирались за «бугор». Бабушка их радостно туда сплавила – ибо зятя своего откровенно не любила, а сама вернулась, продав свою «однушку» в Сокольниках. И выторговав себе под это дело возможность воспитывать меня здесь и без их участия. То есть – предкам денежки и свобода, а ей – любимый внук и старый дом.

Я при этом все время исполнял роль какой-то раритетной тумбочки, которую жалко выкинуть, но неудобно содержать. Родился-то я в Москве. И жил там до самой школы. Но однажды маман решила, что я слишком взрослый мальчик, чтобы спать с родителями в одной комнате, а на крошечную кухню к бабушке я не вписался, – и меня сплавили к деду. Через пару лет оставшаяся без квартиры бабушка, приехала ко мне. И мы жили с ней вдвоем, до тех самых пор пока я не вырос и не женился.

Сделал я это во вполне сознательном возрасте. Но, видимо, не слишком удачно. Потому, что бабушка, увидев мою Светку, изрекла коронную фразу: «Так тебе и надо»! И что-то потом еще долго бубнила про карму, родовое проклятие и неправильный выбор. Ну, надо полагать, что она в подобных барышнях лучше меня разбиралась. Тем более, что невесту мою она знала много лет – мы в одном классе учились. Светка тоже долго копалась в женихах, но с годами рядом с ней остался только один кандидат в мужья – я. То ли прочие были еще гаже, то ли – хитрая теща вспомнила, что ко мне родственники в Штатах прилагаются, но свадьба состоялась. Мы худо – бедно прожили около двадцати лет, похоронили бабушку, почти вырастили дочерей, а потом вдруг история повторилась. Девки мои внезапно засобирались к неведомой заокеанской родне. Светка нашла к чему придраться – и мы с ней быстренько развелись. Отвоевать девчонок не получилось, я махнул рукой, продал фамильный дом  и остался в Невеле один. Вот, смотрю теперь в окно и размышляю: кто во всем этом виноват? Родители, которые меня фактически бросили? Бабушка, которая мне с ними уехать не позволила? Или я – сам такой дурак? А может, это, в самом деле, какая-то весьма странная семейная традиция – жилье продавать и из страны сбегать? Наверное, тут все вместе.

И «карма» эта, и мое неумение жить. Ну, кто, скажите, выучившись в Питере на журналиста, добровольно возвращается в какой-то заштатный городок?!!

Да еще идет работать сценаристом в НАРОДНЫЙ театр? На закате нашей совместной жизни, Светка любила повторять, что я – вообще неправильный мужик. И даже имя у меня – бабье. Ну, что поделать? Если назвали меня в честь деда – Валентином. Кстати, отчество у меня тоже – дедово, как и фамилия. Это, видимо, маменькино «темное прошлое» слегка объясняет. Но я ни разу не в претензии. Уж лучше быть обычным Ивановым, чем каким-то там Мажюлисом. Хотя фамилий у нас тут хватает всяких. Сказываются войны - и с Польшей, и с Литвой. Городок у нас хоть и достаточно древний, но маленький.

И, несмотря на то, что еще Иван Грозный упоминал Невель как «город», до конца восемнадцатого века Невель считался не городом, а местечком. Причем еврейским. Мне даже иногда странно быть тут Ивановым. Впрочем, и деда с бабкой в эти края тоже войной занесло, только уже немецкой. Да и сам я – вроде как  «понаехавший», хоть и прожил тут почти всю сознательную жизнь, если не считать пяти институтских лет. Только меня никуда отсюда уезжать не тянет. Навещали мы с бабушкой пару раз своих «иноземцев» - я дни считал, когда мы с той Америки улетим. Пешком бы ушел, но через океан – несколько проблематично. Мне, книжному мальчику, там было смертельно скучно. Хотя я и язык знал – бабушкиными молитвами. Но вот «американской мечтой» так и не проникся. Зато Светка всю дорогу родню доставала и окучивала – а они от нее успешно то джинсами, то косметикой откупались. Уж не знаю – как они там поладят? Девчонок только жалко – им еще школу заканчивать.

