Молчание длилось уже слишком долго. Хью всё стоял у окна и смотрел вдаль, задумавшись. Вид у него был уже не мечтательный, как прежде.

- Ты знаешь, что приказал Серж? – спросил он вдруг.

Кукольник растерянно поглядел на Прелесть, не понимая, кому предназначался вопрос. Затем, решив, что спрашивают всё-таки его, сказал:

- Знаю.

- У тебя есть власть, - сказал Хью. – Ты – правая рука Сержа. Значит, можешь дать приказ.

- Что? – удивился Кукольник.

- Ты можешь прямо сейчас пойти к генералу и... – сказал Хью. - ... дать ему приказ: наказать рабочих.

- Но ведь это тебе приказали, - сбивчиво возразил Кукольник. – Это чтоб потом расстреляли меня, да?

И он больно, до крови прикусил язык. Потому что лицо Хью оказалось вдруг совсем рядом.

Жёсткие пальцы впились Кукольнику в шею. Не в горло – в шею, словно Хью хотел (и мог) сломать ему хребет. Чёрт, и как он так делает?

- Я услышал слово, - сказал Хью, глядя на Кукольника в упор. – Ты сказал: «предатель».

- Нет, не сказал, - испуганно просипел Кукольник.

- Не лги, - строго сказал Хью. – Вот, видишь?

Он показал на окровавленную накидку:

- Вот предательство. И после него я умею читать мысли. Твои – мусор в твоей поганой голове – уж точно.

Хью посмотрел Кукольнику в глаза:

- Ты решил, что я свалю на тебя вину за резню. Почему? Да потому что ты сам бы так и сделал. Как только мы выберемся – ты нас бросишь. Или продашь, если понадобится.

- Нет, я не ... – залепетал Кукольник.

- Я хочу, чтобы ты понял, - сказал Хью. – Слушай внимательно. Я. Не. Предаю.

Кукольник закивал, выпучив глаза.

- Повтори.

Напуганный Кукольник попытался сообразить, КАК именно нужно повторить это. Затем он сдался и выбрал лёгкий вариант.

- Я не предаю, - выдавил он.

Хью долго смотрел на него, не мигая. Затем его губы тронуло что-то вроде улыбки.

- Слишком много ты о себе мнишь, - сказал он и отпустил Кукольника.

Тот отшатнулся и принялся растирать болящую шею.

- Ты можешь спокойно уйти, Кукольник, - сказал Хью. – Сесть и уехать, когда начнётся неразбериха. И ничего я с тобой не сделаю. У меня нет столько власти.

- Ну хватит уже! – взмолился Кукольник. – Ты же сам знаешь, что я у тебя на крючке!

- Ты? У меня? – удивился Хью. – Кукольник, рядом с тобой даже охраны нет! Ты давно бы мог сбежать. И всё рассказать своему хозяину.

- Но... – Кукольник махнул в сторону окна. – Сейчас такое дерьмо начнётся! И я не знаю, чтоб меня, как вылезти из него! И не хочу ловить полю в башку от кожанщиков! Чего, я один такой, что ли?

Хью улыбнулся. Доброй, любящей улыбкой.

- Ты хочешь, чтобы я тебя спас, - сказал он.

Кукольник скрипнул зубами.

- Да, - буркнул он.

- Ты честный, - сказал Хью. – Это хорошо.

Он жестом позвал Кукольника и Прелесть за собой. Шагая по пустым коридорам, Хью говорил:

- Ты отдашь генералу приказ, Кукольник. Не от себя и не от своего имени. Ты скажешь: «Так приказал господин Серж». Запомнил?

- Запомнил.

- Генерал составит документы, - сказал Хью. – Он захочет оградить себя от преступных приказов. И запишет в документы тебя и Сержа.

Шаг Хью ускорился, его плечи распрямились – это значило, что на него снизошло вдохновение.

- А потом, когда настанет пора уезжать, ты зайдёшь к генералу, - произнёс он. – И генерал застрелится от стыда. И никто не найдёт у него бумаг с твоим именем.

- Я понял, - ответил Кукольник, чуть подумав. – Ты обещаешь, что на меня не повесят всех собак?

Хью остановился, поглядел на него с доброй улыбкой. Затем обнял за плечи и мягко повёл по коридору.

- Ты хоть раз был влюблён, Кукольник?

- Чего? – удивился Кукольник. – Нет, не был.

- Я влюбился, - продолжил Хью, не слушая его. – Но не понял, что влюбился в предательство. Видишь?

Он показал на осколок лезвия, висевший у него на шее.

- С тех пор я не люблю предательство, - сказал Хью. – Оно уродливо, Кукольник. А я не хочу быть уродливым.

***

Люди в рабочем квартале встревожились. Они услышали, как в ночной тишине залаяли собаки.

В бараках для рабочих переговаривались взволнованные голоса:

- Солдаты пришли.

- Черт знает. Всё не к добру.

- Может, кожанщики пришли?

- Не знаю...

- А ну заткнулись! – рявкнул солдат-охранник, появившийся в дверях барака.

На улице зажглись фонари. В окно стало видно вооружённых людей и собак без намордников.

У одной из женщин заплакал младенец. Она прижала его к груди, а сама продолжала настороженно смотреть в окно. Рабочие невольно сгрудились вместе, бросая недоверчивые взгляды на охранника.

Солдаты вошли в барак, громко топая. Они принесли с собой шум и грохот, неразбериху с криками и толкотнёй. Собаки рвались с поводков и взахлёб, брызгая слюной, лаяли. Их приучили кидаться на этих беззащитных, молчаливых людей, кусать их, гонять. Псы и их хозяева разделяли общую черту – наглость и упоение своей безнаказанностью; они входили в раж и часто не могли себя контролировать.

Поднялся гвалт, в бараке началась схватка. Тусклый свет выхватывал из мрака лица кричащих солдат – перекошенные, отупевшие от беспричинной злости.

- А ну выметайтесь!

- Шевелись, гнида! И пасть заткни!

- Н-на тебе прикладом! Ещё? Пошёл на улицу, скотина!

Один из солдат, по виду самый главный, ухмылялся, наблюдая за всем этим.

- Ну что, работнички? – сказал он. – Хватит вам спать. Давайте-ка на выход.

- Зачем ещё? – спросил кто-то из мужчин.

- Вопросы свои себе в задницу засунь, понял?! – заорал самый горластый из солдат. Собаки тут же залаяли с новой силой, услыхав знакомый тон.

- На дезинфекцию! Марш! – скомандовал главный. – Развели тут грязь. Быдло! На дезинфекцию, я сказал!

- Какую дезинфекцию? – возмутился один из рабочих, пожилой мужчина. – Куда вы нас ночью тащите?

- А-а, думал, небось, что вас с работы отпустят? – радостно улыбнулся главный. – Закатай губу, пердун. Ничего, помоетесь – и вернётесь в свой хлев. А теперь шевели ногами!

- Бы-ы-ыстро! – снова заорал горластый и спустил собак на людей.

Рабочих, словно скот, погнали на улицу. Глядя на вереницу проходящих людей, главный тихо сказал своему помощнику:

- Отдели мужиков. Они буйные, дерутся часто.

Сам он и вправду считал, что рабочих везут на дезинфекцию. Так говорилось в приказе.

- И ещё, - сказал главный, вспомнив. – Среди мужиков есть такой – одноглазый. Его забери сразу. Опасная сволочь.

***

Отряд, который воспитывал лично Хью, располагался отдельно и участия в общей свалке не принимал. Солдаты, как и полагалось в этот час, спали в казарме.

Один из них проснулся и, стараясь не шуметь, вылез из койки. Он прошлёпал босиком в туалет, по-совиному прищурил глаза на лампу и устроился в кабинке.

- Джефф, - позвал его вкрадчивый голос.

Парень вздрогнул и вскочил, весь сжавшись. Он с испугом, словно его за чем-то застукали, посмотрел на своего наставника.

