Пока мы с философами привычно разгружали очередную «газель», а наши музыканты настраивали инструменты, зал начал заполнятся публикой. Все столики были заняты, и даже возле барной стойки не осталось свободных мест. Ксантиппа сбилась с ног, рассаживая посетителей, и теперь металась между кофейным аппаратом и полкой, уставленной чипсами и сухариками.

Я решил ей помочь и встал за стойку. Посчитав, что раз сесть все равно некуда, то надо хотя бы совместить полезное с приятным. Между тем, поющие отстроили микрофоны, и концерт начался.

Давай, давай, не мешкай, выходи,
Пока звонят колокола в груди
И боль еще металлом не застыла.
Пока живой, умеющий прощать,
Запутавшийся в людях и вещах,
Державший фронт и нападавший с тыла,
Пока нескладный, главный, угловой,
Пока дырявишь небо головой
И под дождем внезапным затихаешь,
Пойдем со мной - без карты, без пути,
Пойдем, пока нам некуда идти, -
За будущим. За счастьем. За стихами.

Народ слушал, затаив дыхание. Все почему-то дружно забыли про свой кофе, а кружки с пивом обиженно притаились на столах. Белая пена в них медленно опадала, но никто этого не замечал. Даже возле стойки стало непривычно тихо. И я, наконец-то, смог разглядеть публику. Солидные дядьки с трудовыми мозолями на животах, перемежались со стройными пока что юношами. Пара  юных старшеклассниц пряталась в темном уголке от  внезапно обнаруженной ими учительницы. А рядом с ними сидел какой-то бородатый мужик, чье лицо мне показалось смутно знакомым. Между тем, зазвучала новая песенка.

Если б жизнь не вертелась волчком,
И дала бы мне право на выбор,
Я б, наверное, стал дурачком
Деревенским. Гонял бы на выгон
Свое стадо, и думал с тоской
О годах безнадежно прошедших… 
Но ведь я – человек городской,
А точней – городской сумасшедший.
Мне прощают и брань, и хулу,
И не тронет патруль и облава.
Меня знают на каждом углу –
Хоть какая, а все-таки слава.
Правда, все это только мой бред,
Меня снова куда-то уведший… 
Ни облавы, ни брани здесь нет –
Я простой городской сумасшедший.

- Хм! А вот это уже почти про меня! – усмехнулся я. – Скандал в театре мне, правда, не простили, но за дурака держат всю жизнь: начиная от моей жены, и заканчивая главрежем. Впрочем, это спорный вопрос. Как известно, Спиноза любил латинское выражение «sub specie aeternitatis», что означает «с точки зрения вечности». Он говорил, что все наши проблемы кажутся не такими страшными, если взглянуть на них с точки зрения Вечности. А с этой точки и театральный «сантехник» с его депутатами в городе не навсегда, и отсутствие  бывшей супруги – благо! Ведь не зря же народная мудрость гласит – «если к другому уходит невеста, то неизвестно – кому повезло!» Пусть теперь у родни заокеанской голова болит – куда пристроить дурную бабу?

А у меня все нормально: крыша над головой есть, работа тоже. А остальное – уже не актуально. И вообще - корабль не тонет, когда он в воде. Он тонет, когда вода в нём. Не так важно, что происходит вокруг нас. Важно то, что происходит внутри.

  Тут я немного отвлекся от своих мыслей. Таившиеся в уголочке школьницы восхищенно взмахнули руками  и смели со стола вазочку с мороженым. И тут же испуганно замерли – не зная, что делать? Я схватил тряпку и помчался собирать осколки. Бородатый мужик, сидевший за тем же столиком, услужливо отодвинул стулья  и, ободряюще кивнув девчонкам, выложил на него крупную купюру.

- Убытки за мой счет, – сказал он и широко улыбнулся.

  И тут я, наконец, его узнал. Это же Стас – наш бывший «премьер». Лет пять назад он исчез с горизонта, уехав к отцу в деревню. И с тех пор в городе почти не появлялся.