Но подросткам сейчас, где интернет – там и родина. «Загугленная молодость» - как ржет мой институтский дружок, с которым мы по ночам  в тех тырнетах перестукиваемся.
Я усмехнулся, вспомнив неистощимого на остроты друга, и все-таки встал, чтобы достать сигареты. Куртка с заветной пачкой криво висела на колченогом стуле.
Мда! Говорят, что вещи с годами становятся похожими на их хозяев. Одежка моя, хоть сильно поношенной и затрепанной не выглядела, все же вид имела какой-то печальный и, я бы даже сказал, усталый. Полы уныло обвисли, линия плеч опустилась, словно зябко сутулясь перед грядущей зимой. Воротник, правда, пытался дерзко топорщиться, но выходило у него это неубедительно. А черные нитки пока еще крепких швов давно выцвели и побелели. Вот так - и я! Прожил жизнь, серебра в волосы и бороду нажил, а ума и удачи – нет.

  Я наклонился, встряхнул куртку. Пачка сигарет со стуком выпала из внутреннего кармана. Поднимая их и выпрямляясь, я бросил случайный взгляд в помутневшее от времени зеркало гримерки. Тип в сером свитере смотрел на меня оттуда с мрачной иронией на худом скуластом лице. От юноши, полного надежд  и наполеоновских планов, вернувшегося сюда из северной столицы, у моего отражения остался разве, что крупный фамильный нос, торчащий неколебимо и гордо, точно форштевень старого корабля. Да еще, пожалуй, глаза. «Ты у меня вообще небожитель…» - грустно вздыхала Светка в редкие минуты ласки и тепла. Имея в виду, наверно, их невыцветший небесный цвет. Да уж! Небожитель! Которого земная реальность взяла за шкирку и приложила так, что до сих пор слева под ребрами ноет. Впрочем, так мне, дураку, и надо!

Я выдернул из пачки сигарету и ожесточенно отвернулся от равнодушного стекла. Когда фамильный дом, наконец-то, был продан, а все документы – подписаны, риэлторы растворились во времени и пространстве вместе с вырученными за продажу деньгами. Поднятые на уши менты  только руками разводили, да крутили у виска пальцем. Дескать, если вы, господин хороший, обращаетесь в делах купли-продажи недвижимости черти к кому и не читаете бумаг, что вам подсовывают, то уж потом не обессудьте! Короче говоря, в тот далеко не прекрасный день я остался без жилья и практически без копейки в кармане. Спасибо, прежняя администрация родного театра сжалилась над его единственным завлитом  и пустила в бывшую гримерку, ставшую отныне моим домом, воплощением холостяцкого неуюта, а, по совместительству, и Парнасом. Смешно, но самые лучшие мои сценарии появились на свет не в родных стенах, а именно здесь – на этом широком, как письменный стол, подоконнике. Между узкой, покрытой старым пледом тахтой, тумбочкой с электрическим чайником и вечно незакрывающимся шкафом.

Я щелкнул зажигалкой и с наслаждением затянулся. Дым серой струйкой улетал в приоткрытую форточку, а мысли мои, как это часто со мной бывало после долгожданной сигареты, сменили раздраженно-досадливый тон - на элегический. Я усмехнулся, подумав, что ни в одном другом театре, кроме нашего Народного, сценаристу, даже самому прославленному, не разрешили бы жить в гримерке на птичьих правах. Да, ведь и сбежал я в родной Невель и в этот балаган не просто так! Было дело: предложили мне место завлита в одном театре. Достаточно известном, таком, что в Новостях Культуры с завидной регулярностью мелькал! И что в итоге? Поработал я пару месяцев, а потом рванул оттуда, роняя тапки. Вы спросите – почему?

