День Х путешествия.

Когда прибываешь в эти края, начинает казаться, что мир состоит из одной глины. Особенно если вы, как и я, много времени провели в туристическом ничегонеделании. Неделя перемещения автостопом по рыжим каньонам с их незаметной растительностью – и вы давно уже на другой планете.

Грустно от того, как упорно здесь роются, добывая породу. Экологи пытались отстаивать древний парк в его нетронутом виде, но я могу понять в чем-то и другую сторону: без глины именно этих каньонов вряд ли бы были построены города, где мы все живем. Тем более, что в последнее полустолетие перевес пошел в сторону рачительного использования природных ресурсов, и глинодобыча уже сосредоточена на стыках древнейшей природы и нашей обыденности.

Но остаются и города, как Нануль. Вгрызшийся в самое сердце миллионлетнего ущелья, он подтачивает одну его стену, позволяя пока что бездельникам вроде меня любоваться другой, нетронутой стороной. А чтобы заглушить в себе нотку совести, городок предлагает туристам различные развлечения и огромный ассортимент художественной керамики. Вы не пройдете мимо – как уверяет вас путеводитель…

Второй день пребывания в городе Нануль.

Удивительная архитектура! Это не просто крошечный городок в сердце бурых пустошей между высокими стенами скал – это столица искусств, не иначе!

Представьте себе мое первое удивление, когда, спустившись по высоченной каменной лестнице, ведущей от мотеля во впадину, где расположен город, я ступил под своды проходной арки, напоминающей монастырские врата. Весь город, как монастырь, закрыт, и так просто вы туда не пройдете.

От скал ущелья начинается высокая стена, окружает дома, загибается и снова уходит в скалы – с другой стороны. Стена построена, как говорят, в те дни, когда только-только сюда разрешили пускать посторонних. Перед тем, как вы туда входите через контроль на воротах, вас проверяют на наличие при себе съестного, после чего заставляют давать расписку, что за последствия поглощения пищи «не за красной линией» вы отвечаете сами. Красная линия – это обычный забор внутри города, не везде даже нужного цвета, но обращать на него внимание необходимо. Что за последствия – не объяснили, но видимо, что-то серьезное.

Я сделал фото, как многие делают – из-под арки, с видом на небольшую площадь, встречающую туристов. Как водится, там полно лотков с дешевыми безделушками, рассчитанными на неразборчивого покупателя. И все это в окружении великолепных статуй! Фигуры то ли поэтов, то ли монахов; древние лица их полускрыты под капюшонами, в руках развернутые свитки и удивительно тонко проработанные четки – огромные изваяния полностью сотворены из глины, и непонятно было, как их подвергли обжигу, если иные казались выше пятиэтажного дома.

У самых ног этих хранителей тайн – их точные копии на лотках. Казалось бы, копии, чьи размеры с оригиналами несравнимы – крупнейшая достигала полметра – должны быть слеплены грубо и незатейливо, но, как ни странно, даже узор на четках у самой мелкой из них почти в точности повторял своего «старшего брата».

Как они это делают? Стоит разведать…

День 3.

Действительно, монастырь непонятно какой религии. Характерная деталь: вы не найдете в Нануле ни одного кафе, ни одного местечка, чтобы поесть. Ни одного, даже, продуктового магазина. Кое-где можно увидеть что-то похожее на гастрономические заведения, но для туристов они закрыты.

Оказывается, глина, которую поставляют во внешний мир, и та, что используется в нанульской керамике – разная. На севере города есть путь в карьер, чье название переводится с древнего диалекта как Лунное Море. Его разрабатывают, что большая редкость, закрытым способом, а добытое там сырье запрещено вывозить из города. Только в виде готовых изделий. В чем, интересно, причина?

День 4.

С едой здесь невероятно странные отношения.

Пошатавшись вдоволь по улицам, насладившись покоем и стариной, нафотографировавшись архитектуры, а затем обнаружив в киосках едва ли не точные копии своих фотографий в виде открыток, я поинтересовался, разглядывая фигурки, у продавца, почему здесь такой суровый запрет на утоление голода.

