Я рассказала друзьям все. Поведала обо всех чудесах, случившихся со мной с того момента, как я приобрела у Пьеро и его товарищей «волшебный билетик». И пересказала показанную мне в сновидениях историю трагической любви юной испанки и русского крепостного актера.

- Тяжелое испытание тебе досталось,  - после недолгого молчания озвучил общую мысль Петя.

  Он по-братски приобнял меня за плечи и посмотрел на старинную вещицу совсем другим взглядом:

- Неужели, я потомок того самого Петра Иволгина?!

  Иволгина! Это слово колоколом отдалось в моих ушах! Я торопливо полезла в карман, доставая загадочный гитарный колок.

- Смотри! Мы никак не могли понять, что же  за штучка вырезана здесь из металла. А теперь мне все ясно! Это – птичка!

- Что за птичка? – хором поинтересовались мои друзья.

- Это – иволга!

  После такого  открытия все опять резко замолчали.

- Дааа.. - протянула Лика. – Надо же! Двести лет прошло! Тут правительства менялись, войны над страной грохотали, дворцы рушились. А маленькая штучка, сделанная когда-то мастером для любимой девушки – уцелела. Это потому что любовь бессмертна!

  Она всхлипнула и торопливо вытерла потекшую тушь.
Артемон обнял Лику за плечи и тоже шумно вздохнул. Но потом, видимо, решил, что напечалились мы уже достаточно. И принялся темпераментно рассказывать:

- А вот у мэня была тетушка. Так ей тоже снылылись   вэщие сны! Все врэмя     вэщи или дэньги во снэ  видэла. Но, когда она счытала во снэ купюры, то просыпалась с ужасным  крыком! Патаму что одной дэнежки  всэгда  нэ хватало!

- И что ж потом было с твоей тетушкой? – поинтересовалась я.

- Обратылась она к доктору. Тот пасавэтовал ей счытать что-то более нэйтральное. Напримэр, баранов.

- И это помогло? - удивился Пьеро.

  Джигит сокрушенно покачал кудрявой головой:

- Нэт! Патаму, что до дэвянасто   дэвяти она счытала спокойно. А потом приходыл сотый баран и гаварыл: «Э-э, все равно одной купюры нэ  хватаэт!»

- Теткина душа во сне покидает свое тело и уходит на поиски! – провыла я.

  Все так и покатились со смеху.

- Ладно, непознанные мои! – воскликнула моя подружка, стирая теперь уже слезы веселья. - Хватит сновидения толковать, давайте сами поисками займемся!

С монтировкой Артемон управился, играючись. Просто всунул ее в край между косяком и железным листом, прибитым к таинственной двери. И, как следует, нажал. Под железом что-то жалобно хрустнуло. Из косяка посыпалась цементная пыль и куски кирпича. И дверь, оглушительно скрипя, отворилась!

За ней обнаружился длинный и узкий, как щель, коридор, ведущий куда-то вниз.

- Ой, мамочки! – вздохнула Лика. – Опять эти лестницы! Не понимаю, кто их только построил? И когда? А главное – зачем?

- Вот спустимся туда, все и узнаем, - уверила я подружку.

  И мы пошли вниз, светя себе под ноги запасливо прихваченными фонариками.

Когда полуразбитая лестница, наконец, закончилась, то внизу нас ждала не темная пещера, доверху набитая сундуками с золотом и даже не сказочный театр с золотой молнией на занавесе.
Желтые лучи фонариков озарили…заставленную пыльной мебелью комнату. Или, точнее, кладовку?

В общем, то место в доме, куда хозяева обычно годами сгребают все, что по жизни уже не нужно, а выбросить жалко.
Вот только обломки и осколки, в изобилии усеявшие странное подземное помещение, вполне тянули на звание антиквариата. Мы видели расшатанные стулья на гнутых ножках, треснувшие большие блюда, вазы и супницы с полустертой позолотой по краям и прочими разноцветными изображениями пастушков среди роз.