Хью, казалось, выплыл из ниоткуда. Он стоял под тусклым освещением, в своём привычном облачении, и улыбался – легко, по-отечески.

- Я... я ничего не делал, - сказал Джефф отрывисто. От страха и неловкости ему стало трудно дышать. – Я себя не трогал. Я знаю, что нельзя.

- Я верю тебе, - мягко ответил Хью и поманил его за собой. – Пойдём, Джефф. Я дам тебе особенную миссию.

- Сейчас, я только оденусь... – заговорил Джефф, но его мягко прервали:

- Не надо. Одежда тебе не понадобится.

***

Собаки лаяли на идущих людей – яростно, захлёбываясь слюной. Они были взвинчены беготнёй и криками.

По колонне работяг сновали солдаты, светя всем фонариком в лицо.

- А ну, рожу поднял!

Звук удара.

- На меня смотреть, гнида! Глаза не прятать!

Их крики мало чем отличались от собачьего лая. Рабочие смотрели на них устало, не со страхом, а больше с отвращением.  Все эти люди – а многих они знали ещё с детства, росли вместе с ними – все они были им противны. И постоянные издевательства, непрерывный глумёж и побои настолько утомили рабочих, что никакие репрессии – ни пытки, ни казни – давно уже не пугали так, как хотелось бы правящей верхушке.

Один из солдат вцепился в очередную жертву. Он не сразу понял, что схватил за шиворот молодую девушку. Когда он посветил ей в лицо, она пискнула и отвернулась.

- А ну хватит, - кто-то крепко ухватил солдата за запястье. – Оставь женщин в покое.

Солдат тотчас же окрысился:

- Ты ещё что за падаль?!

Он стряхнул с запястья чужую руку и направил луч света человеку в лицо. И радостно, во весь рот улыбнулся:

- Попался! – и грубо схватил мужчину за ворот ветхой рубахи.

Солдат потащил его за собой. Человек, однако, не поддавался натиску и неторопливо, с достоинством шагал, не замечая, казалось, лающих и кусающих его собак.

- Нашёл, - радостно доложил солдат.

Его начальник пристально вгляделся в лицо рабочего. Тот равнодушно посмотрел в ответ единственным глазом.

- Доигрался, бунтарь хренов, - сказал начальник с отвращением. – Пойдёшь с нами отдельно.

***

В конце коридора была дверь. Она блестела заклёпками, металлические полосы на ней тянулись снизу вверх. Эту тяжёлую дверь поставили здесь не просто так.

Из-за неё доносился гул тревожных голосов. Джефф услышал их и в нерешительности остановился.

- Что там? – спросил он.

- Ты хочешь понять это издалека? – спросил Хью с добродушной усмешкой и подтолкнул его. – Подойди и сам увидишь.

Они приблизились к двери. Хью откинул крышку со смотровой щели. В комнате – просторной, но для большого сборища не предназначенной – сидело несколько женщин из рабочего квартала, возрастом лет от семнадцати до тридцати. Они сидели затравлено, сжавшись, и глядели на дверь с испугом и напряжённым ожиданием.

- Вот они, - легко сказал Хью, будто бы любуясь узницами. - Все твои знакомые. Помнишь, как ты о них мне рассказывал?

Джефф кивнул. Действительно, в той комнате он увидел знакомые лица – девушек, которых знал ещё в детские годы, когда рос в рабочем квартале. Джефф прилип взглядом к красавице Ритти, своей бывшей соседке. О ней он мечтал, её он ненавидел, ею восхищался, и на неё держал обиду. И всё самое неловкое было связано с ней, самые постыдные воспоминания: как он начал испытывать влечение к ней, как пытался трогать её «там, где нельзя», и как она избила его за это; как он всё рассказала родителям, и отец Джеффа долго лупил его за это; как он попался за подглядыванием со спущенными штанами, и напуганная Ритти, с лица которой уже никогда потом не сходило отвращение, разнесла славу о нём по всему кварталу; как его избивали местные парни с криками: «Онанист чёртов!»; как он испытал возбуждение от их побоев и сжимался под ударами, стараясь это скрыть... Много было этих воспоминаний. И знакомые лица будили, будили их... Вот Ханна, тридцать лет – некрасивая, но почему-то притягательная. Она когда-то учила Джеффа математике, очень хвалила его... А когда стало известно о том, что он подглядывал и приставал к девочкам, отвернулась от него. Вот Тина – зубастая девка с пухлой грудью, вечерами подрабатывающая проституцией. Она всегда принимала его с насмешкой, вечно дразнила и, Джефф был уверен, смеялась и сплетничала у него за спиной.

- Да, я узнаю их, - сказал он.

- Помнишь, ты рассказывал мне, как они все ненавидели тебя, издевались? – спросил Хью.

Джефф кивнул, не отрывая взгляда от девушек.

- Помнишь? Ты пришёл ко мне и попросил сделать тебя сильным, - продолжил Хью.

Он положил руку Джеффу на плечо.

- Ты ведь стал сильным?

Джефф оглянулся на Хью. Ему было трудно: он робел, нервничал, испытывал восхищение и страх одновременно.

- Я стал очень сильным, - сказал он. – И достойным дороги. Да? Ты ведь так сказал.

- Это правда, - Хью по-отечески погладил его по голове. – Ты достоин дороги. И это...

Он указал на девушек:

- ... твоя награда.

Сердце Джеффа сладостно сжалось. Он впился глазами в пленниц, чувствуя одновременно возбуждение и волнение.

Хью щёлкнул замком и мягко, почти бесшумно надавил ладонью на дверную ручку:

- Покажи им, Джефф. Покажи, какой ты сильный.

Джефф сам не понял, как очутился внутри камеры, и как дверь закрылась за ним. Его трясло мелкой дрожью, даже в глазах начало расплываться. Стало даже обидно, что в этот момент – момент, когда сбываются все его мечты – всё становится совершенно нереальным и не ощущается во всей своей остроте.

Девушки смотрели на него затравленно. В своей одежде, серой и закрытой, они смотрелись тускло и, казалось, именно сейчас утратили свою красоту – будто сорванные цветы, вянущие в холоде.

А затем в их взглядах появилось узнавание. И Джефф готов был поклясться, что на лице Тины расползается знакомая глумливая усмешка: «Что, опять пришёл?». На самом деле Тина не улыбалась вообще, но Джефф уже видел только то, что сам хотел видеть.

На свою беду, Тина заговорила:

- Это ты? Что тут творится?

Бледное, будто восковое, лицо Джеффа насторожило её.

- Что с тобой? Ты чего неодетый?

Джефф посмотрел ей в лицо. Он видел зубастую издевательскую улыбку.

- Сейчас скажу, - произнёс он со злорадством.

И ударил Тину кулаком – прямо в лицо, в этот острый нос – со всей накопившейся злобой и обидой. Тина взлетела, как пёрышко, её отбросило вглубь комнаты. Несколько пар женских рук поймали её; Тина обмякла, повесив голову. С лица её часто закапала кровь.

Камера наполнилась истошным визгом.

***

Валерио снился алый туман.

Ему было мучительно больно – мучительно не оттого, что боль была сильна, а оттого, что она тянулась смолой, не отпускала. Измученное тело желало сна. Ненадолго это желание даже удалось исполнить. Но затем обезболивающее прекратило своё действие. И боль начала мстить за непокорность. Чем сильнее становилась она, тем гуще сходился красный туман в глазах, тем труднее становилось дышать.

И, наконец, из тумана потекла кровь. Алый дождь обрушился тяжёлыми, горячими каплями. Вдалеке плясали языки пламени. Слышались крики.

Валерио открыл глаза. Резкое усилие – и боль сковала мышцы страшным, мучительным параличом. Он упал на пол. Но из принципа не дал себе застонать. Валерио смог подняться и медленной, неверной поступью пройти на кухню. Там он надолго приник к бутылке с холодной водой – пил и не мог остановиться. А затем вылил воду на себя: на сальную голову, на шею, на куртку, которую отказывался снимать.