- Нет, ну вы можете, - был ответ как само собой разумеющееся. - Но если в этот момент горит, то отравитесь.

- Что горит? – уточнил я глупо.

Продавец пробормотал что-то невразумительное и обратил взор к другим покупателям.

Про то, что же здесь «горит», я подробно услышал от гида тургруппы, к которой притерся под видом участника (меня чуть не разоблачили, спросив вдруг билет, и не верили, будто я его потерял, но пожилая пара из группы выразила уверенность, что я покупал билет у них на глазах). Даже странно, что меня пускают в город одного, не рассказывая о загадочных делах, которые тут творятся. Похоже на местную легенду или, скорее, религиозный запрет. Для жителей этого города слово «горит» настолько въелось в сознание, что они давно не поймут, что оно нуждается в пояснении. Когда «горит» - это словно сводка погоды. Летит от лотка к лотку:

- Горит! Сейчас горит! – и все настороженно смотрят: не ест ли кто-нибудь что-нибудь?

А бывает, что шутники видят приятеля, который только что отправил в рот бутерброд, и кричат ему: «Эй, Томми, горит сейчас!» - и бедолага Томми выплевывает все с громким треском под смех болванов. Однако подобные шутки резко пресекаются, даже запрещены, и за них могут потащить в суд. Когда взаправду «горит» - это очень серьезно.

Горит здесь глина, та самая, местная. И это не крупные пожары, а следствие ее странного свойства: при сушке изделия нередко случается его самовозгорание. Странно, да, но была бы мелочь, если бы не неприятный момент: когда «горит» хотя бы мельчайшая статуэтка, хотя бы крупица глины – вся еда рядом оказывается отравлена. Чем больше глины воспламенилось, тем дальше от нее следует держаться. Все возвращается в норму, когда заканчивается горение.

Связь непонятна, но надо ее принимать. Отравиться здесь можно насмерть, не то что там животом сутки-двое помаяться. Нелепый забор приблизительно отмечает безопасный радиус, наверное, его центр – скульптурные мастерские. Расчет, вероятно, идет от «горения» высоченной статуи, которые охраняют не только площадь у ворот, но и расставлены по всему городу. Но вероятность, что прямо сейчас, когда ты решил пожевать булку с сыром, загорелась такая бандура, стремительно мала. Тем не менее, жители чаще и чаще теперь не рискуют и принимают пищу за красной линией. Интересно, насколько легенда правдива? А что происходит с едой в желудке? Или уже съеденное не считается?

P.S. Будь легенда похожей на истину, это могло быть разгадкой обжига тех огромных статуй.

День 5.

Погода ясная, глина не горит. В городе очень красивые девушки, кстати. Одна из них – скульптор. Имя не буду называть, а то вдруг, общаясь со мной она нарушила какие-то религиозные правила и попадет в неприятности? Шутка. Она просто не назвалась и когда я представился, словно бы пропустила имя мимо ушей. Возможно, что с охламонами вроде меня здесь знакомиться не положено…

Зато она рассказала про их волшебную глину. Удивительно пластичный материал, по ее словам, словно сам ложится в задумку (и я готов в это верить, глядя на потрясающие изделия на ее лотке!) Она долго расписывала мне различные хитрости, как прорабатывать тончайшие из деталей. Так охотно и страстно рассказывала, словно пыталась избавиться от каких-то дурных секретов.

- А у меня «горит» очень часто, - добавила она с огорчением. – Но я собираюсь с этим покончить.

- С искусством? – поразился я.

- Нет. Просто с горением. Пока не поздно, можете выбрать товар. На днях будет новый. Другой.

Думаю дождаться того, что будет на днях. В конце концов, хоть это и замечательная керамика, но таскаться повсюду с плошками и свистульками в рюкзаке как-то не приболело. После Нануля мне еще предстоит долгий путь на чужих колесах.

Ничего пока что не приглянулось, зато показалось, что девушку поразило мое желание посмотреть ее новый товар. Странно, что в этом такого?

