- И вот это я должна предъявить Судьбе в важный для меня час?! – поинтересовалась я неизвестно у кого, засовывая бумажку со стихом в карман.

- Очень интересное предсказание! Хм! Перевернуть облака! А еще, наверное, выпить море и обскакать весь земной шар на одной ножке. Вот тогда-то ты, голубушка, и встретишь свое счастье. Если оно, конечно,  после всех этих гимнастических упражнений тебя не испугается.

  Я шутливо ворчала, поправляя на плече рюкзак.
А в душе, вопреки всей тревожной неопределенности моего будущего, начинала ясно и чисто, как только что услышанная мелодия, звенеть нечаянная радость.
В конце концов, весь мир действительно  открыт передо мной! Мне только восемнадцать, и я стою на главной улице самого прекрасного города на свете!

Даже сырой ветер, внезапно бросивший мне в лицо горсть дождинок, не смыл это ощущение.
Я весело зажмурилась, чувствуя, что губы сами начинают расплываться в неудержимой улыбке. Кто-то, проходя мимо, случайно задел меня плечом. Я открыла глаза. Высокий мужчина в широкополой шляпе виновато прижал руку к груди и церемонно поклонился:

- Искренне прошу прощения. Хорошего дня вам, прекрасная леди!

  И исчез в толпе. Я невольно посмотрела ему вслед. «Прекрасная леди»…

Приятно слышать, черт возьми!
 Блестящая зеркальная витрина отразила высокую стройную девушку с пышной копной черных, как смоль волос, падающих почти до колен. Утром я, как водится, заплетала косу, но от влажной погоды она расплелась, и теперь волосы укрывали мою спину блестящим плащом. Я подмигнула своему отражению. Черты лица, правда, немного крупноваты, но смею надеяться, что их резкость смягчается блеском золотисто-карих глаз и задорной улыбкой. С удовольствием повернувшись  перед витриной еще разок  и скрутив непослушные волосы в жгут, я отправилась дальше, туда, где сквозь прозрачную морось виднелись силуэты скульптур Аничкова моста. Но не дошла – потому, что меня внезапно посетила мысль.

- Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать – пробормотала я.   Внезапно сообразив, что можно выгодно загнать мою роскошную шевелюру.

В нашем забытом Богом Озерске мне дружно завидовал весь город. Еще бы! Коса – ниже попы! Знали бы они – как я ее ненавидела! Ведь тому тощему заморышу, которым я была все свое детство, было невыносимо тяжело таскать на  голове это великолепие. Но бабушка стричь волосы не велела!
А когда меня отправили в приют – вопрос о стрижке встал сам собой. Но теперь  уже  я не хотела расставаться с  единственным богатством. Конечно, кто бы стал меня слушать в нашем детдоме, если бы они росли на какой другой – менее уважаемой голове. Но я дуриком орала, что все мои способности к языкам закончатся после первой стрижки. Директриса, в те поры козырявшая «гением местного разлива», только рукой махнула. И велела оставить меня в покое.

И вот теперь «мое сокровище» может меня выручить. Надо только удачно выбрать парикмахерскую. Тогда я смогу снять вскладчину с девчонками с курса какое-нибудь жилье. А дальше – видно будет…

Хи хи! Если бы наткнувшийся на меня дядька не назвал бы меня «леди», я бы не вспомнила «Дары волхвов»! Вот вам и «крыло Пегаса»! Хотя, сей конь педальный, то есть, тьфу! – крылатый, кажется, только поэтов осенял? Или я что-то путаю? Впрочем, какая разница? Главное, что чужое творчество может помочь решить мою проблему. А то я уже откровенно заколебалась бегать на лекции каждый день с нового места ночевки, то есть с нового вокзала. Хорошо хотя бы, что в Питере их много. И в толпе приезжих можно затеряться и не мозолить глаза охране. Вот ведь засада! Больше половины месяца учусь в Питере – и, как птица перелетная, - ни родины, ни флага! В смысле ни съемной квартиры, ни даже койкоместа  в захудалом хостеле. Спасибо, сердобольным подружкам, что регулярно пускают меня к себе переночевать и принять душ.

