В зал, как комета, ворвался главреж  и с ходу пнул кресло с мирно дрыхнущим Иннокентием. Тот, нервно озираясь, вскочил, еще ничего не понимая, но, уже демонстрируя готовность служить любимому начальству. А Владлен Борисыч почтительно кланяясь, уже вел по проходу незнакомую тетку в розовом костюме с прической а-ля мадам Помпадур.

- Проходите, Гертруда Львовна, прошу вас, присаживайтесь! – ворковал он. – Сейчас вы ознакомитесь с репертуаром нашего, так сказать, уголка искусства. Господа актеры, играем все сначала!

  Кеша старательно вытаращил глаза  и вяло махнул рукой. Ребята на сцене вопросительно посмотрели на меня. Я кивнул, мол, действуйте, тоже мало, что понимая в сложившейся ситуации. Тетка в розовом, вроде бы, не походила на пресловутого колбасника. Черт его знает, откуда эта фря выскочила? Может, из Культурного Департамента, а, может, главреж еще одну спонсоршу нашел. В любом случае, сыграть надо достойно. Не ради возможных наград, а ради памяти прежнего режиссера, с которым у меня были, если не дружеские, то, во всяком случае, хорошие товарищеские отношения. Он всей душой болел за наш Народный театр, да так и «сгорел» на работе, не дождавшись премьеры. Ушел он из жизни внезапно и нелепо: оборвался какой-то тромб. Так что довести спектакль до ума – теперь уже дело чести! И моей, в том числе.

Пока я размышлял, действо на сцене развернулось с новой силой.

Пьеса называлась «Смех сквозь слезы или «Играем старый водевиль» и объединяла в своем сюжете сразу несколько самых известных произведений Антона Павловича.
Актеры сегодня творили чудеса. Благополучно забыв про главрежа и невнятную розовую тетку, они шутили, смеялись, плакали и перебрасывались репликами, в каждой из которых возникали и рассыпались миры.
Исподволь входила в наш бедный театр развеселая дворянская эпоха, вставали белоколонные усадьбы над морем колосящейся ржи, бравые усачи скакали охотой, брызгало пенное шампанское, в паркетных залах лакеи зажигали свечи, и маленькая ножка бежала в вальсе. Грустная чайка летела над озером, у ствола прибрежной ивы слышался чей-то шепот и горячие руки сплетались в жарком объятии…

Эта эпоха входила вместе с Раневской, с Петей и Ниной Заречной – и рушилась. Разваливалась под натиском практичных купцов Лопахиных. Падали под ударами топора цветущие вишневые деревья, зарастали аллеи в парках, гасли и чадили свечи в залах с выбитыми стеклами.

Заканчивалась дворянская эпоха, воцарялся денежный мешок. А там, за горизонтом, бесконечно далеко и отчетливо грозно, уже вставала заря нового века. Дымно-кровавого  и безжалостного, как сталь!

Я смотрел спектакль, затаив дыхание, и чувствовал себя стоящим на краю разлома Времени.

Героиня сделала шаг вперед, тихо произнесла последнюю реплику, подняла руку, желая поправить то ли прическу, то ли - эпоху, а затем печально улыбнулась и бессильно бросила руку, закончив и собственную смешную и грустную историю, и целый период русской жизни, и спектакль.

Я клянусь, что если бы зал был полон, то он немедленно взорвался бы криками: «Браво!» и «Бис!» Но тишина нависла над сумрачными рядами кресел. Иннокентий хлопал глазами, не зная, что делать. Главреж, нервно вертелся, бросая вопросительные взгляды на тетку в розовом. Наконец, она встала, лениво приложила несколько раз одну ладонь к другой и, сложив губы бантиком, задумчиво протянула:

- Ню-ю, не зна-аю! Как-то это все…

  Тетка щелкнула наманикюренными пальцами, ища подходящее слово. Актеры, сразу ставшие усталыми, заметно напряглись. Гертруда вытаращила подведенные глазки и радостно выпалила:

- НЕ ПОЗИТИВНО – вот как!

  Я сжал кулаки с чувством человека, на глазах которого только что ударили его ребенка. Но не успел и слова вымолвить, как Владлен тут же заюлил:

- Что конкретно вам не понравилось, Гертруда Львовна? Скажите мне, я тут же прикажу все исправить!

- Ню-ю… - снова занудела тетка. - Дорогие друзья-актеры, разве вам не хочется играть нечто светлое, бодрое, оптимистичное? Ну, к чему, скажите, эта мировая скорбь? Все эти ваши, так сказать, выраженьица? Типа: «Здоровы и нормальны только заурядные, стадные люди». Или: «Эти умники такие глупые, что не с кем даже поговорить». Нет, уважаемые актеры, этот спектакль решительно не понравится господину Сыромятникову!

