В своей хижинке я живу очень скромно, как любой трудяга шаман-каннибал. Никого не трогаю, не ловлю, да чего-то они сами суются. Сначала над моими дверьми висела вывеска на юду-куду – это мой родной язык. Так и написано было: «Шаман каннибальского племени, прием с пяти утра до шести вечера, все остальное время убедительная просьба не стучаться, нарушителей – съем!» Но – стучались. Попросил я тогда местного полиглота перевести эту фразу на гишпанский язык и добавил на вывеску перевод. Все равно народ шел в неположенный час. Попросил я тогда добавить к гишпанскому еще портругальский с хранцузским текстом – и все равно народ прет и прет! Даже английский в конце концов не помог.

Однажды я пригласил дохтура, который лишний вес, говорили, лечит (от неурочных посетителей меня аж тошнило!) А дохтур тот вумный (и вкусный, с-с-собака!) взял да и предложил: не по-вумному, а по-старинке писать объявление – черепом и костями. И знаете – подействовало! Все незванные посетители обходили меня стороной с тех пор за сто миль. Даже скучно стало чего-то.

Вот почему, когда на пороге возникла та дама, я, несмотря на поздний час, очень ей обрадовался. Будет с кем пообщаться в этой невежественной глуши!

– Бонжур, мадам! – поклонился я и пошел извлекать котел из запасника. Тот самый большой-пребольшой, где не слона, но упитанного боцмана сварить можно.

– Бонсуар, – отвечает она. Жаль, я на их хранцузском из приветствий только «Бонжур» и знаю. Хорошо, если она не ругательством мне ответила.

– Тейк э сит, силь ву пле!

Она послушалась и уселась на мой домашний трон, словно я ее туда приглашал. Да еще черепушечные шкатулки со специями и ингредиентами стала хватать, нюхать, разглядывала бесстыже. Чувствовала себя как дома!

– Вот ду ю нид? – спрашиваю между делом (а дело простое – котел начищал).

– Вотэ, плиз.

Я показал ей в сторону моря:

– Силь ву пле, мадам!

– Же ву ан при, – сделала она реверанс. – Итс ту солти.

Да, я тоже соленое не люблю: дохтур прописывал мне бессолевую диету, поэтому я всегда хожу за водой теперь к пресному источнику.

– Бе райт бэк, – сказал я ей и пошел за водой.

Назад приволок воды полный котел, литров раз-два… триста! Зашел в свою хижину и… то ли пил коктейль «ром-бурда», то ли с трона скатился, на черепе поскользнувшись, то ли нечаянно порошок не тот взял… Проснулся и ничего не помнил! Котел искал – нету! Порошки – нету! Весь пол обползал, нашел нечаянно просыпанную щепотку, бросил в очаг, вызвал духа.

Он меня выслушал внимательно, головой покачал и заявляет:

– Котел ты вчера спьяну отвез в металлолом!

– Не мог я! Не мог я такое в металлолом отвезти!

– Но отвез! – ломит свое мой дух.

– Да не примут в металлолом эти порошки!

Дух запнулся, перевернулся, хотел удрать, но я быстро еще порошка в огонь кинул.

– Ну ладно, – он продолжает. – Хочешь, не хочешь, а сам напросился, теперь слушай правду. Проходил вчера мимо вашего берега славный люгер «Палермо»…

Вчера две дамы у хижины переливали воду из котла в бочки. Поглядывая на лежавшего ничком шамана-каннибала, Улита о чем-то задумалась, да так крепко, что плеснула воды тетушке на юбку.

– Эй, милая, у меня хоть и юбка пышная, но перепутать с бочкой ее пока никто не осмеливался!

– Извини, тетя. Я думаю.

– О чем, если не секрет?

– Да о том, что это как-то однообразно.

– Что именно, Улиточка? Что однообразно?

– Твой метод. Очаровать, опоить, оглушить, обокрасть втихаря… Неужто пираты так действуют?