- Ты зачем, чертяка, бородой занавесился? – изумился я. – И что тут делаешь?

- Риторический вопрос - «Зачем Володька сбрил усы?» - рассмеялся он. – Что, тоже не узнал?

  Я отрицательно помотал головой. Тут как раз случился антракт, и мы вышли на улицу покурить.

- Я же теперь – деревенский житель, – хохотнул Стас. – Вот и соответствую. Мне за собой ни следить, ни ухаживать некогда. У меня хозяйство: гуси, пчелы, огород и папенька. Так что я всю весну, лето и осень при исполнении. Только зимой относительно свободен – но и тогда у меня то охота, то рыбалка. Летом борода не мешает, а зимой – вместо шарфика используется.

- Обратно в город не тянет?

- Иногда тянет, когда театр наш вспоминаю. Но папеньке – хорошо за восьмой десяток. А переезжать он никуда не собирается. Я его к сестрице на зиму еле-еле выпроваживаю. Вот, отвез вчера, да сюда метнулся. Квартирантов своих проверить и ребят послушать. Мы же когда-то в одном ансамбле играли…

А у тебя какие дела? Дочки, наверное, школу закончили? И что в театре?

  В двух словах я поведал ему и про театр, и про отбывших в Штаты дочерей, и мы вернулись в зал.

Жалко, что не придумалось повода – не в привычку без повода пить…

Ну, допустим, пускай будут проводы, я придумаю, что проводить…
Вот грохочет по насыпи поезд, вот, сорвавшись, упала звезда.
До свидания, не беспокойтесь, мы прощаемся не навсегда.
На часах половина четвертого, уже скоро забрезжит рассвет.
И уже понимаю нечетко я, с кем простился, а с кем еще нет.
Вот летящее облако замерло, вот с травинки скатилась роса…
До свиданья, уплывшие за море, улетевшие на небеса.

- С уплывшими – все куда проще… - усмехнулся я, с грустью вспомнив старого режиссера. – А вот с улетевшими – сложней… 

  И вдруг заметил возле дверей зала знакомую каштановую макушку. Янка поискала меня глазами, увидела, подпрыгнула на месте, и призывно помахала рукой.

- Отличная новость, Валентин Валентиныч! – весело воскликнула она, когда протиснувшись между столиками, встала рядом со мной за стойкой. - Заявку нашу театральную приняли и рассмотрели положительно.  Мне сегодня письмо по «электронке» пришло. В общем, мы теперь – участники конкурса, так что можно подбирать актеров и начинать репетиции. Давайте выпьем по этому поводу!

- Руки прочь от горячительного! – хмыкнул я, быстро отодвинув в сторону бутылку, на которую уже нацелилась юная драматургиня. – Рано тебе, детка, искать вдохновения на дне стакана.

- Уже и отпраздновать такую удачу нельзя! – обиженно надула губки девушка. – Можно! Мне – кофе, тебе – лимонад. Заметь, я ведь тоже не пью на радостях. Потому что – «при исполнении».

  Янка отхлебнула золотистого пузырящегося напитка, поболтала соломинкой в стакане и снова улыбнулась:

- А пьесу свою я все-таки переделала, как вы советовали. Диалоги изменила и главному герою побольше интересных реплик вставила. Скажите, Валентин Валентиныч, когда мы все-таки начнем репетировать?

- Как только – так сразу, - вздохнул я. – Еще с артистами договориться надо.

И на роль героя у меня до сих пор нет подходящей кандидатуры.

  Тут я снова посмотрел на Стаса. Сунуться к нему со своим неприличным предложением? Так ведь откажется. У него же – хозяйство. Куда он его денет?