В одном углу загадочного помещения лежала куча сломанных канделябров, в другом – нечто ржавое и тяжеленное даже с виду. Эти штуки при ближайшем рассмотрении оказались старинными утюгами.

- Ну, допустим, какой-нибудь музей предметов дворянского быта у нас все это примет, - рассуждал Петя, копаясь в раритетном хламе. – За три копейки, разумеется. Но нам же был обещан клад! С бриллиантами и прочими пряникам.

- И кому все это принадлэжало? – недоумевая, хмыкнул Артемон, вертя в руках то, что раньше, наверно, было большими часами с крылатыми амурчиками и летящей колесницей на золоченом корпусе.

Я пожала плечами. И только собиралась что-то сказать, как вдруг картинки из моих снов вновь запрыгали у меня перед глазами. Эти самые часы тогда тоже приснились мне! И стояли они в гостиной…

- Петя! – дрогнувшим голосом прошептала я. - Ты, кажется, говорил, что в восемнадцатом  веке на этом самом месте стоял особняк…

- Елагина Ивана Перфильевича, - кивнул юноша.

А потом тоже резко замолчал и широко раскрыл глаза, поняв, чточто он только что сказанул.

- Петр Иволгин в моем сне говорил, что Елагин дал приют испанским актерам в своем доме, - потрясенно выдохнула я. – И почему я сразу не сложила два и два?! Черт возьми! Реджина  Фернандес и ее отец  жили  здесь!!!!

- Так вот откуда брались твои видения! – завопила Лика. – Это же эта… как ее там, в передачах по эзотерике называют? А, вспомнила! Память Поля! То есть память места – во как!

Но я уже не слушала, что голосит моя подружка.
 Движимая отчаянным предчувствием скорой разгадки всех тайн, я по какому-то наитию подскочила к покрытому паутиной секретеру. Смахнула пыль веков с узорчатой деревянной крышки. И резким движением подняла ее вверх. Разбухшая от подземной сырости крышка подалась с глухим треском. Секретер оказался набит бумагами, на которых уже ничего нельзя было прочитать. И толстыми, перешитыми гроссбухами.

- Ни золота, ни брюликов, – констатировал факт Артем. – Одны   бумажкы    дэловые.

Я пожала плечами, слегка остыв.
В самом деле – что я пытаюсь тут найти? Все разрушило безжалостное Время, превращая в прах даже саму память о прошлом.
Тяжело вздохнув, я дернула крышку обратно. Она никак не хотела закрываться. Я повторила свой рывок.
Из кучи бумаг выскользнула одна большая толстая тетрадь и упала к моим ногам, раскрывшись посередине.
Луч фонарика скользнул на покрытую плесенью страницу.
И осветил  выцветшие чернильные строки:

Двѣ    знатныя    фамиліи, равно
Почтенныя, въ   Веронѣ обитали,
Но ненависть терзала ихъ давно, ‐
Всегда онѣ   другъ    съ    другомъ  враждовали.
До бунта ихъ раздоры довели,
И руки ихъ  окрасилися кровью;
Но сердца два онѣ произвели,

На зло  враждѣ, пылавшія любовью.
И грустная двухъ     любящихъ судьба

Старинные раздоры прекратила.
Фамилійтѣ  техъ    свирѣпая борьба,

Влюбленныхъ смерть, любви ихъ страстной сила,

Я смотрела на тонкий витиеватый почерк первого в истории литературы русского переводчика великой истории любви.
Чей труд остался незаконченным. Чья судьба была во сто крат горше и страшнее судьбы Ромео!
Очертания старинных букв расплылись перед моими глазами…

 А пожелтевшая страница дрогнула и превратилась в окно!

