Должно быть, я все-таки простудился. Потому что когда закрыл глаза, жар, охвативший меня, усилился и стал почти невыносимым. Я метался во сне и хрипло вскрикивал. Десятки саламандр кружились возле моей постели, свиваюсь в огненную карусель. В какой-то миг, они взвились в воздух, превратившись в жгуче-красные ленты. Эти ленты опутали меня, скрутили по рукам и ногам, а потом швырнули в бездонную черноту. Чернота взорвалась слепящей вспышкой, я вскрикнул и прикрыл рукой глаза. А потом обнаружил, что, обессиленный, полулежу, прислонившись спиной к какой-то стене. Из-за которой доносился смутный рев толпы. В нем четко различалось только одно слово: «Убей!»
Жар усилился. Я провел языком по пересохшим губам, с трудом открыл глаза и увидел над собой мутное белесое небо. Тяжелый, давящий зной струился с него, неподвижное солнце казалось глазом слепого. Где-то совсем рядом по сухому гравию проскрипели  шаги.

- Я знаю, что был не прав, – прозвучал низкий надтреснутый голос. - Но Долг и Власть приказали мне поступить так, а не иначе.

  Я повернул голову. Надо мной высился грузный мужчина в ослепительно белой мантии с красной полосой. Он стоял, широко расставив ноги в кожаных сандалиях и напряженно подняв локти, словно цирковой борец.

- Я был воином. Я сражался во славу Рима и прошел через тысячу смертей! Ни Цезарь, ни последний легионер не посмели бы упрекнуть меня в трусости!

  Незнакомец говорил, по-прежнему отвернув голову куда-то в сторону, словно его слова предназначались не мне, а кому-то еще.

- И никто не посмеет осудить меня за ЭТОТ выбор! Подлый и жестокий, но единственно верный! Я не мог поступить иначе. Долг властителя и верность Риму – превыше чести, превыше добра и милосердия! Никто не смеет судить меня за этот выбор, кроме …

- Кроме - потомков? – тихо спросил я.

  Властитель Иудеи опустил голову и уронил руки. Я вдруг увидел, что он, оказывается, очень стар. Каменную твердость скул портили дрябло свисающие щеки, смуглую кожу шею прорезало множество морщин.

- Кроме – меня самого! – глухо сказал он.

  Провел руками по лицу и еле слышно произнес:

Я – не прав, я знаю, но уже - принято решенье. Безвозвратно.
А на том, далеком рубеже можно было повернуть обратно!
Можно было…  Можно было, там, где осталась точка поворота,
Где не шла за городом к холмам равнодушной поступью пехота.
Где толпа не жаждала: «Убей!»… Я был чист и смел, силен и честен.
Я – не прав. Я знаю, но на мне долг. А долг превыше чести.
И – толпа ревет. Копыта – бьют. Все идет по плану, как решилось.
Уже скоро. Несколько минут. Несколько секунд. Ну вот, свершилось…

  Я молчал, не зная, что сказать. Да и где указано, ЧТО должен делать автор, когда герой цитирует его собственный стих?

И уже не слыша голоса, смотрит, безнадежно сожалея,
В мутные пустые небеса Пятый Прокуратор Иудеи…

Прокуратор вскинул голову. И впервые за все время горького монолога посмотрел прямо на меня.

- Так не повтори моей, ошибки! Слышишь, поэт? Когда придет твое время - сделай правильный выбор!

  Его глаза под тяжелыми набрякшими веками сверкнули неожиданно ясно и молодо. Я приподнялся, хотел что-то ответить. Но порыв душного ветра, прилетевший сюда должно быть из раскаленных недр Иудейской пустыни, взвихрил пыль и швырнул ее мне в лицо. Я тяжело закашлялся, хрипя и задыхаясь. Рев толпы за стеной приблизился, ударил в уши. Казалось, там беснуется одно жаждущее крови многоголовое чудовище!

Я застонал, пытаясь вырваться из этого кошмара…

- Валечка, что с тобой? Очнись, пожалуйста!

  Чья-то прохладная мягкая рука коснулась моего лба, смывая страшное видение. Я с облегчением выдохнул, открыл глаза и увидел склоненное надо мной встревоженное лицо Анечки.

- Как ты меня нашла? – пробормотал я.

  И подумал, что правильнее было бы сказать: «Спасибо, что ты меня спасла».

- Я зашла в таверну проведать тебя. И нос к носу столкнулась с твоей  встревоженной хозяйкой. Она сказала, что ты человек ты обязательный, и раз уж не вышел сегодня на работу, значит, с тобой что-то случилось. Я бросила все и побежала по указанному адресу.

- И увидела там драматичнейшую картину маслом: «Нищий поэт умирает от горячки».

