- Валечка, дорогой, спасибо тебе! Теперь я верю – мы победим!

  Она порывисто поцеловала меня в щеку, обняла снова и шепнула:

- Это ты не должен пугаться моего признания. Потому, что только сама женщина знает, кого она может любить... И, как правило, это не тот мужчина, которого любить правильно и безопасно...

- А-а-а… э-э… - только и смог выдавить я из себя.

  Кажется, сбывались мои худшие опасения.
Но Анечка отстранилась от меня и весело подмигнула:

- Импровизация на тему монолога героини! Здорово я тебя разыграла, бедный рыцарь?

- Очень! - выдохнул я. – Впредь, пожалуйста, предупреждай меня, когда начнешь импровизировать. У меня, как у поэта, натура тонкая, чувствительная. Могу и в обморок брякнуться, если сильно испугаюсь…

  Расстались мы веселые и довольные друг другом.
Жар у меня к тому времени совсем прошел, и температура спала. И я достал ноутбук, решив, не теряя времени, познакомиться с будущей ролью поближе.  Однако,  после парочки предложений в голову, как всегда внезапно, полезли строчки:

Даже если уедешь в такую глушь,
где не ходят по двое ни псы, ни бесы,
этот край, несомненно, настигнет сушь,
как в сюжете доходной библейской пьесы.

Ибо дерзость моя и вина не в том,
Что не верю в псалмы и не строю башню,
Я заглядывал в ночь, прислонясь плечом
К старой двери того, кто не просит дважды.

Там нет ангелов вещих и нет суда,
Не пылятся в углу золотые книги…
Абеляр там читает стихи с листа,
Элоиза смеётся, рассыпав блики

Красной меди волос поперёк лучей,
В этом диком краю неземном, бумажном.
Он горит так легко на исходе дней,
Осыпаясь в ладони огнём и сажей.

Даже если уедешь в такую глушь,
Где забудешь и губы твои, и тело,
Эту глушь, несомненно, настигнет сушь,
Будет лист поутру абсолютно белым.

Ничего не найдёшь на земле впотьмах
(Я заглядывал в ночь, прислонившись к двери)…
Вся живая вода на твоих губах,
Оттого лишь в губы твои и верю…

Меня снова бросило в жар. Я хоть и городской сумасшедший, но не такой идиот, чтобы не понять, что Анечка меня не разыгрывала. А просто удачно спрятала свои чувства за монологом воображаемой героини. Сердце в груди глухо стукнуло, а потом помчалось вскачь…

- Господи, а ведь можно попробовать начать жизнь с чистого листа, – подумал я. – Не сказать, что я не могу жить без женской ласки, но ведь и отказываться от нее – глупо. Только потому, что однажды я с семейной жизнью нечаянно промахнулся. А все почему? Потому, что – идиот. Сох по Светке с пятого класса  и никого кроме нее не видел. А потом ушлая девица взяла «быка за рога» - и я скоропостижно женился. Бабушка объясняла мой «заскок» синдромом «первой женщины». Ну, наверное, все так и было.

А когда я разглядел, что рядом – чужой человек, было поздно что-то менять. Женщины, правда, потом случались, но из семьи я так и не ушел. Меня самого из нее пнули – когда отпала надобность. Ну, горе маме, что ж. Точнее – бабушке.

Потому, что из Питера я невесты не привез. Барышни на потоке сами были из глубинки  и рассматривали меня исключительно в качестве приятеля. Я с ними прекрасно проводил время в прогулках и разговорах – но не более того. Девки наши мечтали о карьере, да о том, чтобы хоть как-то зацепиться за северную столицу. Что можно было понять – ибо у каждой в анамнезе уже был свой «Зажопинск». А потом я вернулся, снова встретил Светку, здоровый организм потребовал свое – и начались серые семейные будни, проходившие под девизом – «напиши маме в Штаты»… Когда дочери подросли и подключились к процессу, я тихо взвыл, а потом развелся.

  Я снова перечитал написанные строчки.

- Эк, тебя расколбасило-то, старый греховодник!!! Или – не еще не старый? Помнится, Андрей Болконский говорил, что жизнь не кончена в тридцать лет. Я-то, конечно, постарше буду, но какая разница? Если весна человеческого сердца нахлынула на меня внезапно, посреди этой серой стылой осени?

И глупо теперь пытаться скрыть свои чувства, стараться как-то сдерживаться в общении с Аней. «Учитесь властвовать собою!» Ха! Черт с вами, господин Онегин  и с вашими дурацкими поучениями! Если девушка сама открыла мне свою душу, неужели я трусливо отвернусь?

  Я стоял посреди комнаты, улыбаясь глупо и растерянно. А сердце билось все сильнее и сильнее, словно у влюбленного шестнадцатилетнего мальчика. И я вновь и вновь ощущал прикосновение мягкой руки к пылающему лбу, видел склоненное надо мной нежное лицо, печаль и ласку в синих глазах.