– Для меня этот метод вполне подходит. Я леди и не сторонница лишнего насилия. Помню, как мы с Грегом однажды ругались на этой почве, когда он пытал пойманного купчину. Дарина-племянница требовала, чтобы пытка позволила выведать у торгаша, где хранится рубиновое колье, а племянник мой всего-навсего хотел пистолет с изумрудной рукоятью для дочки. Ну вот, я сказала ему, чтоб сестрицу не слушал и требовал лишь пистолет, не превышая меры насилия…

– И он послушал тебя?

– Н-да-а… – протянула Мон-Мон. – Не знаю, послушал бы или нет, проверить не удалось: Дарина нунчакой в этот момент об стул шибанула, и пленник наш со страху выложил правду не только о колье и пистолете, но и добавил сверху чудесный халат с перламутровыми пуговицами!

– Какая прелесть! – вскричала Улита. – Хочу такой!

– Представь себе, все девчата такой хотели, аж пух и перья летели, и едва не порвали вещицу на лоскутки, но после затяжной пятисторонней дуэли достался он моей младшей племяннице Люсинде. Она теперь под его пуговицы прячет сюрикены – звездочки такие метательные. На случай, если на перламутр кто-то позарится.

– Вот видишь, тетушка, у Дарины – нунчаки, у Катрины – пистолет, у Люсинды – сюрикены…

– У тебя – арсенал в корсете… – передразнила ее Мон-Мон.

Девушка-рыба гнула свое:

– Но ведь они ими пользуются, а ты при себе и веер держишь и зонтик, но если и бьешь ими, то в затылок, исподтишка, – посмотрела она еще раз на шамана.

– Эх, молодежь, все им экшена подавай! – вздохнула тетушка. – Не гонись за боем, он сам придет, когда надо. А мы пока подготовимся.

Пора уже рассказать о дальнейшей судьбе «Палермо». Люгер – корабль небольшой, юркий, прыткий, хотя для боев не особо пригодный. Старая Тортилла давно имела большие планы насчет переделки такого судна в корабль своей мечты. Планы были начерчены нифонским инженером на широких листах тончайшей рисовой бумаги, пропитанной особыми составами, так что ни вода, ни огонь, ни удар кулаком, ни даже воткнутый с размаху нож не могли их повредить. Ножом ударять не рекомендовалось в принципе – любое железо могло сломаться об эту бумагу.

Эти самые чертежи и проекты Мон-Мон держала в секрете, в самых затаенных уголках своего бронекорсета. Но настало время достать их на свет: «Палермо» прибыл в большой порт Тортугу.

Читатель, если ты уже добыл карту, разложил ее на столе, выставляешь флажки по всей Атлантике, размечая и меряя растояние от Марокко до Карибского моря и гадая, зачем на пути в Португалию делать крюк через океан, дозволь объясниться прежде, и ты поймешь! Это не та Тортуга. Не знаменитое королевство пиратов, не порт, где всю ночь пьянки да бои, да йо-хо-хо, да рекою ром! Нет, это порт инженерный, строгий и чопорный, но в какой-то мере пиратский тоже: сюда со всего света, легально или не очень стекаются чертежи всех приборов и приспособлений, каких только успел наизобретать человеческий ум. В Скандинавии сконструировали усовершенствованную пяткочесалку, а два дня спустя она будет уже в Марокканской Тортуге, покуда изобретатель давится в очереди и обивает пороги, желая получить патент.

Сюда «Палермо» направил свой киль.

Гавань, где находился Тортуговский порт, кишела судами всех невероятных, неописуемых форм. На их фоне несчастный люгер выглядел жалко, стандартно, уныло… а впрочем, как посмотреть: по словам тетушки, другого такого «классического» судна здесь не найти, следовательно, в этой пестрой компании они самые что ни на есть оригиналы.

– Но уж теперь-то и мы справим обновку кораблику! – радостно засмеялась Мон-Мон, разглядывая детально многообразие инженерной мысли, окружавшее их парусник.

Люгер удачно прошмыгивал между боками огромных, как скалы, военных судов. Впереди был пролив между двумя рифами. Один риф был с большим маяком, другой – с мачтой. Твердой рукой тетушка взяла курс в этот самый пролив, но вдруг рифы начали сходиться, грозя зажать крошечный кораблик с обеих боков.

– Осторожно! – заверещала Улита, глядя на две горы, нависавшие тенью над палубой.