- Не шути так! – слегка рассердилась Анечка. – Во-первых, можно накаркать, во-вторых, я не позволю тебе загнуться от банальной простуды! Прими-ка лекарство, господин сочинитель!

  Оказывается, пока я валялся в беспамятстве, моя добрая фея, в лице любимой актрисы, уже успела сбегать в аптеку и притащить из дома два термоса – один с малиновым чаем, другой с куриным бульоном. И это не считая кучи плюшек с бутербродами!

- «Благодарю вас, сиятельная синьора за те милости, коими вы осыпаете меня и моего оруженосца!» – процитировал я Сервантеса.

  Правда, в отличие от героя пьесы, я был закормлен таблетками, залит по уши горячим питьем  и закутан помимо спальника в теплейший пуховый платок.

- Румянец, вновь вспыхнувший на ваших щеках, и огонь жизни в ваших ясных глазах – вот лучшая награда скромной целительнице за ее труды,  - подыграла мне Аня, и бережно поправила подушку под моей буйной головой.

  Я поймал ее руку и коснулся губами пальцев.

- Ты, правда, мое спасение! Не знаю, чем я заслужил такую заботу.

  Она снова наклонилась надо мной. Ласково улыбнулась, каким-то материнским жестом пригладила мои разметавшиеся по подушке волосы.

- Ты всегда был мне хорошим другом, Валя. Поддерживал в трудный момент, лучше любой подружки выслушивал мои жалобы на не сложившуюся жизнь.

С тобой мне всегда было легко! И в жизни, и на спектакле! Помнишь, как однажды, когда я только пришла в театр, у меня никак не получалась одна сцена? И режиссер сердился, а я чуть не плакала. Ты тогда поманил меня пальцем за кулисы. А когда я притащилась туда, всхлипывая и размазывая тушь, ты вынул платок и вытер мне слезы, как маленькой. А потом с самым таинственным видом полез в карман и вынул оттуда большущую конфету.

И протянул мне со словами: «Я – великий волшебник! Дарю тебе эту пилюлю вдохновения! Прими ее, милая девушка, и твой талант актрисы тут же заиграет всеми цветами радуги».

- Я помню, - усмехнулся я. – Ты была тогда такая миленькая с размазанной по мордашке косметикой. Ну, прямо, маленькая пандочка!

  Аня рассмеялась и погрозила мне пальцем.

- Надеюсь, говоря про панду, ты сейчас не фигуру мою в виду имел?

- Ну, что ты! Исключительно пушистый мех и добрый нрав!

  Довольная комплиментом, Анечка поправила густые пышные волосы и добавила уже серьезным тоном.

- Можно не верить в чудеса, но после той смешной сценки, я, действительно, стала играть лучше. Во мне словно бы разомкнулись и упали какие-то внутренние оковы. А теперь я просто жизни своей не мыслю без нашего театра.

  Она секунду помолчала и шепотом добавила.

- И без тебя.

  Я внутренне вздрогнул и понял, что не знаю, как мне ответить на эти слова. Господи, неужели у девушки ко мне… это самое… как его лучше назвать?..

Ну, словом, нежное чувство! Нет, Аня мне очень нравится и всегда нравилась. Да чего там греха таить, не будь у меня дурацких «сложных обстоятельств», имей я нормальную работу и собственный дом, я бы сам сделал первый шаг в наших возможных отношениях. Ведь я теперь свободен.
Но, что толку мечтать о невозможном? В данный момент я – бездомный и практически безработный сочинитель. Черт возьми, что же мне сказать сейчас девушке? Я уже больше минуты молчу, как дурак! Драматург хренов, придумай быстрей подходящую реплику! Любая женщина знает: если она призналась в своих чувствах мужчине – то нет ничего  оскорбительнее молчания…

- Мне тоже было очень тоскливо одному, - тихо произнес я, подбирая слова.

– Я часто вспоминал тебя, наши беседы, всякие забавные случаи, что бывали, порой, на репетициях. Было бы очень здорово иметь возможность ставить счастливые моменты на повтор. Представь, ты сидишь где-нибудь на веранде и слушаешь навевающий тоску стук дождя, а в душе разноцветным вихрем проносятся летние улыбки и солнечные лучи со вкусом земляники…

Аня, спасибо тебе еще раз. Не только за таблетки и чай! За тепло души, которым ты поделилась сейчас со мной. Ох, прости, не хватает у меня добрых слов. Тут ирония ни к чему, а в лирике я не силен.

  Аня просияла, а потом всплеснула руками с шуточным возмущением.

- Это ты-то в лирике не силен? Ты, написавший «Не кори меня той любовью» и «В этом доме по утрам играет музыка»?! Ну, Валя, ты сам себя не ценишь!

- Главное, чтобы вы меня ценили, дражайшая Дульсинея, - хмыкнул я.