  По сцене пролетел шум, и снова воцарилась тревожная непонимающая тишина.

- А разве Владлен Борисович вам ничего не рассказал? – удивилась Гертруда. – Ведущий бизнесмен и почетный гражданин нашего города Сыромятников Игорь Станиславович готовится баллотироваться в депутаты Государственной Думы. Я являюсь руководителем его PR-компании. И, честно говоря, очень рассчитывала на участие в ней вашего Народного театра. Открытые флэшмобы, народные перфомансы, наглядная агитация в виде уличных представлений с песнями и частушками - и все такое прочее. Ну, вы же меня понимаете? Разумеется, спектакль надо переделать. Приспособить под нужды нашего PR-менеджмента. Игорь Станиславович в долгу не останется, даже не сомневайтесь, друзья! Он к тому же является одним из акционеров Газпрома, и главный лозунг его программы: «Пока  стоит труба – жива Россия!»

  Тут наш славный богатырь Иван не выдержал и довольно громко хрумкнул в кулак, а потом заржал в полный голос. Гертруда Львовна повернулась к нему с выражением сдержанного негодования на лице:

- Не вижу ничего смешного! Человек страдает за Родину, мечтает обустроить наш край. Вообще, господа комедианты, - последнее слово она произнесла уже весьма ядовито. - Вам всем бы не мешало перечитать классика!

 Чьи пьесы вы тут пытаетесь изобразить. Он и другое писал!

- Они перечтут, Гертруда Львовна! – взвился главреж, только что кулаком не грозя насмешливо улыбающейся труппе. – Они все перечтут и сыграют по-другому. В соответствии с желанием господина будущего депутата!

- Вот именно! – снова взмахнула пальчиком розовая мымра. - Ведь, как известно, Чехов изрек: «Человек это звучит…» как его? Твердо? Или - нет! Это, кажется, Пушкин, сказал. А Антон Павлович в письме к…к Тургеневу, кажется… В общем написал: «В человеке все должно быть прекрасно. И лицо, и тело, и мысли…» И эта, как ее? Все время забываю… Вспомнила! Душа! Так вот, оставив свое послание потомкам, Антон Павлович тем самым хотел заметить…

Антон Палыч Чехов однажды заметил,
Что умный любит учиться, а дурак – учить.
Сколько дураков в своей жизни я встретил –
Мне давно пора уже орден получить!

Эти строки вылетели из меня с силой ружейного залпа. Гертруда вздрогнула и, наконец-то, обратила на меня внимание. Владлен уже раскрыл перекошенный рот, но актеры шагнули к краю сцены и подхватили дружным хором:

Дураки обожают собираться в стаю.
Впереди – главный, во всей красе!
В детстве я верил, что однажды встану,
А дураков – нету! Улетели все.

Кто-то ударил по струнам принесенной из-за кулис гитары. Песенка, озорная и злая, полетела над залом. Помощник режиссера сделал такое движение, словно собирался нырнуть под кресло. Гертруда попятилась и спряталась за спину Владлена.

А умный в одиночестве гуляет кругами.
Он ценит одиночество превыше всего.
И его так просто взять голыми руками –
Скоро из повыловят всех до одного!

Когда ж их всех повыловят – наступит эпоха,
Которую не выдумать и не описать.
С умным – хлопотно, с дураком – плохо.
Нужно что-то среднее, да где же его взять?!

- Кешка, идиот, давай занавес! – зашипел обретший голос главреж.

  Помощник метнулся к щитку на стене, тяжелая ткань начала падать. Но актеры подхватили ее на лету и закончили песню, держа занавес, словно атланты – небо:  высоко над головой, на вытянутых руках.

- Так вот, как у вас встречают представителей законной власти? – заверещала вмиг потерявшая последний налет «культурности» Гертруда. – Шуты гороховые, скоморохи, петрушки несчастные! Я их, можно сказать, на помойке нашла, а они мне про дураков поют!

- Про умных надо петь умным! – отрезал я, вызывая огонь на себя.

  Будь что будет, но нельзя, чтобы артисты пострадали.

- А это еще что за чучело? – взвизгнула мастер пиара.

- Это наш сценарист. Бывший. С сегодняшнего дня он у нас не работает! – затараторил главреж.

- Вон из театра, повстанец липовый! Иди, бомжуй, где хочешь! Но, чтоб я тебя за три километра от твоей поганой гримерки не видел!

- Тогда и мы уйдем! – крикнул кто-то из актеров.

  Я предупреждающе взмахнул рукой.

- Ребята, не порите горячку. Вам еще спектакль до ума доводить, и этой своре депутатской противостоять. А уйти я, честно говоря, собирался и сам. У нас с Владленом Борисовичем давно наметились творческие разногласия. Насчет светлого образа ливерной колбасы в русской драматургии.