Я  резво понеслась  по Невскому, внимательно вглядываясь во все попадавшиеся на пути витрины. И по-прежнему напевая  полюбившуюся мне песенку:

Паруса у пирса накрыла темень. От земли до неба всего полшага.
На исходе ночи собачье время. Часовой уснул на корме у флага.
Он не вышел званьем, не вышел рангом в адмиралы. Да чёрт с ним, ведь он не гордый.
Ему снится далёкое Порто-Франко, город вечной свободы. Весёлый город.
Там по набережным небрежно гуляют дамы кровей неясных, смутных.

Дует южный ветер, и пахнет нежно апельсиновой коркой от плеч их смуглых.
Он бежит, тротуара едва касаясь, он торопится в гости к чужой невесте.
А детей там приносит не белый аист, а белая чайка и буревестник.

Не знаю – что уж так меня в ней зацепило? Не иначе – «смутная кровь».

У меня ведь тоже она – совсем не ясная. Местные кумушки, которые с моей мамашкой «челночили», что-то говорили о «красавце поляке». Ну, этого – ни подтвердить, ни опровергнуть. Хотя мой возможный папаша и жил от меня в десятке километров, я его никогда не видела.
А в маменьке – чего только не было намешано! Городок-то наш успел побывать и польским, и немецким. Даже прусский король Фридрих Вильгельм в нем когда-то гостил. Ну, скажем, королевской родни у меня, ясен пень, нету. Зато прочей – сколько угодно!

Не зря же меня все местные евреи и поляки держали за свою. Даже случайно забредавшие в наши края цыганки, и те норовили поговорить со мной по- своему. Особенно, после того, как я одной из них по руке погадала…

А в перестройку к нам еще и прочие армяне «понаехали». Этот безумный языковый «коктейль» так меня достал, что к окончанию школы мне вдруг захотелось сбежать в Россию. Тут, конечно, тоже всех хватает. Зато мне – легче потеряться…

Впрочем, сейчас куда актуальнее было – найтись. Точнее, найти  какой-нибудь «Салон красоты». Но, то ли я плохо искала, то ли на Невском таких заведений не было. Эх! И что мне, сироте, делать? Тащиться на Московский вокзал, на котором мне сегодня, судя по всему, снова предстоит ночевать? Но это совсем печальный вариант. Надо хоть рекламные плакаты читать внимательнее. Вдруг мелькнет инфа о недорогом молодежном хостеле, который, к тому же, внезапно решил сделать скидки всем приезжим?

 Никаких полезных для себя объявлений я так и не заметила. И до вокзала тоже  не дошла. Потому что, когда проходила мимо небольшого  садика с бронзовым памятником императрице Екатерине,  вдруг услышала испанскую речь! Да какую! Незнакомый мужчина кричал так пламенно, словно он был Дон Кихотом, увидевшим, по меньшей мере, десяток, не ожидающих нападения мельниц с великанами и драконами в нагрузку. При этом иностранец виртуозно сыпал проклятиями, не переходя, впрочем, на грубую брань.
Мне стало жутко интересно, что же  за идальго  объявился в северном городе  и на кого он так негодует? И я проскользнула за ворота.

- Caray! Maldito   sea!  Un   burro   savemas   que     Usted!

Долговязый незнакомец, размахивая руками, как  мельница крыльями, решительно наступал на низенького толстячка в бежевом пальто и его спутника – рыхлого белобрысого паренька примерно моих лет. Топнув ногой, обутой в    лаковый штиблет, испанец выпалил еще одну фразу, обрамленную столь же цветистыми выражениями.

- Чего он хочет, ну чего?!

Толстячок, смешно нахмурив пушистые, словно ватные,  брови и в отчаянии взъерошив реденький венчик седеющих кудрей, обратился к мальчишке.

- Не понял точно, - уныло протянул тот. - Вроде, в музей хочет. Про картины все какие-то голосит.