- Кстати, о рыцарях и дамах - вспомнила Аня, собирая пустую посуду. – Тебе удалось найти артиста на роль героя в новой пьесе?

- Нет, - помрачнел я. – И, видно, теперь уже не найду. Знаешь, я вчера на концерте встретил Стаса.

- Нашего красавца? – изумилась Анечка. – Загадочного, словно лорд Байрон, по которому вся женская половина труппы сохла?!

- Именно! Только романтик наш с тех пор сильно изменился. Стал поперек себя шире и обзавелся такой бородищей, что сам Лев Николаевич мог  бы позавидовать. Ему теперь купцов замоскворецких впору играть, а не героев-любовников.

- Какие жуткие вещи ты рассказываешь! И что же с ним случилось?

- В общем, ничего плохого. Сменил наш общий знакомый амплуа, обзавелся домиком в деревне, разводит теперь там пчел да гусей, и живет припеваючи.

Я поначалу еще размышлял: не сказать ли ему о новой пьесе? Но потом передумал. Ну, не похож этот сытый веселый фермер на гордого рыцаря, хоть ты тресни! Так что, увы, – идея со спектаклем безнадежно зависла в воздухе.

  Анечка задумалась. Потом снова присела рядом со мной. Посмотрела на меня долгим и ласковым взглядом и негромко сказала:

- Валя, а почему бы тебе самому не сыграть эту роль?

- Мне? – удивился я. – Вообще-то, я – сценарист, а ни разу не актер.

- Да неужели? А кто на всех репетициях с завидной регулярностью подменял заболевших артистов? Кто мог с легкостью изобразить все – от походки подгулявшего матроса  до монолога английского короля на заседании Парламента?

- Одно дело – какие-то детали показывать, и совсем другое – сыграть весь спектакль от начала и до конца. Да и не похож я на героя от слова - совсем!

- Похож! – тихо и твердо возразила Аня.

  Она коснулась моей руки, наклонилась надо мной и заговорила горячо и быстро:

- Ты говорил мне тогда в парке, что главный герой должен быть сильным и чуть насмешливым. Мудрым и немного усталым от жизни. Смелым, но не безрассудным. А главное – добрым. Милый Валя, но ведь это все - о тебе! Ты такой и есть! Подожди, не перебивай меня! Ты все время называешь главного героя рыцарем. Но ведь это должен быть совсем иной рыцарь, не такой, каких прежде играли на подмостках! Не воин из сказочного Камелота  в сверкающей броне. И не благородный безумец Дон Кихот. Это простой, обычный человек из тех, что ничем не выделяются в толпе. Но, если беда грозит его друзьям – он, не очень сильный, не совсем уже молодой и не особенно удачливый, забыв обо всем, бросается им на помощь! И побеждает вопреки всему! А еще твой герой должен быть немного волшебником. Нет, не в плане знания каких-то там заклинаний или магических зелий. Просто он умеет брать слова и выстраивать из них миры.

- Угу. А потом из этих миров к нему будут являться весьма странные гости и тихо раскачивать его и без того ненадежную крышу, – пробормотал я.

  Девушка удивленно подняла брови.

- Не бери в голову. Это так – мысли вслух. Анечка, дорогая, я бесконечно ценю твою заботу, и я очень растроган твоей верой в меня, но…

- Поверь в меня, когда я сам в себя не верю ни на грош!

  Аня почти выкрикнула эти слова, а потом резко вскочила и выпрямилась.

- Ты пишешь такие правильные строки, такие хорошие слова! Но почему ты, такой, мудрый и талантливый, не веришь мне? Почему не хочешь даже попробовать сыграть эту роль? Неужели лучше погибать от хандры в этих развалинах, чем попытаться хоть как-то изменить паршивую реальность?! Разве это – достойный тебя выбор?!

  Последнее ее слово набатным звоном отдалось в моих ушах. Глаза вновь резанула ослепительная вспышка, и я на мгновение увидел знакомую грузную фигуру в красно-белой мантии.

- Выбор…- тихо сказал я и встал с постели. – Вы были правы, господин Пилат - Пятый Прокуратор Иудеи – это очень нелегкое дело. Особенно, когда разум шепчет: «Сдайся!», а измученная душа бессильно молчит. А вот я, пожалуй, сделаю свой выбор. Вопреки логике и здравому смыслу, как сказал мой самый первый гость! Нищий поэт переквалифицируется в актера погорелого театра – вот бред-то несусветный! А вдруг именно в этом безумии – залог нашего спасения? Если смысл жизни исчерпал себя и дорог больше нет – надо шагать по бездорожью! Вдруг именно там нам откроется новый мир и новый свет? Аня, не пугайся! Считай, что это была импровизация на тему монолога главного героя. Я – согласен! Играю!

  Девушка ахнула и бросилась мне на шею.