– Спокойно! – ответила тетушка. – Не лезь с советами к опытному водителю!

Корма люгера выскочила из пролива как раз в тот момент, когда верхушки рифов сошлись над узкой щелью. Волна, хлеставшая из сжимающегося прохода, подталкивала «Палермо», разгоняя его до приличной скорости.

– Что это было? – спросила Улита.

– Это? – Мон-Мон показала за спину большим пальцем. – Военные корабли-разведчики. Маскируются. Они нас даже и не заметили.

Впрочем, те корабли, замаскированные под рифы, не шли ни в какое сравнение как с великолепными броненосцами, только вчера сооруженными по новейшим технологиям мира, так и с любительскими самодельными лодочками, которые жители Марокканской Тортуги мастерили в свободное время.

Тут качается на волнах бочка из-под морской капусты. Сверху торчит перископ, как улиточий глаз, и во все стороны вертится.

Там под водой плывет лодка-акула, один лишь плавник видно.

А вот корабль длинноносый, глазастый и фонарястый, с лопастями-плавниками, как у летучей рыбы. Видит препятствие впереди, разгоняется, от воды оттолкнулся и делает скачок. И так прыжками всю переполненную гавань пересекает. Перескакнул он и через «Палермо». Тетушке Мон-Мон это не понравилось, и она ручкой зонтика той «летучей рыбе» скорости по хвосту поддала. Корабль в воду носом ткнулся почти вертикально, потом все же вынырнул, завертелся, поднимая водоворот, и наконец, найдя нужное направление, стреканул от Мон-Мон подальше.

– Ишь, хам! – крикнула тетушка ему вслед, возмущенно обмахиваясь боевым веером.

Были здесь лодки со всех уголков света: китайские джонки, индейские каноэ, эскимосские каяки, полинезийские катамараны…

Впереди показались стальные надводные вышки с глашатаями. Проплывая мимо одной из них, путешественницы услышали оклик:

– Эй, на «Палермо»! В очередь!

Тут же Мон-Мон велела Улите переставить паруса, а сама швырнула на вышку сверхпрочный канат с абордажным крюком. Сталь запела и застонала, когда закачалась вышка, в то время, как люгер совершил полуоборот вокруг нее на веревке, тормозя.

– Бросай якорь! – распорядилась тетушка. – Это надолго.

Когда корабль полностью остановился, она, зажав в зубы ятаган, перебралась по канату на вышку, поближе к глашатаю.

– Так-с, милейший, что у вас тут за очередь? За чем стоят? – произнесла она вкрадчиво, выступая на площадку.

– Очередь на причал, мадам. Все места заняты.

– Ах заняты, вот как! А мои глаза мне показывают, как во-о-он там отходит корабль, если это можно назвать так – по мне оно больше напоминает пустую бутыль из-под рома. Тем не менее, это недоразумение занимало место, которое теперь свободно.

– Пардон, мадам, но вон тот траулер имеет билет на место, освобожденное этим кораблем. Вам придется подождать. Сейчас я выпишу вам билет на причал номер пять, где шхуна «Мария-Анна-Селеста-Марина-Марианна» выходит из порта как раз 10-го числа будущего месяца. По сравнению с другими кораблями, вам ждать приходится не очень долго. И отцепите, пожалуйста, вашу славную лодочку от моего поста, правилами швартоваться у вышек запрещено.

Тетушка Мон-Мон не для того сорок лет подряд на протяжении своей девятнадцатилетней жизни грабила корабли, чтобы сносить всяческие формальности и официальности. Глашатай был настоящим мужчиной, и разумеется, был готов сложить голову за правое дело, но у настоящих мужчин есть на теле другая область, которою ни один из них пожертвовать не рискнет (во всяком случае, не во имя бюрократии), а именно в эту область был приложен глашатаю тетушкин ятаган. Поэтому он стоял не шевелясь и старался думать о чайках и отвлеченных вещах, а то мало ли проскользнет в мыслях крамольное побуждение дернуть тревожный шнурок, и тогда… Нет, чайки, чайки, какие красивые у нас чайки, и как их много… весь город белый у нас из-за них…

Старая Тортилла свободной рукой листала тем временем его конторскую книгу. В ней было очень, ну очень много свободных граф, и напротив каждой стояла цена. Например:

Причал №10, осв. полдень, 10 пиастров.