- Будешь под забором теперь шуточки шутить! – процедил главреж. – Не захотел служить современному искусству – пеняй на себя!

  Я одним прыжком взлетел на сцену и отвесил всей шайке шутовской поклон:

- Как сказал классик: «Служить бы рад – прислуживаться тошно!»

  Потом повернулся к актерам:

- Извините, друзья, если что-то было не так. Держитесь и не давайте себя сломать! Не говорю «прощайте» и надеюсь еще увидеть ваш спектакль.

  Я соскочил со сцены и гордо прошествовал мимо онемевшего от злости Владлена, и идущей красными пятнами, Гертруды.

- Барахло свое из гримерки забери! – прилетело мне вслед.

  Аня спорхнула со сцены.

- Валя, постой, я тебе помогу!

- Нищему собраться – только подпоясаться, – философски изрек я, распихивая по карманам всякие мелочи.

  Потом достал из шкафа джинсы, рубашку и пару футболок, сунул их в пакет, сунул  в чехол ноутбук с проводами  и оглянулся.

- Ну, что ж! Спасибо этому дому - пойдем к другому!

- И куда ты теперь? – грустно спросила Анечка, наблюдавшая за моими сборами. – Опять «по рукам»?

- Ага! – согласился я. – А еще у меня ключ от соседского гаража имеется. На  случай атомной войны.

- Все шутишь?- вздохнула она. - Там же холодно уже, наверное. А зимой - что делать станешь?

- Зимой найду себе какую-нибудь кочегарку. С проживанием. Или в охранники к колбасным олигархам подамся, – бодро ответил я, прекрасно понимая, что и с этими планами могут возникнуть проблемы.

  Мне не хотелось пугать добрую девушку печальными перспективами. Помочь она мне при всем желании не может и к себе не пригласит. «Баба Яга» в свое время выставила ей условие – никаких гостей в доме! А тем более – мужиков. Да я и сам не рискну остаться с Анечкой наедине. Она – славная, но я-то ей зачем? Как говорится - «Сорок лет – ума нет», и, видимо уже не будет.

- Не волнуйся! Я уже взрослый мальчик! Справлюсь. Лучше обними меня на прощанье. И пожелай удачи.

 Анечка грустно улыбнулась.

- Я лучше пожелаю, чтобы беды обходили тебя стороной, Дон Кихот ты наш доморощенный!

- Спасибо, дорогая Дульсинея! Как там было в недавней пьесе по Сервантесу?

Вот-вот угаснут звуки нот, устанут музыканты.
И сядет славный Дон Кихот верхом на Росинанта.
Взлечу над садом, расправлю крылья.
Прощай, Гренада. Прощай, Севилья.
А стать преданьем – удел заманчив!
Не плачь, Испанья, прости, Ламанча!
Но может быть, неверный ход придумал бедный автор?
И не сегодня Дон Кихот умрет, да и не завтра?

Перекинув через плечо ремень от сумки с ноутбуком, я подхватил пакет  и, неуклюже чмокнув девушку в щеку, выскочил из гримерки. Где-то в недрах ДК все еще раздавались начальственные вопли. Но меня они уже не волновали. Я толкнул дверь и вышел на улицу…

  Понимая, что кто-то может смотреть из окна вслед «изгнанному из рая», я расправил плечи, беспечно насвистывая веселый мотивчик, пересек улицу и скрылся за кустами. Бодро прошелся по дорожке возле озера, убедившись, что никто меня не преследует, плюхнулся на лавочку  и достал из кармана сигареты. Изображать героя уже не было необходимости. Поэтому я опять стал самим собой – обычным неудачником с опущенными плечами. Да к тому же, еще и бездомным. Идти «по рукам» было некуда, а в гараже мог попасться его радушный хозяин. Надо сказать, что в свое время сосед приглашал меня не только в гараж, но и в дом. Но я отказался. Ибо проживание там шло бы под девизом: «я столько не выпью».
Мне почему-то внезапно вспомнился свой дом, бабушка и беззаботные времена моего далекого детства. Каждое лето мы отправлялись с ней на море – не на ближнее и холодное, а на далекое и теплое. А перед тем, как оттуда уехать, обязательно бросали в волны монетку.

- Монетки бросают в море, чтобы вернуться, – говорила она. - А еще можно бросать монетки, чтобы исполнилось желание. И если тебе грустно - брось монетку. Неважно куда. Она обязательно обернется маленьким чудом. Надо будет только оглядеться по сторонам и подождать.

 Я улыбнулся, достал из кармана рубль и закинул его в озеро. Потом быстро поднялся и зашагал в сторону раскидистых тополей, растущих у городского кладбища. За всеми своими семейными катаклизмами я как-то забывал туда заглядывать. И деда с бабкой давно не навещал.