Валерио не вернулся в спальню. Ему хотелось отдыха, но сейчас он не мог спать.

И ещё. В том тумане, что явился ему во сне, Валерио видел кое-что. Точнее, видел лишь мельком, но ощущение осталось и не ослабевало. То были два глаза – ослепительно белые, словно сама агония – злобно, не мигая, смотревшие на него. Валерио узнал этот взгляд, пусть и видел его лишь однажды.

***

Стелла не стала целовать его на прощание.

- Иди, - сказала она, когда Валерио попытался обнять её.

Валерио вспыхнул, почувствовал злость и обиду. Стелла намеренно устроила ссору и теперь отказывалась мириться. Но Валерио всё же смог побороть раздражение и сдержать гневные слова.

- Пока, - он несильно сжал ладонь Стеллы на прощание, отвернулся и ушёл. Но напоследок успел заметить её взгляд: застывший, без капли симпатии.

Беспокойство от глупой, надуманной ссоры не покидало его весь день – Валерио волновался ещё и потому, что Стелла отвечала тревожащими его фразами: «...ничего не может оставаться неизменным – я уже не такая, как четыре месяца назад, и чувства мои тоже другие...», «...ты и я любим по-разному...». А потом Стелла и вовсе прекратила отвечать – читала, но никак не откликалась. Только поздним вечером она, наконец, ответила на его предложение встретиться завтра: «Хорошо». Валерио расценил это как добрый знак. Но перенесённые волнения встряхнули слишком сильно, и у него не получалось уснуть. Поэтому Валерио решил выйти на пробежку. Он любил бегать по вечерам, когда темнело и становилось прохладно.

По ночному небу плыли облака. Но они были редки и предпочитали сбиваться в небольшие островки, не создавая никаких препятствий полной луне.

Валерио долго бежал, глядя под ноги и считая вдохи, таким образом надеясь отогнать дурные мысли. Он гнал себя, словно надеясь вырваться и убежать от чего-то.

Наконец, выдохшись, он остановился. Пот ручьём лился по лицу, болело в боку. Переводя дыхание, Валерио окинул равнодушным взглядом окрестности. Затем он поднял взгляд на небо. И увидел.

В этот редкий миг тучи всё же смогли заслонить луну. Они сбились в причудливую форму, и свет пробивался сквозь бреши в них. И в небе темнел огромный силуэт: словно угловатые голова и плечи, принадлежащие гиганту. Бреши в облаках, через которые лился лунный свет, смотрели вниз, будто глаза. Смотрели недобро, со странной злобой, холодно – на Валерио, прямо на него. В этом взгляде не было угрозы; силуэт в небе не угрожал. Нет, тот взгляд излучал холодную, непоколебимую злобу и ненависть, направленную на одну-единственную цель – на маленького человечка, внизу. В этом взгляде было чувство всесилия. «Я разорву и раздавлю тебя», - говорил он.

Валерио мотнул головой, решив, что это ему привиделось. Он хотел было отвести взгляд, но затем вдруг посмотрел прямо в эти светящиеся глаза. Посмотрел с вызовом. И долго не отводил взгляд, глядя на твёрдо и не мигая, пока ветер не смял угрожающий силуэт в небе.

Когда огоньки, похожие на глаза, погасли, наваждение прошло. Глядя на плывущие, обрамлённые лунным светом облака, Валерио удивился самому себе: тому, что вот так, всерьёз бросал вызов какой-то туче. Он никогда не был суеверным и на подобные явления смотрел с любопытством, но никак не со страхом, считая их не более чем совпадением. И для него было странно так реагировать: вступать в противостояние с им же выдуманным призраком и остро переживать это.

Валерио списал всё на усталость и переживания от ссоры. Странное видение, как казалось ему, должно было забыться после отдыха. С этим выводом Валерио вернулся домой и лёг спать. На этот раз он, уже утомлённый, быстро уснул.

На следующий день Валерио пришёл на оговорённое место свидания со Стеллой. Однако Стелла не явилась. Валерио ждал около сорока минут, прохаживаясь взад-вперёд с букетом цветов в руках.

А затем на его коммуникатор пришло сообщение от Стеллы:

«Мы расходимся».

***

И шум, и страшные крики, доносившиеся из камеры, и отчаянный стук в дверь никак, казалось, не тревожили Хью. Он стоял подле стены – внешне спокойный; но, окажись сейчас рядом Прелесть, она бы уловила опытным взглядом напряжённость его шейных мышц и застывший взгляд.

Из-за двери много кричали, жертвы колотили в дверь. Хью оставался к этому равнодушен. Но один голос всё же заставил его повернуть голову.

- Да открой же ты! – кричала Тина и яростно била кулаками. – Он же над девчонкой издевается! Над невинной девчонкой! У тебя что, совсем жалости нет?

При последних её словах Хью пошевелился, словно решившись на что-то, отодвинул засов и приоткрыл дверь.

Он успел увидеть кучу тряпья на полу и безжизненное, равнодушно смотрящее лицо женщины, которую Джефф называл Ханной; она уже не дышала. Увидел Джеффа без одежды и плачущую девушку под ним. Затем всё заслонило окровавленное лицо Тины.

- Ты что, не видишь, что творится? – выкрикнула она. – Он же чудовище! Останови его! Или ты сам такой же?

Хью рванул её за одежду. Раздался треск рвущейся ткани. Тина перелетела через порог камеры и очутилась в коридоре. Хью сильным движением руки захлопнул дверь и опустил засов. Он посмотрел на Тину. Она, незнакомая с этим человеком, и не догадывалась, насколько страшное зрелище сейчас перед ней: в глазах Хью, обычно равнодушных даже в самую гневную минуту, пылала подлинная ярость.

- Ты – Тина, проститутка из пятого барака, - сказал Хью.

Тина попятилась от него, пытаясь рукой остановить льющуюся из сломанного носа кровь.

- Берёшь полпайка за один час, - сказал Хью.

- Послушай, он же там девушку насилует, - прохныкала Тина и сама удивилась самоотверженности. – Невинную девушку! У тебя что, совсем сердца нет?

Хью схватил её – прямо за лицо – и с размаху впечатал в стену. Он сжал пальцы так сильно, что, казалось, хотел раздавить Тине голову.

- Ты была влюблена? – спросил Хью тихо. – Знаю, была.

Тина молча, с ужасом смотрела на своего нового мучителя.

- Ради тебя твой жених надрывался каждый день, - продолжал Хью. – Но тебе хотелось не работать и жить припеваючи.

Пальцы его надавили ещё сильнее:

- Он уходил на вторую смену, а ты в это время раздвигала ноги перед другими. А потом он узнал.

Хью медленно потянулся к ножу:

- Ты смеялась над ним. Тебе нравилось, что, пока ты трахаешься со всеми подряд, он горбатится ради тебя.

Их взгляды – один, напуганный, и второй, кипящий злобой – пересеклись.

- Ты до сих пор раздвигаешь ноги перед всеми, - сказал Хью. – И смеёшься над своим женихом. И ты что-то ещё из себя изображаешь? Говоришь, что у меня нет сердца? Тебе лучше знать, ты же ангел.

Тина отчаянно рванулась, попыталась пнуть мучителя в пах. Но Хью легко перехватил её. А потом всадил ей нож в живот.

Тина даже не смогла выдохнуть от боли. Она услышала только, как капли крови застучали о пол.

- Ты – просто шлюха, - сказал голос откуда-то из-за пелены боли. – И сдохнешь, как шлюха. Я не отдам тебе лицо чистоты. Ты его не заслуживаешь.

Хью хотел ударить ещё раз, но из камеры донёсся вдруг крик; это был другой, мужской голос, отличавшийся от женских криков, что раздавались до этого. Хью бросил свою раненную жертву и подошёл к двери. В смотровую щель он увидел, как голый, окровавленный Джефф мечется по камере среди неподвижных женских тел. Поняв, что его видят, юнец кинулся к двери.