Теперь я уже навострился собирать слухи, особенно мрачные и таинственные. Шепотом передают, что скульпторы выглядят год от года все хуже и изможденней. Некоторых находили мертвыми, якобы они ели в момент возгорания глины и отравились. Но о таинственных смертях в городе говорили с намеком, будто полиция скрыла причины, ибо сама не знает причин.

Не может же быть, чтобы радиация? Известно, что замеряли не раз – все в норме.

День 6.

Сегодня горело!

У меня нет слов, не забуду этого никогда! Едва-едва удерживаюсь от желания побросать свои вещи в рюкзак и сбежать из гостиницы, может быть, ближе к утру и сбегу. Мне кажется, пожилая пара, спасшая меня от гида, завтра уедет. Попробую к ним навязаться.

В город не пойду. К черту его с его барельефами, завитушками, постными лицами в глине – к черту со всей его адской глиной!

Дневное солнце приняло на себя роль неукротимого поливальщика, и целые струи бликов сыпались вдруг в глаза сквозь пыль узких улиц из самых внезапных щелей. Каждый шаг в эти закоулки приносил сюрпризы. Моей целью было добраться до мастерской, где творила моя новая знакомая…

Карта города была худшим из проводников в живописном нетуристическом районе. Она не знала ни живых изгородей, ни заборов, перекрывавших проходы, ни неожиданно вырытого пруда прямо посреди улицы – хоть ищи гондолу! Почти все время приходилось искать новые и новые пути обхода, забираясь все глубже и глубже, пока запутанная дорога не вывела на какой-то уродливый многоуровневый пустырь, спускавшийся к длинным кривым заборам, очевидно, обозначавшим улицу. Вдоль холма или гребня, где я стоял, стелились заросшие всеми видами сорных трав рельсы, наверное, вагонеточные.

Меня осенило, что рельсы, по-видимому, ведут к карьеру, где добывают волшебную глину. В другой момент я бы воспользовался случаем и пошел бы взглянуть на выработки, но что-то сейчас приковывало меня к месту. И это было странное ощущение: я не мог спустить глаз с заборов, дергаясь и морщась, как будто пытаясь стряхнуть с себя сон. Даже не знаю, что я пытался увидеть там, у подножия лестницы из земляных ступеней, заросших травой. Какие-то люди ходили там, что-то делали, занимались садовой работой. От жары с травы поднимался пар, или же это сухая глина, став пылью, парила в воздухе. Во всяком случае, от заборов и их людей меня отделял плотный колеблющийся туман, превращавший то зрелище в кинокартину. Наверное, меня занимало именно это, а не таинственная сила сковала меня по рукам и ногам. Хотелось бы верить…

Не помню, кто крикнул заветное слово.

Заборные люди медленно отвлеклись от своих забот, и по маревной улице пошелестело: «Горит… горит…» - вяло и сонно, как дань традиции.

По левую руку сквозь пыль проступала глиняная стена.

Ноги вдруг затряслись, и дрожь пошла вверх, добираясь до головы. Удовольствовавшись местом у основания шеи, дрожь принялась усиливаться. Заборы серели, люди чернели. Позади «горело». Мои ощущения точно подсказывали направление на возгорание, и даже можно было определить расстояние до злополучного комка глины. Метрах в двухстах.

Не удавалось ни повернуться, ни шевельнуться. Солнце сползло на столбы заборов и те запламенели факелами, дрожь превратилась в ехидное существо, злорадствующее над моей беспомощностью.

И в дополнение ко всему, из-под калитки, висевшей так высоко над землей, что был непонятен сам смысл ее существования, выполз всклокоченный мужик – выполз и встал, уставившись на меня.

Не знаю, что стало с моими глазами, вся улица еле была различима в солнечном сумраке – только так и никак не иначе.

Грязный изподкалиточник, глядя в упор на меня, начал скрипеть хорошо поставленным, непередаваемо вредным голосом:

- Подайте мне милостыню. Кто сколько сможет. Великолепному бомжу, который не торгуя ВРЕТ!