  Белая, как саван, равнина до горизонта. Визгливый лай собак и хриплая брань палачей. И человек в разорванной и окровавленной одежде застывший под чернеющим небом. Взгляд, полный отчаяния и гнева.
У него уже нет сил, чтобы бежать. Но рука все еще крепко сжимает рукоять топора.
Он даст врагам последний бой! Он умрет, сражаясь, как герои пьес, что довелось ему сыграть. Как свободный человек, а не раб!!!
Петр Иволгин смотрит в глаза приближающимся врагам. И не видит, как за его спиной, точно в пятом акте трагедии, небо распахивает черно-синий занавес, и первые вихри снежного шквала уже взметают ввысь свои столбы…

  А потом картинка мигнула  и сменилась

Тускло горящие свечи. Полуосвещенный лик Мадонны на стене. Измученный, седой, как лунь, старик, в котором теперь почти невозможно  узнать прежнего Рикардо    Фернандеса, стоит на коленях и шепчет полубезумным голосом:

- Señor, ten piedad de nosotros, pecadores, y escucha     nuestra     soraciones. Святая Дева, прости меня грешного и помоги! Господи, направь меня на путь истинный, спаси и помилуй мою девочку!

  И замолкает, прислушиваясь. Из соседней комнаты доносится стон мечущейся в жару девушки. И еле слышный детский плач.
Лекарь подходит к убитому горем отцу, осторожно касается его плеча.

- Жизнь вашей дочери все еще в опасности. Лихорадка до сих пор не прошла. Но ее дитя вполне здорово…

- Ее дитя… Пресвятая Дева! – Фернандес истово крестится, слезы градом бегут по морщинистому лицу. - Ведь нельзя же, чтоб кто-нибудь узнал. Вечный позор – хуже, чем смерть! Dioste     salve      Мaria… спаси жизнь моей девочке! Мы вернемся домой, и никто ничего не узнает. А ее ребенок? Но младенец все равно не выдержит такой дороги.

  Испанец устало проводит рукой по лицу.

- Мне говорили, что сама государыня повелела построить в городе дом для сирот. Господь, позаботься о моем несчастном внуке!

И прижимая к груди крошечный, плачущий сверток мужчина выходит в ночь.

Свет гаснет. Дальше – тишина. Над застывшим в снегу городом, над всей Вселенной…
Тишина и холод. Вспыхнули и погасли во мраке, как искры, две коротких жизни, разлученных навеки.

И не понимая, что делаю, но твердо зная, что это единственный правильный шаг, я поднимаю тетрадь.
Бережно разглаживаю ее.
И кладу на страницу кусочек золотистого металла с изображением птицы. А рядом ложится хрупкая стеклянная роза.
Петя вытирает повлажневшие глаза. Отступает назад, обнимает меня за плечи…

А луч золотого света взмывает вверх со страниц рукописи! Теплое сияние заполняет темный подвал. Вдруг начинают истончаться и таять холодные каменные стены.
И две фигуры, сначала бесплотные, словно бы сотканные из светлого тумана, возникают перед нашими глазами. Призрачные юноша и девушка протягивают друг другу руки.
А золотой свет струится все ярче, и картина обретает краски. Перед нами словно бы распахивается дверь в какой-то новый мир! Там бесконечная дорога убегает в поросшие лесом холмы. Высоко взлетает над землей лазурный купол, и клубится над трактом белая пыль.
И вот уже прекрасная девушка с розой в черных кудрях кладет руки на плечи кареглазому юноше с гитарой за плечом. А он ласково касается ее щеки. И, весело стуча колесами, к ним подкатывает новенький блестящий дилижанс. Но прежде чем тронуться в путь влюбленные оборачиваются и, улыбаясь, смотрят прямо на нас.
Потом машут нам на прощание, и дилижанс трогается.
Долгая дорога, где будет много новых встреч, добрых приключений и счастливых чудес, вьется под колесами. Дилижанс исчезает вдали, а нам кажется, что его подхватывают летящие над вершинами холмов облака.