- Открой! – заголосил он. – Я ранен, мне надо к врачу! Быстрее! Пожалуйста!

- Ранен? – переспросил Хью.

- Она... – Джефф мотнул головой в сторону Ритти, уже мёртвой. - ... она меня укусила! Господи, как же больно...

Хью резко, с грохотом распахнул дверь. От испуга Джефф забыл про боль и только тупо смотрел на своего патрона, загипнотизированный доселе невиданным огнём, разгоревшимся в серых глазах. Он, словно во сне, видел, как Хью скользнул взглядом по женским трупом; как дрожит его рука с ножом; и видел кровь на лезвии, совсем свежую.

- Повеселился? – спросил Хью чуть слышно. – Сделал то, о чём мечтал?

Джефф ощутил странную потребность оправдаться.

- Ты сказал, что это моя награда, - пролепетал он непослушным языком.

- Тебе всегда хотелось, чтоб было приятно и легко, - Хью переступил через мёртвую Ханну. – Связь без ответственности. Забрать чужую женщину. Ты ведь смеялся над женихом Ритти, когда насиловал её?

- Нет, я...

- Ты даже с девушками справиться не смог, - сказал Хью. – Бесполезный мусор. Рос жалким и вырос никчёмным.

Эти слова поразили Джеффа, словно удар ножом. Сразу вспомнились побои и унижения, стало больно. Больно от предательства человека, которого он почитал за старшего брата. И последние слова прозвучали, словно приговор:

- Ты недостоин дороги.

***

Путь Тины – последней живой жертвы Джеффа – можно было отследить по длинной линии кровавых капель, тянущейся по коридору. Зажимая рану в животе, слабеющая Тина упорно шагала куда-то вперёд. Не будь её ум затуманен болью, Тина удивилась бы сама себе: избитая, раненая, умирающая, она не думала о собственном спасении и только искала кого-нибудь, чтобы предупредить о резне. И, когда она услышала чьи-то шаги, то бросилась им навстречу из последних сил.

- Твою мать! – ахнул от неожиданности солдат.

Он со своим товарищем вёл куда-то человека со связанными за спиной руками. Тина узнала задержанного – одноглазый Влад, известный бунтовщик из рабочих.

- Какого хрена?! Ты что тут де... – начал было один из солдат, но Тина перебила его, обращаясь к Владу:

- Они убивают людей! Ханну и Ритти изнасиловали и убили, Влад! Они убивают всех, кого поймали!

- Слушай, ты, сука бешеная... – солдат потянулся вперёд, чтобы схватить её.

Влад ударил второго конвоира, стоящего справа, ногой. Что-то хрустнуло, вооружённый человек с криком упал. Солдат, кинувшийся на Ритти, оглянулся. Девушка всем весом навалилась на него, пытаясь задержать. Подоспевший Влад два раза с невероятной силой пнул его в челюсть, и тот перестал шевелиться.

Не оглядываясь на убитого, Влад вновь рванулся к солдату, лежавшему на полу и стонавшему от боли. Тина услышала хруст и предсмертный хрип. Стало тихо.

- Тина, нож, - сказал Влад. – Возьми нож, разрежь верёвки.

Дрожащими руками Тина смогла вытащить у одного из убитых складной нож из кармана. Но последние силы уже покидали её; Тине удалось дойти до Влада, но затем она опустилась на пол и уже не смогла подняться. Влад, поняв, что она совсем плоха, подошёл и забрал нож.

- Куда тебя ранили? – спросил он, мелкими и частными движениями перерезая верёвку.

Тина отмахнулась – она понимала, что уже слишком поздно.

- Они людей убивают, - сказала она. – Зверски. Всех девушек, даже Ритти...

Глаза вдруг обожгло слезами. Стало жалко и девушек, и себя.

Влад опустился на колени рядом с ней:

- Зачем их убивают?

- Не знаю, - сказала Тина и всхлипнула. – Наверное, опять наказывают.

Некрасивое лицо Влада исказилось от злости.

- Надо бежать и предупредить людей, - сказал он. – Зажми рану, я тебя понесу.

- Не надо, - Тина покачала головой. – Со мной уже всё. Беги.

После этих слов слёзы хлынули в полную силу – кажется, только их она сейчас и чувствовала.

Влад посмотрел на неё грустным, полным боли взглядом. Губы его задрожали. Он стиснул ладонь девушки в пальцах, а затем крепко обнял девушку.

- Мы не забудем тебя, Тина, - пообещал он и, схватив обронённое одним из солдат оружие, быстро побежал по коридору. Прежде чем скрыться за поворотом, он бросил на Тину последний долгий взгляд.

Она осталась лежать одна, угасающая и печальная. Слёзы лились ручьём: было обидно за растоптанную жизнь, обидно за бесславную смерть. И, хуже всего, не получалось вспомнить хоть что-нибудь хорошее, светлое из прожитых лет. Всё было постыдным, недостойным и некрасивым; это ранило, усиливало горечь. Первая любовь растоптана. Лучшая подруга предала, шагнула через её голову на хлебное местечко, а саму Тину оставила перебиваться с хлеба на воду. Смерть первого ребёнка. Неудачный аборт и последовавшее затем бесплодие. Тина спрятала лицо в ладонях.

Она услышала шаги. Человек мягко подошёл к ней и остановился. Тина поняла взгляд. Это был тот самый псих – всё так же с ножом в руках.

- Это не твоя работа, - сказал он, обведя взглядом мёртвые тела.

Тина посмотрела на него с усталостью.

- Вы решили, что всех втихую убьёте? – сказала она тихо. – Не выйдет. Все узнают. Не уйдёте.

Хью опустился на одно колено, чтобы посмотреть ей в глаза:

- Шлюха сделала напоследок доброе дело. Ты собой гордишься? Думаешь, от этого ты перестанешь быть шлюхой?

Тина ощутила злость, перекрывшую боль, страх и даже жалость к себе.

- Пошёл ты, - ответила она. – Ты сам-то кто? Ублюдок и псих. Мерзость.

Окровавленный нож коснулся её груди.

- Тебе нравится так думать? – спросил Хью. – Нравится чувствовать себя хорошей?

Тину покинули последние силы: стало холодно, боль прошла. Нахлынуло странное равнодушие. Час пришёл. Собрав волю в кулак, Тина сказала напоследок:

- Ты – бешеная собака. И тебя пристрелят между глаз, как бешеную собаку.

И она умерла – словно назло, лишив мучителя моральной победы.

***

Хватая людей для устроения бойни, солдаты были прямолинейны. Поэтому они вломились только в один рабочий барак, набрали там требуемые полсотни человек и ушли. Соседние же бараки остались нетронутыми. Но рабочие слышали шум и, обеспокоенные, толпились у окон, пытаясь увидеть хоть что-нибудь.

Самый старший и авторитетный из них, Карл, безуспешно пытался вернуть всех на места.

- Не толпитесь, - говорил он. – Если этот идиот с ружьём заметит...

Он прервался, потому что кто-то схватил его за плечо. Карл оглянулся и увидел бледное лицо Влада.

- Что такое? – спросил он удивлённо. – Как ты прошёл? Там же охранник...

- Да неважно, - Влад отмахнулся. – Отойдём. Поговорить надо.

Он увлёк Карла за собой в дальний угол. Рабочие настороженно смотрели им вслед. Они все хорошо знали Влада, и то, что он, обычно хладнокровный, был сейчас явно взволнован, говорило о тревожных вестях.

- Военные затеяли резню, - начал Влад без обиняков. – Видел, уводили людей из барака? Их убивают. А девушек ещё и насилуют.

Карл посмотрел на него с ужасом:

- Это точно?