Сильная интонация и упор на «в» в слове «врет». После – мура и бурда и какая-то лабуда, дрожь в ногах, в шее, горение глины, жжение в коже, горечь во рту, пыльные травы, бурые рельсы, мелкие звезды падают, падают с серого неба и рассыпается солнце – во всем, во всем!..

Бродяга бубнил и бубнил свой бред, покачиваясь и покачиваясь, а я завороженно уставился на него и выглядел, вероятно, глупее некуда, хоть мне было и все равно, как я выгляжу, пока не стал сознавать, что сам покачиваюсь, как змея перед факиром. Тогда мне его непонятная чушь не казалась бессмысленной (да и сейчас не кажется. Может, покажется через месяц, когда я, наконец, выберусь из-под его чар).

Не помню, как было, как кончила гореть глина, рассеялся горький туман и я очутился перед воротами города, позабыв, как шел к цели, к какой цели шел, и не понимал, почему сейчас вечер. Сознание возвращалось ко мне целый день, и, вероятно, если судить по состоянию одежды, я шатался по улицам много часов, перелезая колючие изгороди и переплывая грязные лужи.

Ясность ума нагрянула вовремя, чтобы дать мне услышать возбужденные голоса вокруг, и разобрать, о чем говорят скульпторы и торговцы. Горело сегодня, как никогда. В полдень на выработке в Лунном Море произошел обвал потолка, земля провалилась в глубокую яму, карьер обнажился, солнце враз подсушило слой глины и начался настоящий пожар. Из разговоров я понял, что кроме того, что еда загадочным образом отравляется, пламя еще и влияет на мозг людей, оказавшихся рядом…

Я! Я был рядом! И постараюсь теперь держаться как можно дальше!

P.S. Пока я писал это все, мои спасители втихаря укатили. Я только успел увидеть свет фар их машины и подбежать к окну.

P.P.S. Вернулся от окна и перечитал эту запись. Что-то уже не так впечатляет, как в тот момент. Может, мои ощущения просто надуманны? Бессонница, впечатления, перегрев на солнце? Уже сожалею, что не посмотрел новинки у моей скульпторши.

День 7.

Сегодня я имел глупость не удрать подальше от проклятого Нануля, а сунуться туда снова. Закон природы: с утра всегда накатывает позитив, и пережитое накануне кажется незначительным.

Прямо у входной арки меня встретил знак обхода строительных работ. Красную линию расширяли, и забор передвигали почти впритык к городской стене. После обвала в карьере произошло несколько отравлений, а опасный радиус в очередной раз – вдумайтесь, в очередной! – увеличился.

А я-то, дурень, считал, что красную линию отсчитывают от какой-нибудь статуи! Естественно, нет. Исходят из вероятности возгорания прямо в карьере.

Ночью мне стукнула в голову дерзкая задумка, она-то и понесла меня сюда после вчерашнего. Мать одного из моих приятелей – геохимик. Она мне благоволит, как все пожилые женщины паинькам-друзьям их оболтусов. Несомненно, она согласится выяснить, что же это за порода такая, которую здесь называют «глиной». По всему ясно, что ничего безобидного в этом веществе нет. Надо только добыть хоть крупицу на изучение.

На сей раз я очень легко нашел мастерские и мою красавицу (да, я до сих пор не знаю, как ее звать, но мне нравится думать «мою». Это звучит как-то правильно и приятно). Сегодня она выглядела так, словно долго болела – возможно, из-за вчерашнего. Впрочем, никто в этой мастерской не мог похвалиться здоровым видом. Надеюсь, что это временно и те жуткие слухи о смерти скульпторов – газетные выдумки. Мне дали попробовать поработать с волшебной глиной. Слепил, что умею (вычеркнуто: «уточку»), и не успел поставить фигурку на стол, как она загорелась – желто и ярко, как солнце вчера! Ей-богу, это был настоящий шок! Мне в затылок крикнули, что обычно кричат в таких случаях, сразу же пришла дрожь, и не знаю, чем бы могло это кончиться… потерей пальцев, как минимум, поскольку горело прямо в руке. К счастью, моя знакомая не растерялась, схватила большой деревянный стек и выбила идиотическое поделие из моих рук на стол. Дальше все заволокло дымом, серым туманом, но я скоро прочухался – дым с туманом были лишь у меня в голове.