Причал №11, осв. 10.00, 25 пиастров.

Причал №5, осв. 20.00, 1 дукат серебром.

Причал №2, осв. 20.10, 1 дукат золотом.

Причал №5, осв. 9.00, 35 пиастров (вычеркнуто), зарезервирован: шхуна «Мария-Анна-Селеста-Марина-Марианна».

Получив представление о местных порядках, тетушка взялась за веер.

– Итак, эта длинноименная шхуна уже заплатила вам взятку, сударь? – произнесла она томно, разворачивая свой аксессуар и начиная обмахиваться.

– Фи, мадам, что за слова! – запротестовал глашатай, на минуту забывшись, с кем имеет дело. – Это пожертвования в фонд голодающих детишек, и благотворителям предоставляется льготная стоянка вне общей очереди. Но и вы можете пожертвовать деткам монетку…

– А у вас лично малыши есть?

– Есть, мадам сударыня, есть, конечно – одиннадцать штук!

– Бедные одиннадцать сироток! – воскликнула тетушка, ненароком поворачивая свой веер другой стороной. До сей поры она держала его кружевом к глашатаю, а теперь он увидел острые и иглистые стальные лезвия, из которых состояло грозное оружие. Неправильно поняв ее восклицание, он весь покрылся потом.

– Мадам! Шхуна подождет! Я с вами совершенно согласен: что за благотворители, которые творят благо исключительно ради корысти! Да, я то же самое всегда говорил! «Марьванна-Селестина» будет поставлена в очередь после вас!

– Вот и славно. А вы, сударь, нашего разговора не помните.

– Вы правы, у меня случаются провалы в памяти. Нервная, понимаете ли, работа, – покивал глашатай, скосив глаза на ятаган, который никак не желал быть убранным. Переваливаясь, чтобы не задеть лезвие, он добрался до своей книги и записал на место «Марии-Марины-Марианны…» люгер «Палермо».

С видом полноправного заслуженного участника портового движения, «Палермо» вплыл в череду толпившихся в очереди кораблей и, добравшись до отвоеванного у шхуны места, пришвартовался напротив маленького домика с окошечком, над которым висела красивая вывеска: «Справочное бюро». На ставни окошечка были бессистемно налеплены разные объявления, вроде: «Справок об украденных вещах не даем», «Разыскивается», «Мужей не ищем!», «План банка – в другом месте», «Большой Билли передает привет всем охотникам за его головой» и так далее, и это портило аккуратный вид домика.

Мон-Мон заявила, что наведет справки об инженерных конторах, а Улите придется посторожить корабль.

– Вот, держи! – сказала она, подавая помощнице свисток. – Мое собственное изобретение. Если свистнешь… Не свисти!!! Если свистнешь, по всему городу стекла слетят. Эта штука – на крайний случай, когда отбиться уже никак!

Взметая юбками тучи пыли, песка и огрызков от канцелярских перьев с пола, тетушка Мон-Мон ворвалась в посетительскую инженерной конторы, наметила себе клерка, склоненного в три погибели над чернильницей и стукнула кулаком по его столу:

– Главного инженера мне!

Клерк со всех ног поспешил в боковую дверь, размазывая платочком по носу свежие брызги чернил. Приведя человека по званию «старший клерк», он вежливо высморкался и занял прежнюю скрюченную позицию за своим столом.

– Я просила главного инженера!

– Он сейчас занят. Что вам угодно, мадам? – старший клерк с аптекарской точностью отмерил во фразу ровно столько интереса, чтобы не растратить весь свой запас, но и не утратить клиентку. Проведя ее в отдельный кабинет, он повторил: – Так что вам угодно?

Тетушка фыркнула и стала расстегивать лиф. Глаза старшего клерка превратились в плошки:

– Но… мадам… не здесь же!

– Цыц!!! – прикрикнула на него Мон-Мон, и добавила мягче: – Придурок!

Обнажив свой корсет, внушающий благоговейный ужас, она принялась доставать из запасников тайные планы.