- Да куда уж точнее?! – взорвался Влад. – Карл, я пыточную видел! Там за кровью пола не видать! Девушки, женщины – все изрезанные, избитые! Ни одной живой!

- А ты-то как вырвался? – удивился Карл. – Как к нам мимо охранника прошёл? Ты... ты ещё и с оружием?

Только сейчас он понял, что Влад вооружён обрезом, а его пояс охватывает патронташ. Карлу стало плохо. Он понял, на что решился Влад, и знал, что тот, будучи уже при оружии, не даст себя отговорить.

- Мы должны начинать прорыв, - сказал Влад. – Ты сам видишь – они пускают людей в расход десятками. Дальше ждать нельзя.

- Нет! – испуганно возразил Карл. – Если сорвётся, то убивать станут уже не десятками!

- Ты что, хочешь так и сидеть? – возмутился Влад. – Так и досидимся: всех вырежут, и воевать будет некому!

- У нас мало оружия, - настаивал Карл – Мы не успели ещё заготовить достаточно.

- С таким размахом всех моих людей поубивают, и штурмовать уже никто не пойдёт, - сказал Влад. – Мне что, новых вербовать, чтобы кто-нибудь сболтнул?

Он показал в сторону окна:

- Ты разве не видишь, как настроены люди? Бунт начнётся сегодня, и начнётся он без нас – неуправляемый, без плана! И вот тогда всему придёт конец.

Карл собрался возразить, но его отвлекли голоса, доносившиеся из глубины барака. Рабочие были встревожены.

- Слушай, это ведь Эл!

- Весь в крови... Кто это его так?

Карл подбежал к окну. На улице, в свете фонарей он увидел Эла, мужчину из соседнего барака, из которого недавно забирали людей. Эл был страшно избит, он едва держался на ногах. Шатаясь, он подошёл к фонарному столбу и опёрся о него, чтобы не упасть. Вся его рубашка, и сзади, и спереди, была пропитана кровью.

- Избили, - сказал кто-то.

- Давай приведём его сюда, - один из молодых подался было к выходу, но Карл поймал его за рукав.

- Стой. Не высовывайся.

- Как так?.. – возмутился было парень, но затих, когда услышал на улице лай собак.

- Ох чёрт, плохо дело, - донеслось из толпы наблюдавших рабочих.

Эл, тоже услышавший собак, попытался убежать. Ему не хватило сил; он споткнулся и упал, не справившись с болью от побоев.

Из темноты, в освещённый круг, к лежащему человеку выскочила собака. Это была псина из элитного питомника – рослая, с лоснящейся шерстью. Она вцепилась Элу в руку и замотала головой, пытаясь вырвать клок одежды и добраться до плоти.

Люди в бараке загомонили. Карл опытным чутьём уловил нарастающую злость в толпе и испугался. Меньше недели назад одного из рабочих уже затравили собаками у всех на глазах. Уже тогда люди не на шутку разозлились – а рядом был ещё и Влад, постоянно всех подстрекающий. Бунта не случилось, но вот с тех пор всё закипело. Повидавший за свой век немало бунтов – и, как следствие, море пролитой крови – Карл безошибочно узнавал в молодых людях ярость и готовность взорваться. И, самое главное, он видел юношескую неуправляемость. Все молодые парни решились – вне зависимости от его или Влада желания. Да и как они могли не решиться? У одного, например, силой забрали сестру в бордель. У другого солдаты изнасиловали невесту. У третьего застрелили отца. Слишком много было трагедий, слишком большой клубок сплёлся из них. Карл понял: сейчас польётся кровь, и никто не станет его слушать.

- Эй, гляди!

В окно было видно, как к Элу, борющемуся с собакой, спешат рабочие из соседнего барака – должно быть, тамошний охранник опять сбежал к проститутке.

Карл увидел, что лицо Влада искажается отчаянием: он тоже понял, что кровавой бани уже не избежать.

- А ну пошла вон! – один из рабочих, выбежавших к Элу, замахнулся на собаку. Псина злобно рыкнула на него, но перед подавляющим превосходством противников отступила.

- Эл, что там творится?

Элу помогли подняться. Фонарь высветил его лицо – на нём были слёзы.

- Кто тебя так? – спросили его.

- Солдаты всех убивают! – заговорил Эл срывающимся голосом. – Пытают и убивают!

- Где? – выкрикнул самый горячий из молодых.

Среди рабочих поднялся шум. Эл, никогда не слушая, мотал головой и всхлипывал:

- Пытают... всех убивают... девушек уродуют... насилуют...

- Вы слыхали?! – завопил молодой рабочий на всю улицу. – Женщин убивают!

На шум, наконец-то, пришли охранники. Скорее всего, они заметили толпу и раньше, но боялись идти поодиночке. Их было двое. Они уже держали ружья наголо и немедленно, привычно стали кричать:

- Чего вылезли, скоты?! Из барака ночью выходить нельзя! А ну по койкам, твари!

Но эти угрозы захлебнулись, как только охранники поняли, что оказались наедине с разъярёнными, готовыми на убийство людьми. И, что страшнее всего, люди эти не боялись уже ничего. Да, охранники были вооружены обрезами, но это всего-навсего означало, что у них есть четыре выстрела. Четыре выстрела – и разъярённая толпа. Охранники слишком поздно осознали, что сейчас грозить и кричать как минимум неразумно. Нужно либо бежать, либо отговариваться. А лучше всё-таки бежать.

Но они думали, увы, слишком долго. Люди обступили их плотным кольцом.

- Вот эти ублюдки, - сказал один голос. Его тут же перебил другой, исполненный ярости:

- Вы людей за что убиваете, скоты?!

- Чего?! Никого мы не убиваем! – попытался возразить самый смелый из охранников. Его протест потонул в гуле возмущённых голосов.

Но затем, так и не дав ничему разрешиться, всё перекрыл пронзительный вой сирены, внезапно донёсшийся со стороны солдатских казарм. За низкими зданиями рабочего квартала было видно, как в основной части города зажглись фонари. Раздался шум, уже знакомый здешний обитателям: собачий лай, выкрики солдат.

Резкие звуки сработали, словно курок. Струна, натянутая до предела, лопнула. Рабочие рванулись к окружённым охранникам. Спроси их – и стало бы ясно, что драться они не хотели, они ещё не дошли до нужной точки кипения. Но шум напугал их – каждый знал, что сирена воет не просто так. Её включали, когда в рабочих районах начинался в бунт. И сюда приходили собаки и солдаты, ничем от собак не отличающиеся.

Толпа бросилась на охранников. Грохнул выстрел, практически сразу раздался крик. Убитый рабочий повис на своих товарищей. Охранник успел выстрелить ещё один раз, но уже в воздух – его перехватили и повалили на землю. Кровь полилась. Почин был сделан.

Неразборчивые крики наполнили барак. Люди с озверелыми лицами огромной, плотной толпой бросились на помощь к своим. Карл успел лишь отойти и пропустить этот людской поток мимо себя. За мелькающими телами он увидел, как Влад ловит за одежду кое-кого из парней и что-то им объясняет. Ясно: он понял, что бунт неизбежен, и решил со своими людьми начать планируемый им прорыв. И Карл не мог его осуждать за поспешность; на его веку два заговора так и сорвались: случились внезапные бунты, и потом солдаты вытрясли сведения из арестованных. Зачинщиков затравили собаками. И Карла, и Влада, если хоть кто-то проболтается (а это было неизбежно), ждала та же участь.

Небольшой отряд Влада – всего лишь семь человек – пробежал мимо застывшего Карла и исчез в дверях. А Карл, от волнения весь похолодевший, смог лишь едва слышно бросить им вслед:

- Не подведите.

На улице загрохотали новые ружейные выстрелы. Это солдаты пришли подавлять беспорядки. И пришли они не с дубинками, как обычно, а уже с обрезами, и даже привели с собой собак. Это значило, что им был сразу дан приказ убивать. Собак никто не держал на привязи, они сразу бросались на людей; а солдаты стреляли, перезаряжались и тут же снова стреляли. Рабочие падали, как колоды.