Меня утешили, что ничего страшного, и такое бывает у всех новичков.

Дрожь накатывала весь остаток дня, и все же, я нашел в себе храбрость стянуть крошечный комок глины и утопить в заготовленном пузырьке с водой. Надеюсь, что в растворенном виде гремучая глина не столь опасна.

На этом противные впечатления не закончились.

Моя художница пообещала, что больше «гореть» у нее не будет, но я даже не подозревал, что под этим имелось в виду. Она показала мне несколько новых работ.

Не верю, чтоб кто-то мог пожелать приобрести эту пакость! (Разве что, маньяки, садисты и режиссеры кино). Уродства, болезни и искаженные формы, различные сцены смерти и ада, и злоба, злоба, пропитывающая каждый штрих, каждый изгиб непросохшей глины! Не только моя знакомая – все творцы этой мастерской словно пытались друг друга перещеголять в воплощении мрака и ненависти ко всему живому. На мой вопрос «почему?» было сказано, что чем больше зловещего в изваянии, тем меньше опасности, что оно воспламенится.

Возможно, брехня, но до самого вечера в мастерской не было ни одного инцидента, после того, что случился с корявенькой детской уточкой, вылепленной наивным туристом…

…

Спустя два месяца. Снова в окрестностях Нануля. День 1.

Я покинул эти места в тот же вечер, как написал последний отчет в дневнике (про то, как стянул кусок глины). Угрызения совести вынуждают меня вернуться сюда, хотя, сам не пойму, чего собираюсь добиться. Но смерть замечательной женщины, которую я знал почти всю свою жизнь, как будто лежит на мне. Разве не я ее заинтересовал легендой о необычной глине?

За несколько часов до того, как ее отвезли в больницу, мне пришло от нее письмо с описанием анализа образца. Ничего особенного, просто глина. Оксид алюминия, оксид кремния.

Никто не связал ее отравление и пластинку горелой грязи на лабораторном столе. Только мне казалось понятным, что она капнула растворенной глиной на стол, отлучилась поесть, а та загорелась. Скорее всего, я накручиваю себя. Официальная версия – отравилась грибами. Но мне шепнули, что дело нечисто, и что в желудке на вскрытии что-то нашли… (Что – конечно же мне не сказали, я же не родственник. Поговорю с приятелем, когда он отойдет от горя).

Первым делом, наверное, следует разузнать о симптомах отравления.

День 2.

Город неузнаваем! Красный забор выдвинули уже так широко, что не просто поставили за городской стеной, но и перекрыли им добрую часть каньона. Торговцы и многие жители перебрались в палаточный городок. Туризм все еще существует, но в город пускают только с проводником, а изделия на лотках вдоль забора явно не очень-то раскупаются. Ну еще бы, такая мерзость! Все скульпторы очень стараются налепить адских тварей, лишь бы не «горело». Мне предложили комнатку в наспех сколоченном сарае – этакое подобие мотеля. Добычу глины, говорят, прекратили. Видно, Нануль доживает свои последние дни. Быть в скором времени еще одному городу-призраку на земле.

Завтра попробую отыскать проводника и в последний разок прогуляюсь по его улицам.

День 3.

Проводник мне достался невероятный! Тот самый гипнотизирующий мужик, который нес бред в день пожара на выработках! Он сам предложил показать мне один тайный ход мимо пропускных пунктов. Чую, придется мне лазить, как он – под забор.

…..

…..

…..

(Позже, криво).

Конец всему! Городу, глине, карьеру и моему любопытству!

Пишу, потому что привык, потому что нечем заняться в ожидании ада.