В моей растрепанной голове начинают звучать знакомые строчки. Хотя нет, финал в них совсем другой…

Переверните облака,
Судьбы стихиями играя,
Рождаясь в мир и умирая,

Дождавшись третьего звонка,
Театр вздрогнет... но пока
Сценарий пьесы не дописан,
Сомкнули небеса кулисы,
Но манит млечная река…

  Золотистое сияние мягко гаснет. И вскоре от него остается лишь неярко мерцающая горка старинных монет и каких-то блестящих камушков, что странным образом оказывается лежащей возле наших ног.
Но мы  не смотрим на долгожданный клад. Лика вытирает слезы, а жених гладит ее по волосам, приговаривая что-то ласковое на своем гортанном языке.

- Теперь они снова вместе, – тихо говорит Петя, не убирая своей руки с моего плеча. – Пусть не в этом мире, и не в этой жизни.

  Он глубоко вздыхает и произносит уже другим голосом, сильным и ясным:

- Вот зачем нам нужны сказки - перед лицом жестокой действительности они напоминают нам о том, что счастливые финалы все-таки возможны.

  Но я этого уже не слышу. Потому, что  медленно, но верно начинаю сползать на каменный пол…

  Не представляю, как Петя тащил меня на руках по этим бесконечным лестницам. Очнулась я уже в постели с компрессом на голове.

  Лунный свет заливает комнату, а на краешке дивана сидит … дедушка Сёма.

- Ой! – радостно ору я. – Ты все-таки пришел!

  Потом до меня доходит смысл его странного появления, и я спрашиваю уже серьезно:

- Ты за мной пришел, да? Я ведь выполнила свое предназначение.

- Ну, что ты, дурочка, – говорит дедушка и гладит меня по руке. – То, что с тобой произошло – всего лишь первый пункт в списке твоих добрых дел. Я просто безумно по тебе соскучился – вот и заглянул повидаться.

- Значит, я не умру? – задумчиво спрашиваю я, еще не понимая – радоваться мне или огорчаться.

- Умрешь, конечно, – улыбается дедушка. – Но лет шестьдесят у тебя в запасе есть. А потом мы с тобой снова будем вместе.

- Вот и хорошо, – говорю я и проваливаюсь в целительный сон.

Утром посетители пошли косяком. Ираида честно пыталась гнать их от меня «поганой метлой», но потом только рукой махнула. Сначала притащилась Лика со своим неизменным тортиком.

- Силы лучше восстанавливать сладким, – со знанием дела заявила она.– Оно стимулирует мыслительную деятельность и придает энергию организму. Ну, мыслить мы пока не будем, а начнем повышать настроение … этим, как его? - гормоном удовольствия.

- Дело хорошее, – хмыкнула моя квартирная хозяйка. – Ладно, лопайте свой тортик, а я пока в храм схожу. Надо же с иконой разобраться.

- С какой иконой? – спросила я с набитым ртом.

  В квартире вдовы военного начальника таких вещей не наблюдалось. Да и сама Ираида к вопросам веры относилась с большим сомнением. Наше «дитя войны» верило исключительно в человеческие ценности.

- А с той, что мы в подвале нашли, – усмехнулась Лика. – Причем, явно старинную, в дорогом золотом окладе, украшенном драгоценными камнями…

- Когда это? Я что-то пропустила?

- Конечно! Когда ты на пол рухнула, Артемончик в желании помочь, своим  могучим плечом снес к чертям злополучный секретер. А среди обломков  оказалась икона Казанской божьей матери. И пришлось нам тащить вас обеих, как святую дароносицу – аккуратно и торжественно.

- Фига себе! – удивилась я. – Как же она туда попала?

- А Бог его знает? Может, Феликс прикопал. Может, бабки в революцию спрятали. Хотя они про тайную комнату могли и не знать.Иначе бы в блокаду не бедствовали. Уж золотишко им бы точно пригодилось!