Но люди уже не отступали. Они забивали ногами собак и нападали на солдат, отбирали обрезы и стреляли сами. Людская масса, казалось, проглатывала дробь без всякого вреда для себя и продолжала наступать. Стычка, которая предполагалась короткой, растянулась в мучительный уличный бой.

Влад и его люди не вмешивались в бой; они отправились в противоположную сторону. В тех местах, куда они ушли, было безлюдно и тихо. Там располагались склады, но в них не хранилось ничего ценного: низкокачественная одежда для рабочих и списанные автозапчасти. Красть было просто ничего, и оттого здесь ходило мало охранников.

Рабочие Влада, хорошо знакомые с местностью, ловко держались в тени и шли босиком, чтобы не шуметь. Никто так и не попался им по пути: возможно, охранники даже не вышли в патруль.

Они дошли до нужного здания. Влад отпёр дверь самодельным ключом. Бунтари вошли в неосвещённое помещение и, оставив одного человека на стрёме, принялись потрошить тайник. На дне одного из ящиков, заваленные стёршимися автозапчастями, лежали обрезы, вокруг которых, подобно змеям, свернулись патронташи. Всё это Влад своими руками вытачивал на станке в ночную смену. Он смог сделать и больше, но на производстве оружия надзор за продукцией и материалами был не в пример строже.

Отряд вооружился. Влад окинул своих людей хмурым взглядом. Затем сглотнул сухим горлом и сказал:

- С Богом, братья.

***

В городе шли бои. Часовым у арсенала, которым полагалось оставаться на своём месте, говорили, что это бунт. Но даже они, не имеющие совершенно никакого боевого опыта, понимали: началась настоящая война. В городе кричали и шумели, раздавались частые выстрелы. И они подкатывались всё ближе.

Мимо пробежал очередной взвод солдат – им подняли среди ночи, и они, понукаемые командирами, с напуганными лицами трусили по асфальту и бряцали оружием.

- До нас доберётся? – спросил один из часовых, глядя отряду вслед.

- Не, вон их сколько, - отозвался его напарник. – Быдла на всех не хватит.

«Быдлом» солдаты называли рабочих – горделиво, даже брезгливо, хотя сами пришли в армию из рабочих же семей.

- Может, кожанщики пришли? – озвучил первый часовой мысль, давно тревожившую его.

- Да ладно, - его друг отмахнулся. – Кожанщики бы тут всё в труху стёрли уже. Это просто быдло взбесилось, уже не в первы...

Его слова потонули в выстрелах. Хлопнуло четыре раза подряд, почти без пауз – справа, где обычно было тихо. Первый часовой испуганно подскочил и оглянулся на звук. Его друг упал на землю и бился, словно подстреленная собака. На боку и на нижней части руки у него рассыпались тёмные точки, будто он вывалялся в песке.

Сообразив, наконец, в чём дело, часовой схватился за обрез. Он увидел стрелявших: несколько человек, стоявших плечом к плечу. Те, что расстреляли боезапас, отступили назад, на перезарядку, а перед ними сомкнулись новые стрелки. Строго по военной науке. Часовой тупо наблюдал, как его берут на прицел. А потом выстрелы сбили его с ног.

Оставив за собой тела и дымящиеся гильзы, Влад и его люди ворвались в арсенал. Их ожидало ещё четверо караульных. Они слышали выстрелы на улице и успели занять позиции. Но, как и бунтовщики, воевать они не умели – только батальон, который «воспитывал» Хью, получал реальную боевую подготовку, да гарнизон Центрального Гаража – да и могли стрелять только вслепую, боясь высунуться в дверь. К тому же, звуки выстрелов их пугали. Им казалось, что это кожанщики напали на город. Бунтари же, хоть и сами нигде не учились, были настроены решительно и не боялись лезть под выстрелы.

Влад командовал атакой: пока один бежали вперёд, другие прикрывали их огнём, не давая врагу высунуться. Штурмующие добрались до двери, дали залп внутрь помещения и тут же спрятались на перезарядку. Пришедшие им на смену бойцы подавили противника окончательно. Солдаты в комнате были убиты; остальная только один, пытавшийся выпрыгнуть в окно. Его застрелили в спину.

Возбуждённые своим первым боем и взвинченные страхом обнаружения (а то, что на выстрелы скоро придут, никто не сомневался), Влад с людьми принялись яростно потрошить ящики и шкафы. Со стоек хватались обрезы и автоматы, в коробки ссыпались патроны и обоймы. Влад весь увешался ремнями, на которые нацеплял автоматных рожков. Обрез он выбросил – теперь у него было новое оружие – а ещё три автомата Влад повесил за спину. Остальные следовали его примеру – так было оговорено заранее. Без автоматов, считал Влад, эту войну не выиграть. Костяк боевой группы должен был вооружиться только самым лучшим.

Бойцы вертели автоматы в руках, рассматривали их. Это оружие до сегодняшнего дня никто из них не видел. Влад, который вытачивал эти автоматы на станке, знал их устройство и показывали остальным, как снимать с предохранителя, как вставлять и вынимать обоймы.

- Только не давите на курок, как оголтелые, - советовал он, а сам, предчувствуя ещё больше бед, подавлял тяжёлые вздохи.

Им повезло – к арсеналу ещё никто не подошёл – может, были заняты бунтом, может, не заметили. Бунтари вышли на улицу. Четверо несли ящики с оружием, трое прикрывали. Группа скрылась в направлении, противоположном тому, откуда доносились звуки боя – но только для того, чтобы в обход добраться до своих.

***

Выстрелы на время прекратились. Вся улица гудела, как растревоженный улей. Рабочие, сильно потрёпанные, но полные решимости, засели в укрытиях, пользуясь передышкой и ожидая новой возможности вступить в схватку.

- Ну-ну! Нападай! – подтрунивали они над солдатами. – Или обрезы скукожились? Что, кастраты, испугались?

На другой стороне тоже стоял гвалт. Командиры сорвали глотки, но необстрелянные солдаты, напуганные настоящим сопротивлением, никак не поднимались в атаку. Ведь там убивали. Да и сами командиры не горели желанием снова начинать бой; они больше создавали видимость движения. На самом деле все они уповали либо на большое подкрепление, либо – на это возлагались большие надежды – на батальон «отморозков», который, который готовили специально. Уж эти, как всем казалось, с подобной ситуацией справились бы отлично.

Среди прочих в той массе застывших в нерешительности солдат был и тот самый командир, который недавно уводил рабочих на убой, и который особо настаивал на том, чтобы нашли и изолировали Влада. Командир этот был немолод, сам вышел из рабочих, хорошо знал их и уже подавлял бунты. Во Владе он безошибочно узнавал бунтаря и знал, что от него можно ждать беды, но, поскольку Влад был умелым токарем-оружейником, его всё никак не трогали.

Этот командир сейчас находился ближе всех к позициям взбунтовавшихся рабочих. Он видел, что там уже есть оружие, отобранное у солдат, и видел, как из него стреляют. Оттого-то и не спешил начинать штурм. Но прислушивался.

И он одним из первых услышал, что рабочие как-то странно притихли. И даже самому неопытному становилось ясно, что это плохой признак. Командир насторожился. Он понял, что рабочие приготовились к новому манёвру – атаке или отступлению.

А потом начали стрелять.

Застучало – с присвистом, часто и обманчиво тихо. Никто поначалу не понял, что это. Но затем от асфальта отскочили искры, завизжал рикошет, а в стенах появились дыры. Кто-то из наиболее сообразительных хрипло выкрикнул:

- Автоматы!

Солдаты заволновались и подались назад, прочь от очередей. Но там, в дальнем конце улицы, тоже начали стрелять автоматы. Командир, хоть и не знал ничего из военного дела, инстинктивно догадался: их берут в клещи.