Я на минуту представил сцену, на которой рядами стоят ульи, а между ними важно расхаживают гуси, и заржал. Этот сюрр – в стиле Владлена. Особенно, если труппа хором начнет петь: «Летять утки»…

В общем, не стоит сельского эмигранта в нашу авантюру втягивать! Если у человека есть возможность вести необычную жизнь, он не имеет права от нее отказываться! Ну, переселился бывший «премьер» в деревню, с кем такого не бывает? Зато – вид цветущий, настроение – боевое. Чего я за ним не замечал, пока он учителем математики в городе прозябал. И вообще - самая печальная из всех потерь, что несет с собой время, это утрата способности чему-то искренне радоваться. А у нашего пчеловода – охотника  с радостью все в полном порядке.

- А если герой не найдется? – печально спросила Янка.

- Будем искать, – буркнул я, убирая со стойки грязную посуду.

- Ага. «Такую же. С перламутровыми пуговицами», - раздался за моей спиной веселый голос.

  Цитаты из старого знакомого сегодня сыпались почему-то сплошь на тему «бриллиантовой руки».

- Я попрощаться, – сказал он, крепко пожимая мне руку, и протягивая какую-то бумажку. – Ничем толком помочь тебе не могу. Квартиранты у меня до Нового Года торчат, так что жилплощадь занята. Но, в случае форс-мажора, можешь смело ехать ко мне в деревню. Батюшка до весны в отсутствии – и комната свободна. Адрес я тебе написал. А теперь – пошел я к ребятам в гости – молодость вспоминать. Увидишь кого из наших, привет им передавай! Пламенный!!!

  Стас ушел, а я повернулся к девушке.

- Прости меня, пожалуйста! Я, как последний идиот, дал тебе надежду, что у нас все получится. Да и сам размечтался о кренделях небесных. Понимаешь, этот дурацкий грант нужен не мне и не тебе. Да, приятно, когда твою пьесу ставят в настоящем театре. Да, почетно спасти этот самый театр. Но главное – это наши зрители. И город, в котором мы все живем.

Ведь смотри, какой парадокс – Невель уцелел в войну. А теперь жители гробят его сами – голосуя за невнятных жуликов - депутатов. А потом бегут из города прочь. Потому  что кроме колбасы в желудке, надо чем-то заполнять душу.

И никакие «шоу» не могут заменить простые человеческие ценности – любовь и верность, память о наших предках  и светлое чувство благодарности к ним. Мы с тобой пытаемся переписать наше грядущее. Но, к сожалению, мы – не кудесники. И у меня нет волшебной палочки, чтобы с ее помощью изменить чьи-то мысли и поступки. Поэтому я говорю тебе - не принимай нашу идею близко к сердцу. Ведь то, что примешь, хочется удержать. А удержать нельзя ничего…

- И что теперь? – насупившись, спросила Янка.

- Сделать еще несколько попыток.

- А, если не получится?

  Я пожал плечами.

- Жить дальше... И продолжать видеть вокруг себя нечто необычное. Например, дорисовывать кляксы так, чтобы не отличить от цветка. Вить гнёзда на терновых кустах. Ловить сумерки и тихо укладывать их спать…

  Девушка невольно улыбнулась – видимо, представив гнездо в неподходящем месте. А потом спросила:

- Так я не поняла – вы отказываетесь от нашей идеи?

- Нет. Просто пытаюсь тебя честно предупредить – я не уверен в результате.

- Между прочим, одна бельгийская писательница любит повторять - «Никогда не опускай руки, ибо рискуешь сделать это за минуту до того, как произойдёт чудо» - буркнула Янка.

- Видимо, в Бельгии жить проще, – хмыкнул я. – Или с чудесами у них лучше.

- Никто не знает, каковы его силы, пока их не использует! – вмешалась в разговор Ксантиппа. – А чудо будет, если вы домой сухими доберетесь. Гляньте, что за окном творится!!! Вот-вот дождь хлынет. И ветер крепчает! Все нормальные люди уже по квартирам сидят!