Сижу на камне у входа в карьер, кругом ширится бездна, земля трясется, катятся валуны. На месте недавней скалистой стены – непроглядный провал, за которым стоит густо-серый туман, как пепел вулкана.

Нет, здесь нет никакого вулкана. Здесь трещины, исходящие от гигантской ямы, которая ширится, ширится, и скоро ее края подберутся ко мне. А я дрожу на клочке твердой земли, окруженном широкой, глубокой щелью, которую ни перепрыгнуть, ни обойти. Проводник мой сбежал при первых подземных толчках.

Мне не хочется видеть и знать, что там в яме, но постараюсь туда заглянуть и попробовать описать, хоть дневник сгинет вместе со мной.

Уже скоро…

День 16.

Не верю, что жив. Попрошайка, которого я здесь так нехорошо расписал, оказался замечательным человеком! Он выбрался из карьера во время землетрясения, собрал своих бывших соседей (тех самых «заборных людей», что работали здесь когда-то), и с ними вернулся, чтобы меня спасти. Спасибо огромное. Но чем дальше, тем больше мне кажется, что они зря старались.

Перед тем, как меня вытащили с островка среди трещин, я успел заглянуть одним глазом в яму. Тут думаю, что писать не могу таким ходом, наверное, глупо сказать о конечном итоге каких-то… (далее неразборчиво).

День 17.

Что-то вчера на меня накатило. Знаю, подумал, что в яме. Думать не смею. Писать не могу. Мысли кривые. Куда-то несет. Точка.

(Снова несколько неразборчивых записей).

…..

Год спустя.

Разучился писать. Выразить мысли. Говорю странно. Что-то меня искривило, не вижу знаний о том, как сказать. Напишу. Вряд ли спасли меня так без цели. Должен же выложить, что там в яме и что в Нануле.

В глубинах карьера – потустороннее. Горящая глина манила его год за годом. Чем дольше горело, тем оно ближе к поверхности подбиралось. Карьер разрабатывали. Корка земли истончалась, проваливалась. Потустороннее приближалось и глина горела все интенсивней. Оно заряжало ее, а она его примагничивала.

Глубокий провал, у которого я сидел и писал заметки. Он ширился, край осыпался, во мраке – осклизло-белое.

Белые полосы по стенам ямы, словно завеси огромных грибных пластин. Похожими обрастали желудки умерших от отравления. Черные волосы, длинные, многометровые, тянутся из глубин вверх столбом, колеблющимся фонтаном. А в волосах – живое.

Живое, как мрак.

Злобное, как скульптура.

Гипнотизирующее, как неряха, мой проводник.

И я пишу об этом спокойно, не чувствуя, что схожу с ума. Все потому, что я часто пишу в своих снах. Все время мне кажется, что я уснул там, у края пропасти, и никак не могу, не хочу проснуться.

Знаете, как я был спасен? Проводник перешел через трещину по туману, взял меня за руки, остеклененного, и оттащил от ямы. Он это видел уже, живое. Он с ним знаком.

Живое в яме пыталось выкарабкаться. Оно превращало воздух в горький туман, твердый, как стекло, цеплялось за этот туман и лезло, лезло сюда. Его было много, они и большие, как статуи вокруг площади, и мелкие, словно копии на лотках, рвались сюда, им хотелось на землю.

Землетрясение и обвал скалистой стены оборвали эти попытки. Остатки жителей города и последние из туристов были эвакуированы. Моя ваятельница, говорят, жива, но куда уехала – неизвестно. Свои творения, те, зловещие, утопила в одном из провалов с водой, появлявшихся в городе много лет.

За год было еще немало землетрясений. Потусторонние твари, кажется, проиграли в борьбе с геологическими процессами.

Нануля нет. Есть яма, засыпана грязью, заваленная камнями. Гигантские статуи плавают в глиняном супе. Дома и изгороди поглощены разросшимися прудами. Все сверху укрыто пеплом и пылью сгоревшей глины. Дороги в каньоне заброшены, путь закрыт.

Осталось огромное, вязкое, пыльное Лунное Море.