- Так-так! – Лика призадумалась, накручивая на палец белокурый локон. – Вообще-то, у меня есть один кавалер с журфака. Он там учится и заодно подрабатывает внештатным корреспондентом сразу в нескольких модных изданиях. Вот его бы к Бесову, как разведчика, запустить, под видом интервью для эзотерического журнала. Ну, и тебя вместе с ним, в качестве экстрасенса-помощницы.

  Идея всем понравилась.

- Тем более, что я слышал, будто этот режиссер жутко суеверный тип, - заметил Петя. - И если утром по дороге на спектакль он встречает черную кошку, то может даже отменить представление.

- Итак, план боевых действий составлен - подытожила я. – Завтра после занятий встретимся и обсудим все подробности.

- О дне нашей следующей встречи будет объявлено дополнительно - сделав «страшные глаза», процитировал юноша Остапа Бендера - Расходитесь по одному!

  В соответствии со своими словами, он помахал нам с Ликой и растворился в питерской ночи.

После всех этих бурных событий дома нас встретила удивительно мирная и уютная картина. Жан Феликсович и Эстебан сидела в гостиной за столом, уставленным чашками и тарелками с  печеньками  и увлеченно резались в карты. Причем, судя по экспрессивным выкрикам, не везло именно испанцу.

- Проиграли, сеньор Монтойя! - радостно потирая пухлые ладошки, вопил академик. - И это уже в третий раз! Выполняйте свое обещание.

Испанец кивнул с суровым видом. Потом встал из-за стола, неожиданно сдернул и дивана покрывало, завернулся в него, как Цезарь в тогу, влез на стул и принялся декламировать с жутчайшим акцентом:

- Льюблю  тьебя, Пьетра    твиорьенье…

- Вот-вот, коллега, изучайте русский язык, - удовлетворенно покивал дядюшка.

- На лучших примерах из классики.

- Вы не представляете, девочки, - обратился, он, наконец, к нам, - как я сегодня намучился с моим гостем. В Академии, нам, конечно, нашли переводчика. Но сеньора Эстебана интересовало буквально все!

Вплоть до каракулей, оставленных на столах нерадивыми студентами. А тут еще в нашей библиотеке, на стене всегда висели крючки и табличка «Только для преподавателей». Так вот сегодня какой-то остряк-самоучка дописал: «Можно вешать также пальто и шляпы». Ну как я должен был разъяснить иностранцу смысл этой надписи?!

Мы с подружкой так и покатились.

- Это еще не худший вариант! – воскликнула я. - А как вам вот это: «за песчаной косой лопоухий косой пал под острой косой косой бабы с косой»? Никто не переведет!

Тут Эстебан, закончив декламацию, спрыгнул со стула и поинтересовался уже по-испански, как прошел у нас день? Во время нашего рассказа Жан Феликсович только тихо ахал. И после каждого живописного момента капал себе еще пару ложек коньяка в чай. Потом серьезно покачал седой головой:

- Вы все это, конечно, замечательно придумали. И мою идею насчет пауков в банке подхватили и развили очень ловко. Но будьте осторожны! Наши противники отнюдь не дурачки. Вдруг они снова подошлют сюда кого-то опаснее Алисы с Базилио?

- Не подошлют, - беспечно отозвалась Лика. – Дуремар, то есть шарлатан Дмитрий Маров, наверняка, сейчас с Бесовым разбирается. На предмет, «кто тетку кокнул», в смысле, у кого прав больше на наш дом имеется? Так что в эту ночь, я думаю, нам и Дозор не понадобится.

- Мы с Ираидой Леопольдовной все же пройдемся вокруг дома, – прокряхтел Жан Феликсович, выбираясь из-за стола. – Коллега, вы со мной?

Эстебан согласно кивнул. Выходя из гостиной, он бросил на меня проницательный взгляд и негромко сказал:

- Сегодня был очень ветреный день, не так ли сеньорита Рейна? Смотрите, как бы вместе с зонтиком, вихрь не унес ваше сердце.

И ушел, кивнув на прощание. Я пожала плечами. Откуда испанец знает про Петин сломанный зонтик? Впрочем, я уже привыкла к его странностям. А что касается сердца, то я пока никому его не отдавала. Хотя, поживем-увидим!

- Утро вечера мудренее - зевнула Лика.

– Пошли отдыхать, что ли? Завтра нас ждут великие дела!

  Ночью мне опять приснился сон про театр. Странный, яркий и невероятно подробный. Как будто снова включилась невидимая машина времени и перебросила меня из века двадцать первого века  в восемнадцатый.