- Не знаю, что будет дальше, - прошептал я. – Как сложатся наши отношения и все ли закончится хорошо? В пьесе, что предстоит мне сыграть, герой до последней страницы не решается объясниться героине в любви. Но если Аня снова попробует признаться мне, я не оттолкну ее  и не обожгу душевным холодом. А еще лучше - признаюсь первый сам! Посреди обычной беседы или в пылу репетиции – не важно! Не все ли равно – играть или жить? И то, и другое нужно делать достойно.

  Я зажмурился, чтобы снова вызвать в памяти милый, светлый образ, но расслабиться и помечтать мне не дали. Где-то внизу гулко стукнула дверь, простучали шаги по лестнице, и в комнату ввалились оба моих философа, «благоухая» сложносоставным перегаром. Щеки у обоих по цвету могли посоперничать с облетающим в парке кленом, глаза восторженно сияли, а на лицах расплывались блаженные улыбки.

- Болящий дух врачует песнопенье, не правда ли, коллега? – восторженно голосил Павел Сергеевич. – Когда благородный юноша с гитарой сыграл нам композицию БГ «Самый быстрый самолет», я почувствовал, как улетаю вместе с ним в Обетованные Небеса, а все повседневные заботы брошены внизу, подобно ненужному балласту.

- Полностью поддерживаю ваше мнение, дорогой друг! – умиленно вторил ему Петр Алексеевич. - Ибо, как сказал классик: «Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь – мелодия». Ах, друг мой, нужно иметь столь чистое сердце, как у вас, чтобы так наслаждаться подлинной гармонией!

  Он всхлипнул и высморкался в какое-то подобие платочка. А потом, разнежившись окончательно, повис на плече друга.
Я усмехнулся. Теперь стало ясно, куда пропали эти любители искусства, и почему они не доложили Ксантиппе, что я заболел. Похоже «сладкая парочка» увеялась вслед за Стасом и рок-музыкантами отмечать удачное завершение концерта, да так и осталась ночевать незнамо где.
Тут мои приятели все-таки заметили меня, разом остановились и растерянно заморгали.

- Э-э, позвольте спросить, сеньор Валентин, а что здесь было, пока нас не было? – удивился Павел Сергеевич.

  Видимо, его потряс мой растрепанный вид и наброшенный на плечи, точно у мерзнущей бабушки, пуховый платок.

- Вас поразил зловредный недуг? – вскричал Петр Алексеевич, окидывая взглядом валяющиеся на подоконнике упаковки таблеток.

- Слегка поразил, но теперь мне гораздо легче, - успокоил я друзей.

  А про себя подумал: какая редкостная удача и подарок судьбы, что они прогуляли где-то почти сутки. И я имел возможность пообщаться с Анечкой наедине. При посторонних она вряд ли решилась бы поведать мне правду о своих чувствах.

- И вообще, господа алкоголики и тунеядцы, не пора ли нам всем браться за ум? Я, безусловно, рад, что вы столь приятно провели время, но вряд ли наша хозяйка разделяет мои чувства. Давайте уж пропадать с работы по очереди! А то лишимся последнего куска хлеба. Меня хотя бы извиняет мое состояние не стояния. А вас?

  Философы дружно вздохнули и приуныли.

- У нас – аналогично, – вздохнул Петр Алексеевич. – Правда, несколько по другой причине. И что же делать?

- Если вы найдете – во что мне одеться, то на этот раз, я, так и быть, вас выручу. А потом – составим строгий график наших исчезновений из подсобки.

  Приятели радостно закивали.

- А какая неприятность произошла с вашей одеждой? – робко поинтересовался Павел Сергеевич.

- Обычная – попал под лошадь! – хмыкнул я. - То есть, я хотел сказать, под ливень. Куртка, разумеется, после него не высохла. Да и штанов у меня лишних нет. Весь мой гардероб – по несчастью, это то, что на мне надето. А сейчас на мне, пардон, трусы и футболка. Не считая платка и спальника. Не могу же я явиться на глаза к Ксантиппе в образе недобитого фрица под Сталинградом?  Вас в магазин за новыми джинсами не зашлешь – по причине убийственного перегара. Устроите там «битву на Ипре» – посредством газовой атаки. И дружно в ментовку загремите. Так что найдите у себя хоть что-нибудь, в чем не стыдно на улице показаться, и я отбуду на работу.

  Не могу сказать, что меня так уж вдохновляла перспектива выползать на улицу, да еще и коробки в таверне таскать. Но температуры уже не было, зато у меня появилась идея с графиком. Если придется репетировать – то это-таки выход  и гарантия свободного дня или вечера. Правда, ощущалась некая слабость и головокружение, но я надеялся, что прогулка по свежему воздуху пойдет голове на пользу. А уж трудотерапия излечит меня не только от моих ночных кошмаров, но и от грешных мыслей. Оставалось только подыскать себе костюм.