Отвечу цитатой из бессмертного Шварца: «Король неизлечимо запутался, пытаясь понять, отношения работников театра друг к другу. Он собирался казнить половину труппы, но никак не мог решить, какая именно половина заслуживает казни». Насколько я помню, бедный король от такой жизни вскоре начал «цепенеть», а потом и вовсе свихнулся. Ну, а я решил не дожидаться столь печального итога  и вернулся на историческую родину. Чтобы работать не с истеричными примами и мечтающими о скандальной славе режиссерами, а с нормальными людьми. Педагогами, бухгалтерами, домохозяйками, мелкими офисными клерками. Для которых сцена – не место удовлетворения непомерных амбиций, а глоток кислорода чистого творчества, солнечный прогал в тучах унылых серых будней. И я полюбил Народный театр. Полюбил, как третьего своего ребенка: неловкого, нескладного и нелепо романтичного. Светка, помнится, частенько шипела, что мне, мол, четыре стены и тряпка занавеса -  дороже родной семьи. С этим можно было, конечно, поспорить, но какая-то доля истины в том имелась. Мне, действительно, был и остается дорог каждый кирпичик этих стен, каждая трещинка обветшавших подмостков. Если честно, ДК в котором помещается наш театр, внешне напоминает мне обедневшего чудака-аристократа: пока был богат, отгрохал себе поместье, немыслимо сочетающее в себе почти все стили архитектуры. Высокий купол палаццо эпохи Возрождения, барочная лепнина, готический портал, узкие витражные окна. Дикая эклектика, но, черт возьми – какой сказочный вид!

И внутри – не скучно! Три огромных аквариума с экзотическими рыбками (правда, сейчас остался только один – экономия бюджета-с!) Посередине вестибюля – фонтан с танцующей нимфой (который давно уже не работает).

В наличии имеется также – зимний сад с каким-то подобием средневекового городка в миниатюре: деревянные башенки, ратуша – по пояс взрослому, домики с черепичными крышами. Мелкие детишки это место обожают едва ли не больше самих спектаклей для малышей, что мы иногда ставим. Городская администрация «косит лиловым глазом» и ворчит, что «полезная площадь используется нерентабельно». То есть сад и городок надо бы снести, а буфет расширить с тем, чтобы потом сдавать его в аренду под разные там банкеты и корпоративы. Слава Небесам, нынешний директор ДК пока отбивается. Впрочем, не будем о грустном! Ибо, как только я начинаю думать о главреже нашего несчастного театра, у меня последнее вдохновение пропадает. Точно такая же тоска посещает при мысли о том, что «бывшая» исчезла из города как-то слишком быстро и подозрительно. Иногда даже думаю, что с теми проклятыми риэлторами у нее, не иначе, был какой-то преступный сговор – дабы мне, коню педальному, ни копейки не досталось. Впрочем, это так – в порядке бреда. И к делу уже не относится. Одно радует, что накануне ее поспешного отъезда, сильно смахивающего на бегство, я загремел в больницу с банальным аппендицитом. Но успел уволочь с собой старенький ноутбук – как всегда «горел» сценарий, и никого не интересовало – где и в каких условиях я буду его дописывать? Аппарат мой, конечно, слова доброго не стоит – включается через раз и живет какой-то исключительно своей «эстонской» жизнью. Выражение – «далекоо ли до Таллллина» - это про него. Но зато все мои сказки вместе с ним уцелели. А рабочие качества иногда можно поправить – особенно, если громко рассказывать – куда и с какого этажа он у меня лететь будет, если окончательно откажется сотрудничать. Кое-какие мои шмотки тоже нашлись по знакомым домам и гаражам – ибо, где только и с кем не приходилось обсуждать сценарий? Одним словом, все не настолько суицидально. Работа пока есть, крыша над головой – тоже. А что я теперь остался совсем один – так с кем не бывает? Как пелось в одной известной песенке – «не плачь, дядя, не ты один сиротка»!