Сначала я увидела сцену. Тяжелый алый бархат занавеса, пышные декорации, изображающие какой-то пейзаж с мраморными колоннами и кустами роз. На сцене стояли люди, одетые, как древние римляне. Блестели доспехи, над шлемами вился пышный плюмаж, мерно покачивались тяжелые складки тог. На авансцену вышел высокий юноша в белой тунике. Воздев руки к небу, он пафосно продекламировал:

- Стону беспомощно, крушуся безнадежно,
Лиется в жилах кровь, тревожа дух мятежно.
Терплю и мучуся без всяких оборон;
Ни людям, ни богам не жалостен мой стон…

И не опуская рук, юноша довольно неуклюже сделал шаг назад. К молодому артисту тут же подлетел высокий статный мужчина с широким румяным лицом и целой шапкой густых каштановых кудрей:

- Ваня, Ваня, не так ходишь! Медленнее, медленнее! Павой иди! Помни, кто ты! И голову повыше… Вот так!

  Юноша принялся читать текст снова. Кудрявый мужчина досадливо скривился:

- Ты вникни, Ваня! Вникни в душу юного, плененного врагами князя! Сыновняя любовь к отцу борется с пламенной любовью к дочери Хорева, врага отца…

А ну, повтори сызнова!

  Молодой артист поник головой и страдальчески воскликнул:

- Ах, Федор Григорьевич! Разве ж я не понимаю! А начну – и застревают слова. Вижу, что декламирую не так. А как надо… не вразумею никак…

  Мужчина по имени Федор устало махнул рукой.

- Стало быть, до завтра отложим… Артисты в пиесе господина Сумарокова «Хорев» играющие, могут отдохнуть пока. Надобно сцены из комедии «Мельник» повторить. Начнем со свадебных песен.

  «Римляне» покинули сцену. Какие-то мужчины в армяках быстро унесли колонны, отодвинули за кулисы розовые кусты. Из-за складок занавеса выпорхнули улыбающиеся девушки в сарафанах. Присели на появившиеся, как из воздуха, лавки. Изображая, что шьют приданое невесте, запели что-то лирическое и протяжное. Но тут из-за кулис выплыла красавица в яркой шали. Слегка притопнув, она насмешливо сказала:

- А и что ж вы, подруженьки, перед свадьбой так протяжно да жалобно воете? Ровно, мыши кота погребают. Чай за милого замуж иду, не за постылого. Другие песни надобны!

  И звонко завела: Ах вы сени, мои сени, сени новые мои…

  Подружки закружились в хороводе вокруг невесты. Федор Григорьевич одобрительно кивнул. Но тут вдруг репетиция прервалась самым неожиданным образом.
В зал вошел уже знакомый мне Иван Перфильевич Елагин. А вместе с ним – седой испанец в черном камзоле, держащий в руках какой-то сверток, и его дочь, закутанная в беличью  шубку.

- Хе-хе! Не ждал меня, Федорушка? Ну, уж прости старика, что твою     пиесу прерываю. Однако же дело важное – отлагательств не терпящее. Прибыли на наши северные берега гости из знойной Гишпании. То же ведь – соратники твои, артисты. Так что – прошу любить и жаловать. Сеньор Рикардо     Фернандес! И дочка его – прелестнейшая сеньорита       Реджина.

  Испанец с достоинством поклонился. Девушка сделала реверанс.

В карих глазах Федора Григорьевича зажегся огонек неподдельного интереса.

Он отвесил Рикардо встречный поклон.

- Вот как! Сие занятно весьма! До нынешних времен соотечественники ваши на наших подмостках не играли. А что же ставят нынче в Гишпании, позвольте полюбопытствовать?

Актеры обступили беседующих. Сеньор Фернандес охотно ответил:

- При дворе его величества сейчас властвует мода на скучные французские пьесы, однако же, народ наш остается верен представлениям комическим.

С песнями и танцами, с поединками и острыми шутками.

- Что ж, поплясать да    пошутить мы и сами любим. И в комедиях толк знаем.

  Федор Григорьевич испытующе посмотрел на гостей.

- А не изволите ли показать свое мастерство, сеньор Фернандес?

  Он обвел глазами всех присутствующих.

- Думаю, господа, всем любопытно взглянуть будет?