Вскоре Старая Тортилла сидела в другом кабинете, полном приборов и чертежей, напротив седого круглоочкастого человечка, выкладывала ему за кофейным столом задумки насчет корабля, а тот кивал головой столь размеренно, словно в шее у него сидел часовой механизм. Вполне возможно, оно так и было.

Когда она завершила проект, седой инженер еще покивал по инерции, а затем прокашлялся.

– А знаете, мадам Мон, во сколько вам это обойдется?

– Во сколько? – спросила Старая Тортилла, намечая в уме, какие из виденных в порту кораблей лучше грабить, если не хватит денег.

– Сотня тысяч дукатов! – инженер явно ожидал, что клиентку хватит инфаркт при названной сумме, и заранее зажал в руке флакон нюхательной соли.

– Фью-ю! Я-то думала!

Пренебрежительно махнув ручкой, Мон-Мон взяла чашечку кофе.

– Золотыми! – пискнул разочарованный инженер.

– Конечно же золотыми, – кивнула она. – Серебро – это даже не деньги!

В уважительном взгляде ее визави застыл закономерный вопрос: «КОГО ты ограбила?!» Старая Тортилла вопрос проигнорировала.

Тогда инженер встал и с энтузиазмом потер ладошки:

– Ну-тс, приступаем тогда!

Спустя три дня (да, вот столько времени уходит в Тортуге на любую работу. Именно «на любую» – пуговицу они тоже по три дня пришивают), старый люгер было уже не узнать. Переиначенный корабль уже не принадлежал ни к какому доселе известному виду. Бока его стали прямыми и серебристыми (спецпокрытие со столетней гарантией предохраняющее от всего нежелательного). Мачты – выдвижными: во время шторма или при другой необходимости достаточно было нажать рычаг с капитанского мостика, чтобы паруса свернулись, реи встали вертикально и вся конструкция опустилась под палубу. Система рычагов настраивала паруса как угодно. Было несколько заранее заданных установок на различную погоду.

Легким движением руки капитанский мостик превращался в капитанскую рубку.

Рядом с капитанской каютой имелось резервное управление кораблем.

Когда Улита, которой наконец разрешили посмотреть на то, что сделали с судном, спустилась в каюты, она издала вздох восхищения и разочарования одновременно. Ни одно техническое приспособление не было ей знакомо. Рычажки, вентили, шнурки торчали и нависали со всех сторон, стыдливо прикрытые бархатными портьерами и шелковыми занавесями.

– Нравится? – поинтересовалась тетушка.

– Ва-а-ау, – неуверенно протянула помощница.

– Что сей звук означает?

– Нра… нравится, тетушка.

– Ну вот и славно.

– А что это такое? – девушка-рыба протянула руку к предмету, похожему на ручную мортиру.

– Это фен.

– Веер? Но у тебя уже есть один!

Не надо ее винить: в их языке слова «фен» и «веер» звучали почти одинаково.

– Это штука, чтобы сушить волосы, – объяснила Мон-Мон. – Только он чего-то… а, его на солнце подержать надо, тогда заработает.

Вскоре дамы вполне хорошо освоили новое хозяйство, а через два дня их попросили освободить причал: шхуна «Мария-Анна-Селеста-Марина-Марианна» стала уже проявлять нетерпение.

Погожим деньком уже-не-люгер «Палермо» вышел из гавани марокканского города Тортуги. Старая Тортилла на полных правах стояла у штурвала, довольная всем: ясным солнышком, теплым попутным ветром, синим морем и подарком от фирмы покупателю, который она разворачивала сейчас. Это оказалась курительная трубка, вырезанная в форме нынешнего корпуса корабля «Палермо». Тетушка покопалась в юбках, выудила кисет с табаком, набила трубку и раскурила.

Жизнь стала совсем хороша.

Некоторое время спустя, Улита стала приглядываться к чему-то за кормой.

– Что ты там углядела? – спросила Мон-Мон, не выпуская трубку из зубов, поэтому слегка шепелявя. Вопрос прозвучал почти как «што ты там ушляшела?», так что Улита сначала решила, что ее ругают. – Да что там такое? – тетушка вынула трубку изо рта.

Она обернулась к корме и небрежно пожала плечами: за ними всего-то плыла следом открытая бочка с торчащей из нее мачтой и разноцветным флагом.