- Мы сейчас, любезный друг! Мы – мигом! – засуетились оба философа.

  Они нырнули к себе, о чем-то громко заспорили, а потом принялись выбегать обратно, притаскивая то одну причудливую деталь одежды, то другую.

- Примерьте этот фрак, дражайший Валентин! Мне его презентовал один знакомый виолончелист, волею судеб занесенный в нашу глухомань. Честное слово, фрак совсем новенький, разве, что молью чуть побитый.

- Ну, что вы, Павел Сергеевич, какой фрак! Вы же не хотите, чтобы наш благородный дон походил на сбежавшего со свадьбы жениха? Друг мой, обратите внимание на этот плащ. Что значит, «он, кажется, дамский»? Во-первых, пуговиц на нем все равно нет, а значит, неясно, на какую сторону он застегивается. А во-вторых, эти стразики на плечах можно просто оторвать. В целом же, вид у данной вещи, более чем презентабельный! Малиновый цвет отлично оттеняет бледность вашего лица.

  В общем, покопавшись в куче тряпок и отвергнув самые безумные предложения новоявленных модельеров, я все же выдернул оттуда более-менее приличные брюки и рубашку. Вернее, это сначала мне так показалось. Но когда я нацепил на себя все это, оба философа озадаченно крякнули и как-то странно переглянулись.

- В чем дело, господа? – удивился я. – Вроде бы, ни стразов, ни цветочков с бантиками на выбранных мною вещах, не замечается. С чего вдруг такой удивленный вид?

- Вы выглядите необыкновенно мужественно и привлекательно! – уверил меня Петр Алексеевич. – Просто стиль этого наряда…м-м-м…несколько необычен для наших мест. Лучше взгляните на себя сами.

  Он поманил меня за собой. Я вышел из комнаты, прошел через обиталище приятелей, и тут Петр открыл незамеченную мною ранее маленькую дверь. Кажется, это была какая-то кладовка, главным раритетом которой было довольно большое зеркало в треснувшей раме.
Я посмотрел на свое отражение.
Где-то  вдали заиграло банджо, послышался клекот горного грифа, стукнули копыта мустанга, и ветер взметнул в воздух желтую пыль прерий.
Из зеркальной глубины на меня сердито пялился немолодой ковбой в потертых вельветовых штанах с желтыми заклепками и клетчатой рубахе невозможно яркой красно-зеленой расцветки. Образ довершала короткая кожаная жилетка и шейный платок, заботливо выделенный мне одним из философов.
Мда-а! Как-то не ожидал я, заныривая  в единственно нормально выглядящие одежки, что в общем сочетании, они дадут такое дичайшее «кантри». Правда, это лучше, чем рваный фрак или плащ в жутких розочках.

- В целом – неплохо, - обреченно пробормотал я. – Хоть иди – сдавайся в американское посольство и нарекайся истинным техасцем. Вот Светочка обрадовалась бы! А кольта и звездочки шерифа у вас в кладовке случайно не завалялось? Ну и ладно. Не все ли равно, в чем коробки грузить! Ну, раз вопрос с «новым платьем короля» худо-бедно решен, пора составить пресловутый график. Хотя, нет. Пожалуй, отложим это увлекательное занятие до вечера. Сначала надо убедиться, что кто-то из нас все еще работает в таверне.

   Я вышел на улицу и огородами двинулся по направлению к таверне. Никто, по счастью, на меня не пялился, а встреченные мной полицейские интереса тоже не проявили. Но зато, когда я вошел в знакомые двери, Ксантиппа выронила банку из-под кофе и очень долго хлопала глазами.

- Царица небесная! – ахнула она. – Не признала! Думала, иностранца, какого балтийским ветром к нам занесло. Уж слова подходящие судорожно начала вспоминать, а в голову, как на грех, лезло только: «Месье, мадам, же не манж па сис жур!»

  Но потом хозяйка таверны  быстро овладела собой и грозно подбоченилась:

- А где это ты шлялся, голубчик, целые сутки? Я уж извелась вся, думала с тобой, что плохое случилось. А ты явился расписной, аки клоун голливудский!

  Я вздохнул.

- Кое-что нехорошее и впрямь произошло. Вчера я  все-таки  попал под дождь, промок и немного приболел. Оттого и ковбоем нарядиться пришлось. Куртка-то моя до сих пор у камина сушится. А человеческих штанов у ваших бывших родственников не нашлось…

- А сейчас-то нормально себя чувствуешь? Может, тебе дома отлежаться? – снова захлопотала вокруг меня хозяйка.

- Не надо. Теперь мне гораздо лучше, а физический труд идет на пользу хилым интеллигентам. Так что, где там ваши коробки – готов таскать их хоть до завтрашнего утра.