Несколько рабочих, стреляя веером перед собой, пошли в наступление. Командир, забившийся в тень, оказался совсем рядом. Настолько, что отчётливо видел лица. Так отчётливо, что безошибочно узнал квадратное лицо и повязку на глазу. Влад шёл и полосовал перед собой очередями – бог войны, бряцающий оружием.

«Так и знал: надо было тебя пристрелить», - подумал командир со злостью.

Он не стал больше смотреть. Просто нырнул в переулок и побежал прочь, не желая больше ни в чём участвовать.

***

В квартире стало темно. Прелесть собрала две дорожные сумки и спрятала их в шкафу под одежду. Не имея больше дел, она сидела в уголке и слушала звуки боя снаружи.

Хью стоял у окна, абсолютно неподвижный и безмолвный. Он пришёл раньше часа назад, с забрызганной кровью одеждой, с пустым и застывшим лицом. Переоделся и встал у окна, будто за чем-то наблюдая, хотя там была видна лишь пустая улица.

Вдалеке раздавались выстрелы.

- На них страшно смотреть, Прелесть, – неожиданно сказал Хью. – Они убивают друг друга. Забитые рабочие... Их мучали поколениями. Они ненавидят. Готовы убивать. Но кого они убивают? Солдат.

Хью потрогал наручник на запястье.

- А солдаты – их братья. Дети. Но эти дети не желают знать отцов. Знаешь, почему? Они ненавидят их нищету.

Он помолчал немного, думая. Затем сказал:

- А ещё потому что им дали власть над своими отцами и братьями. И они этой властью упивались. Ради власти и лучшей жизни измывались над своими родными. Теперь они платят за это.

На улице раздался частый топот. Ведомые командирам, на подавление бунта бежали свежие солдаты. Они не были похожи на предыдущих – держали автоматы за плечом и бежали так, будто были привычны к подобным маршам и манёврам. Хью безошибочно узнал свой батальон.

- Посмотри, Прелесть, - позвал он.

Девушка встала и нерешительно подошла к нему. Хью указал на бегущих солдат:

- Они идут стрелять в своих отцов. А рабочие станут убивать и их. Братья против братьев. А те, кто в этом виноват, останутся целы. Будут всё так же сидеть в тепле и богатстве. Вот где подлинное зло.

Он дотронулся до руки Прелести, собираясь сказать что-то ещё, но вдруг замер.

- Ты дрожишь.

- Я волнуюсь, - ответила Прелесть.

- Ты боишься?

Прелесть попыталась выкрутиться.

- Там, - она кивнула на далёкие освещённые улицы, где шли бои. – Страшные вещи. И я не знаю, что дальше.

- Ты глупая, потому что боишься, - Хью ласково обнял её и прижал к себе. Прелесть задрожала ещё сильнее, не справившись с собой. Хью заметил это.

- Ты боишься меня, - сказал он.

- Нет, я... – возразила Прелесть, но Хью оборвал её:

- Не лги.

Он мягко оттолкнул девушку и отошёл к полке с тетрадями. Прелесть отшатнулась в противоположную сторону.

- Знаешь, почему ты красивая, Прелесть? – произнёс Хью, не поворачиваясь. – Потому что страх уродлив. А ложь отвратительна. А ты не носишь их лица. Потому что они не для тебя.

Он сложил руки за спиной и, чуть повернувшись, посмотрел на Прелесть с учительской строгостью:

- Я понял это сразу, когда увидел тебя. Я подумал: «Она красива, потому что носит лицо храбрости. Она достойна дороги, хоть и женщина». За что ты так со мной, Прелесть?

Но Хью не дал ей ответить. Он снова улыбнулся и покачал головой:

- А впрочем, чего это я? Ты же ещё только учишься. Ничего страшного, я не брошу тебя.

Он расправил плечи и лёгкой, воздушной походкой проследовал к дивану.

- Я сочинил новую поэму, - сказал Хью, усаживаясь. – Запиши.

Прелесть послушно взяла листок и карандаш.

***

Коммуникатор шумно завибрировал на столе. Валерио взял его, посмотрел на экран. Незнакомый номер.

- Алло? - сказал он, включив связь.

- Валерио? - спросил знакомый голос.

- Кто это?

- Это Эльза Наварро, тётя Вероники.

Валерио на миг закрыл глаза.

- Мы расстались, - сказал он с нажимом. - И не надо...

- Я знаю, милый, знаю, - заговорила Эльза увещевающим тоном. - Дело не в этом.

Она сделала паузу, ожидая вопроса. Валерио промолчал ей назло.

- Просто... я решила, что надо тебе сказать, - продолжила Эльза чуть растерянно. - Я заметила... я заметила, что Веронику тошнит.

Валерио замер. Его не пронял испуг, не взяла растерянность - он просто размышлял.

- Узнайте у неё, - сказал он. - Вероника не станет со мной говорить.

- Это ещё не точно, но... - защебетала Эльза, напуганная его тоном.

- Узнайте, - повторил он. - И скажите мне. Я должен знать.

- Да, конечно, милый, - поспешила заверить Эльза.

Валерио отключил связь. Он посмотрел на улицу за окном, задумчиво нахмурившись. Затем вытащил свою банковскую карту, посмотрел, сколько на ней денег. Сделал несколько расчётов. А после набрал номер своей работы.

- Привет, Жак, - сказал он. - Ты предлагал мне перейти на полторы смены. Предложение ещё в силе?

***

Валерио снился сон: будто бы он починил новую машину и смог её завести. Дело было сделано; оставив мотор работать, Валерио стал собирать инструменты обратно в ящик.

Рядом раздались шаги. Валерио повернул голову и увидел, что к нему идёт Ирма – идёт быстро и решительно, с сердитым выражением на лице. Её длинная коса раскачивалась на ходу.

Валерио замер с гаечным ключом в руке. Ирма подошла, остановилась. Поглядела ему в глаза. И дала пощёчину.

- Эй! Ответь! – потребовал голос Симмонса. – Живой?

Валерио открыл глаза и посмотрел на капитана. Симмонс был встревожен.

- В чём дело, Фил? – спросил Валерио.

- «В чём чело»?! – взъярился Симмонс. – Ты-то за каким хреном на крыльце валяешься? Я уже решил, что ты сдох!

Валерио глубоко вдохнул, собираясь с силами, и попытался встать. Симмонс помог ему.

- Да что случилось-то? – спросил он.

- Мне было жарко, - сказал Валерио. – Я вышел спать на крыльцо.

- Вот так, задницей на голые доски?

- Да.

Симмонс пожевал губами. Он был в плохом настроении и явно искал повода поругаться.

- Иди мойся, - сказал он. – От тебя воняет. И шевелись давай, а то опоздаю из-за тебя.

Валерио умылся из-под крана, чтобы не намочить бинты, накинул на голое тело куртку и вышел из ванной. Симмон ждал его на кухне, всё такой же угрюмый.

- Фрукты же для тебя, - сказал Валерио, кивая на тарелку с яблоками. – Бери.

- Я видел, что у тебя в холодильнике, - огрызнулся Симмонс. – Там тараканы от доски вешаются. Не буду я тебя объедать.

- Фил, - сказал Валерио. – Возьми.

Симмонс не выдержал его взгляда и взял с тарелки два яблока. Одно он сунул в карман, другое надкусил.

- Пойдём, - сказал он с набитым ртом. – Мне потом ещё в участок ехать. В городе на юге что-то случилось.

- И что же?

- Говорят, бунт у рабочих, - сказал Симмонс. – Много человек погибло.

Они вышли, сели в машину.

- Что дальше? – спросил Валерио. – Поедете поддержать рабочих?

- Там всё уже кончилось, - ответил Симмонс. – Работяги сами приехали утром. Целый кортеж с трупами, мать его.

- Что? – переспросил Валерио.

- Они приехали на машинах, - объяснил Симмонс. – И с ними был грузовик, полный убитых рабочих.