  Мы растерянно оглянулись. В таверне никого не было, если не считать нас троих. Даже философы благоразумно исчезли.

- Так, бродяга, быстро закругляй дискуссию и беги домой! – скомандовала моя работодательница. – А девочку я на машине подкину – за мной сейчас сын заедет.

  Ветер на улице, действительно, крепчал, грозя перерасти в полноценный ураган. Черные клочковатые тучи неслись по небу, ветви деревьев скрипели и раскачивались. Понимая, что еще пара минут - и меня накроет нешуточным ливнем, я, перепрыгивая через ямы на дороге, кинулся бежать по темной улице. Но добраться до особняка, разумеется, не успел. Хлынул дождь, порыв ветра тут же закрутил его струи в тугую спираль. Капли хлестали со всех сторон, и от них не спас бы никакой зонт. Да его у меня и не было. Чтобы окончательно не вымокнуть, я бросился под защиту широкой кроны столетнего вяза, росшего у обочины, и крепко прижался к столу. Поредевшая листва хоть немного, но задерживала холодные струи. Зато ветер не унимался, и мне уже становилось зябко в изрядно промокшей одежде.

- Не хватало еще простудиться! – сердито подумал я. – Прямо классика жанра – бездомный поэт мокнет под забором!  Старина Диккенс, которого недавно вспоминала Янка, оценил бы сие душераздирающее зрелище. Но мне такой поворот сюжета совершенно ни к чему…

  Бег моих мыслей прервал резкий неожиданный звук. Прямо над головой что-то оглушительно громко хлопнуло. Словно плеснули чьи-то гигантские крылья! В тот же миг какая-то неведомая сила рванула меня за плечи  и буквально вышвырнула из-под дерева.
Влекомый ею, я по инерции пробежал несколько шагов, споткнулся, и упал на колени у края большой лужи. За моей спиной раздался пронзительный треск. Я вздрогнул и обернулся.
На том самом месте, где я только что стоял, лежала сломанная порывом ветра здоровенная кривая ветвь!

Как я добрался до дома – помню плохо. Но когда ввалился в  комнату, первым делом затопил проклятый камин, поскольку трясло меня крупной дрожью  и не только от промокшей одежды. Кинув вещи перед огнем – сушиться  и закутавшись в спальник, я в сотый раз задал себе вопрос: какого черта со мной все это творится?!

- Хотя черт тут, наверное, ни при чем, - слегка клацая зубами, сказал сам себе я. – У того, кто дал мне спасительный пендель, явно были крылья. Недаром я слышал над головой какое-то хлопанье. А значит…

  На этом месте поток логических мыслей прервался, но зато в голове закружились строки:

И уже накопилось достаточно разных бед,
О которых бы надо забыть, но нельзя забыть...
Ну, куда же ты смотришь, мой ангел, мне дай ответ.
Ты же ангел-хранитель, и должен меня хранить.

Что нам надо, с тобой? Ничего. Покой,
Счастья немного, да свет за моим окном...
Что ж ты машешь, мой ангел, белой, как мел рукой?
Ах, прости, я ошибся, конечно, мой ангел, крылом.

Слушай, а, может, рванем вдвоем,
В запахи, ветер, дожди, синеву, теплынь?
Что же ты медлишь, мой ангел-хранитель, подъем!
Что же ты медлишь, мой ангел-хранитель, летим!

  Я дописал стих и почувствовал, что согрелся. Более того, мне стало жарко, как от горячего вина, а испуг растаял, словно льдинка в горячем пламени камина. Вместо него меня охватило какое-то странное возбуждение, и в сердце впервые за долгое время вспыхнула надежда.

- Раз уж ангел-хранитель или, еще какая неведомая сила спасла меня сегодня, значит, я для чего-то кому-то нужен. Янке, Анечке, моему театру, да родному городу, в конце концов! Ладно, постараюсь оправдать доверие земных друзей, а заодно и Небесных покровителей.