– Нечего глаза транжирить, бочка как бочка, каких только кораблев не наделают в этой Тортуге… – Старая Тортилла любовно погладила блестящий штурвал.

– Но она следует за нами уже полчаса!

– Нда? Ты по часам проверила?

– Именно! Вот по этим смотрела! – Улита показала на солнечные часы с автонаводкой на север.

– Ясно. Эти не лгут. Тогда пошли спросим наших преследователей что у них за интерес к нам, но учти: если они начнут предлагать товары, беги со всех ног к кормовым пушкам – другого способа отвязаться от подобных мучителей пока не придумали!

Мон-Мон дернула рычаг, и из открывшегося люка поднялась огромная труба-рупор.

– ЭЙ ТАМ НА БОЧКЕ!!! ЧЕГО ВАМ НАДО?!

С бочки не отвечали. Наведя на нее бинокль, который, к слову, тоже усовершенствовали до невозможности, Мон-Мон не обнаружила признаков жизни.

– Повиляем, – решила она, меняя курс.

Бочка в точности повторила маневр «Палермо».

– Может, она просто зацепилась за нас? – предположила Улита.

– Не думаю. Давай-ка притормозим.

Корабль начал сбавлять ход. Бочка-преследователь тоже замедлила скорость.

– Если и зацепилась, то на жесткой штанге, что маловероятно, – сказала тетушка. – Когда мы шли через гавань, этой гадости там точно не было. Возможно, за нами шпионят.

– Возьмем ее на абордаж! – воскликнула Улита, хлопнув в ладоши от предвкушения.

– Брать на абордаж бочку? Нет уж, увольте! Такого еще в биографии Старой Тортиллы не было, и я надеюсь немного подождать до того, когда будет. Полный вперед!

Приказ был отдан не девушке-боцману, а «умному кораблю». Не стоит, впрочем, считать, что лишившись рабочих обязанностей матроса, Улита скучала весь день напролет. Напротив, у нее было теперь много времени, чтобы под руководством тетушки тренироваться в фехтовании и абордажном искусстве – две азбуки, которые настоящим пиратом впитываются еще в пеленочном возрасте. Поэтому она оторвалась от созерцания настырной бочки и взяла шпагу, а Старая Тортилла снова стала раскуривать трубку.

Через час плавания Улита бросила упражнения, посмотрела на бочку и вскрикнула.

– Флаг! Тетушка!

Дело в том, что цветной флаг потемнел, а схватив бинокль, Улита разглядела, что с ним стало.

– Они сменили обычный флаг на «Веселого Роджера»!

– Получается, бочка хочет взять на абордаж нас? – изумилась Мон-Мон. – Вот что, я думаю, надо бы сделать предупредительный с кормы. Сбегай-ка, заряди пушки и возвращайся. Не стой у пушек на момент выстрелов – оглохнешь.

Улита сделала все, как она сказала, вернулась и стала ждать, что сделает тетушка. А Мон-Мон, пошуровав с рычагами управления, повернула один из них с красным шариком на конце, и раздались выстрелы. Бочка разлетелась в щепки.

И тут океан всколыхнулся.

Тонны воды вздыбились горой, стали подниматься, подниматься, подниматься…

Наконец, гора с треском обрушилась, вскинув «Палермо» на гребень волны, а из-под вод появился корпус гигантского корабля. На фоне его размеров крошечная посудина тетушки Мон-Мон казалась килькой рядом с китом. Бока преследователя состояли из одних пушек. По пушкам сновали матросы, одетые по последней пиратской моде, а флаг, развевавшийся над разнесенным тетушкой гнездом впередсмотрящего, не оставлял сомнения в их намерениях.

Снова наведя на железного монстра тетушкин бинокль, Улита прочитала на жерле пушки:

– «Черная Консерва»… Что-то не нравится мне это название.

– «Черная» еще ничего, – отвечала Мон-Мон. – Вот если бы «Тухлая», тогда стоило бы бить тревогу, а черная – что? Она, может, свежая, просто из мидий сделана или из шпрот.

Пиратский дредноут «Черная Консерва» уверенно приближался к «Палермо».

Продолжение следует…