Они оба замолчали, отдавая дань памяти погибшим. Симмонс вздохнул.

- Ты видел тела? – догадался Валерио.

- Да, - Симмонс кивнул, насупив брови.

Они доехали до больницы. Симмонс высадил Валерио, а сам уехал по служебным делам. Валерио пришёл в палату к Думму. Его приятель был в сознании, но и только. Думм стал совсем серым, под глазами у него появились круги. Теперь он мог лишь вертеть головой и тихо шептать короткие фразы.

- Зачем ты пришёл? – спросил он, когда вошёл Валерио. – Что интересного – сидеть тут?

- Нельзя умирать в одиночестве, - ответил Валерио. – Рядом должны быть друзья.

Думм улыбнулся его прямоте.

- Какая разница, - сказал он. – Когда начнётся агония, мне будет уже всё равно.

- Нельзя, - повторил Валерио. – Нельзя быть одному, ни в жизни, ни в смерти.

- Да, - согласился Думм, подумав. – Спасибо, дружище.

- У тебя есть семья? Я напишу ей.

- Зачем? – с апатией откликнулся Думм. – Им и без тебя сказали. Зачем тебе такое? Только горе, и всё.

Их разговор был прерван шумом, раздавшимся в коридоре. Нарастая, он приближался от дальнего корпуса, где располагался вход. Топало множество ног, раздавались возбуждённые голоса.

Валерио выглянул в дверь. Он показался вовремя, чтобы услышать диалог:

- Чего вы их сюда тащите? Этих – в морг! Вы мешаете людей спасать, неужели не понятно?

- В морг?! Ах ты...

Парень в грязном рубище, какое носили рабочие во времена картеля, попытался кинуться на врача с кулаками. Перехватчики оттащили его.

Коридор был полон людей, спешащих куда-то. Пёстрая толпа – чёрные косухи перехватчиков, рубахи рабочих, грязные и в кровавых пятнах – бурлила и спорила. Рабочие несли носилки с людьми. Их было много – и они всё появлялись и появлялись из-за поворота с новыми носилками, вытягиваясь в бесконечную колонну.

- Куда?! – возмутился врач. – Я сказал: мёртвых – в морг, раненых – в операционную!

В ответ раздался хор гневных выкриков. Толпа заволновалась. Затем перехватчики взяли инициативу в свои руки и настойчиво, без излишней жёсткости, оттеснили бунтарей. С толкотнёй и перепалками толпу удалось разделить на три потока: мёртвых понесли в морг, раненые отправились в операционную, а прочих сопроводили к выходу, позволив остаться лишь тем, кто нёс носилки.

Мимо Валерио прошли люди, несущие убитых. Он отошёл обратно в палату, уступая дорогу. Но проплывших мимо носилках лежала женщина – её накрыли простынёй, но ткань сбилась, и Валерио увидел её лицо. Хотя лицом это было уже трудно назвать: сплошь кровь и раны. Причём раны не случайные – кто-то целенаправленно уродовал женщине лицо, отрезал ей нос и уши.

- Много рабочих, - сказал Валерио, обращаясь к Думму. – Не из нашего города.

- Врач утром рассказывал, - отозвался Думм. – Они вывались к нам.

Он попытался облизать пересохшие губы.

- Воды? – спросил Валерио.

Думм кивнул. Валерио поднёс к его рту стакан воды. Думм сделал глоток, перевёл дыхание... и заснул. Разговор быстро выматывал его.

Валерио вышел в коридор. На там уже не на что было смотреть: люди разошлись, и только один человек, судя по всему, ждущий врачебной помощи, устало развалился на скамейке. Услышав шаги Валерио, он повернул голову. На одном глазу у него была повязка.

- Вы кожанщик? – спросил он.

- Да, - отозвался Валерио.

Одноглазый скользнул взглядом по его руке на перевязи, по голой забинтованной груди.

- Кто вас так? – поинтересовался он.

- Я сам, - сказал Валерио.

Одноглазый замер на несколько секунд, озадаченный этим ответом. Затем криво улыбнулся:

- Споткнулись и упали?

- Штурм Центрального Гаража, - сказал Валерио. – Я гнался за Чёрным Гонщиком.

При последних словах лицо одноглазого изменилось.

- Так это вас надо благодарить за эту бойню? – резко спросил он.- Это из-за вас убили столько женщин?

- Причём здесь я? – спросил Валерио.

- Действительно, причём тут вы, - едко ответил одноглазый. – Расшибаетесь в лепёшку, калечитесь, и всё равно ни на что не годитесь. Мы всё делаем за вас. Никчёмные щенки.

Валерио ударил его по лицу – ударил сильно, кулаком. Одноглазого скинуло со скамьи. Он не успел даже пошевелиться, как Валерио взял его за шиворот и рывком поднял.

- А ну пошли.

Валерио протащил его по коридору к палате Думма.

- Смотри, - он показал на друга, лежащего без чувств. – Он умирает за то, что спасал беременную женщину. Ему хоть кто-то за это благодарен?

Валерио отшвырнул обидчика к стене. Одноглазый злобно посмотрел на него:

- Не будь у тебя повязок, я бы тебя...

Валерио впечатал его в стену:

- Ты со мной и больным не справишься, дерьма ты кусок! И где вас только роют таких? Все вам что-то должны. Все кругом вам обязаны!

Одноглазый, пытаясь высвободиться, ударил его в пах. За это Валерио надавил локтём ему на горло. Одноглазый покраснел и забился.

- Я чёрт знает откуда прилетел, а он... - Валерио мотнул в сторону палаты Думма. – ... ещё дальше. И все мы прилетели в ваш обезьянник, решать ваши проблемы. На кой чёрт? Да мы про вас раньше даже не знали! И всё равно воюем за вас, как за братьев, за вас же умираем и калечимся! Вы свою свободу купили нашей, НАШЕЙ кровью! И никто с вас за это не спрашивает! А для вас, тварей, нормально, что за вас умирает кто-то чужой! Вы же потом СЕБЯ будете славить, про СЕБЯ сочините подвиги! А нас – нас, кто умирал за ваших идиотов – вы только и будете, что проклинать. Запишете в оккупанты. Мы ваш язык выучили! Всё, что у нас было, мы отдали вам. А вы... вы...

Валерио остановился, поняв, что его трясёт от ярости. Он был в шаге от убийства.

- Вон с глаз моих, - Валерио отпустил обидчика и толкнул его. – И больше мне не попадайся.

Одноглазый встал и отряхнулся.

- Поправляйся, - сказал он. – Как выздоровеешь, я с тобой поговорю.

Валерио снова ударил его. Он не пытался даже контролировать силу – злость кипела в нём, перекрывая даже резкую боль в груди. Одноглазый опять покатился по полу.

- Если не уйдёшь, я тебя убью, - сказал Валерио. – Пусть меня расстреляют. Но такие, как ты, на могилы моих друзей плевать не будут.

Одноглазый на этот раз не стал огрызаться. Он поднялся, злобно поглядел на Валерио и ушёл.

Валерио постоял немного, переводя дыхание. Ссора и драка растревожили раны, болели грудь и рука. От пота, выступившего на лице, щипало порезы.

Он вернулся в палату Думма. Там было тихо, только аппарат искусственного дыхания издавал размеренное шипение. Думм всё так же лежал без сознания.

Валерио сел на своё прежнее место у кровати.

- Я не знаю, - сказал он тихо, ни к кому не обращаюсь. – В последнее время умерло много близких мне людей. Но я всё равно не знаю, как мне быть. Не знаю, что делать. Не знаю, что говорить...

Думм пошевелился, открыл глаза.

- Извини, ты говорил что-то? – сказал он тихо. – Я не услышал.

- Нет, - сказал Валерио. – Я молчал.

С улицы доносился женский плач.

В городе к югу отсюда уже не плакал уже никто. Только тени ползли по пустым улицам.