- Вроде! Чему тебя только в твоем   универе учат?! Двух слов перевести не можешь. И я тоже – хорош дурак! Решил на переводчике сэкономить, позвал племянничка на помощь. Как я буду теперь с сеньором Эстебаном де Монтойя разговаривать?! Который, если ты не забыл, профессор искусствоведения и, на минуточку, потомственный аристократ. Позоришь дядю перед державами!!!

Парень только тяжело вздохнул. Примолкший на минутку идальго разразился новой тирадой.

- Что ему опять надо? – застонал несчастный дядюшка.

- Ваш сеньор Монтойя хочет посетить ближайший антикварный магазин. Потому  что  перед путешествием в Россию прочитал в Интернете, что там продаются очень редкие старинные гравюры. А ваш гость коллекционирует эти произведения искусства.

Я не выдержала и вмешалась.
Вся троица обернулась ко мне.

Горе-переводчик - с удивлением, его дядюшка с облегчением, а испанец…

Он кивнул мне, как старой знакомой. Без всякого изумления, словно давно ждал моего появления здесь. И даже подмигнул мне ярким зеленым глазом, остро блеснувшим на худом смуглом лице. Выглядел этот «гость северной столицы», кстати, весьма необычно. На голове – большой берет с пером, из-под которого выбиваются медного оттенка длинные волосы. На плечах – бархатная куртка с белоснежным отложным воротником. В руках – черный зонт-трость с головой дракона на рукоятке.
Идальго поклонился мне и произнес еще несколько слов. Толстячок вытер пот со лба и умоляюще завопил:

- Милая девушка, пожалуйста, не уходите! Я ждал приезда моего коллеги из Барселоны целую вечность! Вы – единственный шанс, что мы сможем как-то договориться.

- Дядя, а я?… - промямлил сконфуженный племянник.

Тот только отмахнулся от него.

- А ты иди, учи матчасть! Я вот позвоню на кафедру твоему декану, расскажу, как ты меня чуть не опозорил.

Испуганный такой угрозой  паренек мигом исчез из поля зрения. Я озвучила очередную просьбу испанского профессора:

- Сеньор Монтойя говорит, что хочет осмотреть уникальные гравюры, как можно скорее. Он опасается, что кто-нибудь приобретет их раньше него.

- Так, пойдемте, пойдемте, - заторопился толстяк.

Идальго галантно протянул мне руку.

Несколько озадаченная таким неожиданным поворотом в моей прогулке, я оперлась о его сухую узкую кисть. Он улыбнулся. Улыбка смягчила жесткое лицо испанца, сделав его моложе и привлекательней.

- Гравюры, к которым я так стремлюсь, о, прелестная сеньорита, совершенно уникальны, - певуче произнес он. - Это работы старинного английского художника и гравера Хита Чарльза. Они изображают героинь произведений великого Шекспира. Я рад, что вы согласились сопровождать нас, мe  Reyna. Ибо скоро вас ждет необычайный сюрприз.

И его зеленые глаза снова сверкнули каким-то особенным блеском.

Я растерянно моргнула, не зная, что сказать. Этот Монтойя назвал меня «Рейна»? Но это же испанский вариант имени Регина!

А я своим спутникам даже представиться не успела. Или он просто отвесил мне красивый комплимент, сказав «моя королева»?
Ничего не понимая,  я улыбнулась и вежливо покивала ему в ответ.
Толстяк пыхтел рядом, смешно семеня, и тоже говорил без умолку:

- Мы с профессором Монтойей давно ведем интернет-переписку.

Сколько часов мы потратили на жаркие споры о раннем периоде творчества Франсиско Гойи! А поздний Веласкес! Я упорно доказывал, что созерцание отвратных физиономий Габсбургов времен падения испанской династии, отрицательно повлияло на творческие силы художника. И из талантливого реалиста он постепенно превращался в профессионального карикатуриста, во всем видящего лишь гротеск…  Впрочем, я увлекся темой, которая интересна, должно быть лишь мне одному. Кстати, забыл представиться! Жан Феликсович Лабазов, преподаю в Академии Художеств. Вы не шокированы диким сочетанием моего имени и фамилии? Но это был единственный способ спастись и выжить моему бедному деду в тридцать седьмом  году. Поменять  благородную, доставшуюся от предков фамилию Луазо на… то, что вы слышали. Однако, если бы дедушка Адриан не сделал этого, перекрестившись в Андрея Лабазова, мы бы с вами сейчас не разговаривали…

  Тут я усмехнулась. Потому  что мой официальный, записанный в документах папенька, именовавшийся Александром Семеновичем Разумовским, на самом деле был – Сандером Самуиловичем. Спасибо, хоть с фамилией мне повезло!