  Гул одобрения подтвердил его слова. Испанец поклонился снова и развернул сверток. В его руках оказалась гитара. Рикардо провел рукой по струнам, взял несколько аккордов. И кивнул дочери. А девушка решительным движением сбросила шубку с плеч.
Теперь она стояла перед публикой в пышной алой юбке с множеством складок и оборок и черном кружевном корсаже. Густые волосы водопадом рассыпались по плечам, но были прихвачены сбоку рубиновой заколкой в виде розы.
Гул снова прокатился по толпе, но теперь это были вздохи изумления. Женщины быстро переглянулись и поджали губы. Мужчины смотрели на юную испанку с неприкрытым восхищением.
Отец что-то негромко сказал девушке. Она слегка улыбнулась. И достала из складок юбки пару кастаньет.
Мелодия фанданго, стремительная, как ветер, звучная, как град разлетелась над залом. Дробь кастаньет в руках Реджины задорно ответила гитарным аккордам, и ей вторил звонкий стук каблучков. Каждое движение девушки было легким и острым, как удар кинжала. Она то    кружилась, так что юбка взметалась алым колоколом. То почти застывала на месте, и только грациозные взмахи смуглых гибких рук вторили нежной и страстной мелодии. Все присутствующие затаили дыхание, потрясенно любуясь диковинным танцем.

Казалось, что Юг, смеясь, кивнул Северу. Он дотянулся своей жаркой рукой до его обмороженных пальцев. На мгновение всем почудилось, что над залом пронесся горячий ветер, пахнущий розой и корицей.
Реджина летела в танце, и сама она уже стала причудливой арабеской, сотканной из лепестков и лучей.
Музыка стихла…

- Да - медленно произнес Федор Григорьевич. - Сей танец знойный был великолепен. И если ваша дочь, синьор Фернандес, так же искусна в мастерстве декламации…

- Реджина! – только сказал отец.

  Испанка снова подняла голову. Гордо сверкнули черные глаза. Она подалась вперед:

О, как мне этот миг тяжел!
Будь проклята, людская честь!
Нелепый вымысел, губящий
То, что сердцам всего дороже!
Кто выдумал тебя? И все же
Ты нас у пропасти грозящей
спасаешь, отводя от краю.

И замолчала, немного растерянно. Юная актриса явно ожидала ответной реплики. Но от КОГО ей было ее ждать?

- Да-а! – негромко, но довольно ехидно подал голос Елагин. - Я ведь вас предупреждал, сеньор Фернандес. Не обучены русские актеры гишпанским хитростям да декламациям.

Девушка снова опустила голову. Кажется, на ее ресницах блеснули слезы досады.

- Простите, я пришел спросить: 
Что, мне сегодня же отплыть?

Высокий рыжевато-русый юноша решительно шагнул из толпы ей навстречу.

И продолжил  монолог  на чистейшем  испанском!

- Я уезжаю в дальний путь,
но сердце с вами остается.
Я уезжаю без него;
Я буду сам в стране далекой,
Но верен красоте высокой
Служеньем сердца моего.
Какой приказ у вас найдется
 В последний миг?

Взгляд Реджины вспыхнул изумлением и радостью. Она пылко шагнула вперед, протягивая юноше руки:

- О, что за муку я терплю! Вы едете. Я вас люблю.

Молодой артист бережно поднес к губам тонкие смуглые пальцы. Потом, внезапно смутившись, уже не по роли, поклонился девушке. Все присутствующие разразились громом аплодисментов.

- Чудеса чудные! – покачал головой Елагин.

И незаметно подозвал к себе Федора:

- А этот знаток гишпанского кто ж таков будет?

- Крепостной актер Петр Иволгин. Выдан театру напрокат его сиятельством графом Селивановым.

- Чудеса-а - снова протянул вельможа. – Ну что ж, Федорушка, чай теперь-то твоя душенька актерская довольна? Вот и южные гости наши теперь пиесы свои с танцами в Петербурге ставить могут. Юноша, поведай нам, откель твое владение языком сим взялось?

Петр поклонился вежливо и без подобострастия:

- От барина, ваше сиятельство. Наш граф уж больно все гишпанское любил. Учителя, верите ли, себе выписал из Мадрида. И всем, кто в доме служил, тоже велел языку выучиться. Мужикам армяки бархатные покупал, девкам – мантильи кружевные.  Балалайки отобрал, повелел парням на гитарах играть. Кричал: «Не желаю видеть вокруг себя Рязань косопузую! А желаю думать, будто я в Альгамбре»! По ночам все требовал, чтоб не спал никто, а пели серенады. Мне занятно все это было, я легко языку выучился. А потом его светлость крепостной театр свой устроил. Так вот я к вам и попал…