Интересно, кстати, а куда он делся? После очередного неопознанного ребенка он с маменькой развелся  и куда-то исчез. Подозреваю, что таки отбыл на свою «историческую родину». Дедушка с бабушкой на эту тему никогда при мне не говорили. А спрашивать их об этом мне в семь лет и в голову не приходило. Я вообще долгое время считала, что они – мои родители. Просто я у них – поздний ребенок. Дедушка мне только перед смертью все рассказал. Причем, стараясь сгладить все возможные моральные нюансы…

Пока я мысленно копалась в своей странной родословной, Жану Феликсовичу пришлось прервать  интересный рассказ. Потому что наша причудливая троица уже стояла перед входом в заветный антикварный магазин.
Там мне снова пришлось поработать переводчиком, объясняя сонной продавщице, чего от нее хочет немолодой представительный господин, словно бы сошедший со старинного портрета. Наконец, большая стопка гравюр, бережно переложенных папиросной бумагой, была положена на потемневший от времени деревянный прилавок.
Профессор Монтойя, благоговейно вздохнув, раскрыл первый лист.

- Прекрасные дамы! Каждая из них воспета строками бессмертного Уильяма.

Жан Феликсович мелко закивал, соглашаясь. Эти слова он понял и без моего перевода. Я тоже наклонилась над прилавком.
Офелия, Беатриче, Дездемона… Девушки, изображенные на портретах, улыбались, печалились, с мольбой поднимали взоры к небу. Юные, невероятно красивые и чем-то неуловимо похожие друг на друга, словно сестры. Чем же? Одухотворенностью черт? Нежностью и скрытой внутренней силой? Трепетом первой любви?..

Сеньор Эстебан снял с очередной гравюры предохраняющий ее листок.

- А теперь посмотрите сюда, синьорита Рейна. Очень внимательно посмотрите. Вам это будет интересно!

Я бросила взгляд на очередную красавицу. И вздрогнула. Мне показалось, что я посмотрелась в зеркало.
У нарисованной девушки в мужском колете были мои большие, миндалевидные глаза, чуть крупноватый нос с горбинкой, широкие скулы  и маленький алый рот.

Вот только волосы ее были коротко острижены, но вились при этом густыми кольцами, закрывая до половины стройную шею. Опустив длинные ресницы, девушка с напряженным вниманием читала какое-то письмо.

- Джулия. Комедия Шекспира "Два веронца". Из раннего, – услужливо пояснил преподаватель Академии в ответ на мой вопросительный взгляд.

- Однако, это не объясняет, почему мы так похожи? - мелькнула в моей голове упрямая мысль. - Или художник четыреста лет назад рисовал мою прапрапра... и так далее бабушку или... я не знаю что.

Увидев мое замешательство, испанец снова мягко улыбнулся.

 Когда читаю в свитке мертвых лет о пламенных устах, давно безгласных
О красоте, слагающей куплет во славу дам и рыцарей прекрасных,
Столетьями хранимые черты - глаза, улыбка, волосы и брови -
Мне говорят, что только в древнем слове могла всецело отразиться ты.
В любой строке к своей прекрасной даме поэт мечтал тебя предугадать,
Но всю тебя не мог он передать, впиваясь в даль влюбленными глазами.
А нам, кому ты наконец близка, - где голос взять, чтобы звучал века?

Сонет сеньор Эстебан прочитал все-таки по-английски. Жан Феликсович удивленно заморгал. Я тоже немного растерялась и даже покраснела. А гость из Испании, не давая нам опомниться, решительно заявил:

- Me quedo con esto. Todo!

- Он говорит, что покупает все - перевела я.