Он перевернул страницу, но на самом деле перевернул несколько лет жизни. Он не понимал, зачем это делает, скорее из-за настырного вездесущего любопытства…

Так, где-то было про кресты… Ах, да, вот же… Крест. Поставила крест, а потом кресты снились, много крестов, криво воткнутых по обочине дороги. Несколько пустых строк, дат без записей. И дальше: конец света случился не тогда, а чуть позже из-за одной фразы. Не имеет значения, какой фразы, но нескольких слов, острых и холодных, точно кусок льда, оказалось достаточно, чтобы всё разрушить. Я чувствовала себя, как в открытом космосе – не знала, куда иду и зачем, не узнавала улицы и дома. Люди проплывали мимо меня, подобно призракам, иногда чуть задевая плечами, иногда отшатываясь, их лица сливались в однородные белые маски, без глазниц и ртов, а голоса напоминали эхо в пустом туннеле.

Мне нужно было уехать. Я прекрасно понимала, что бегу от себя, но не могла уже остановиться. Плохо, когда всё хорошо. Плохо, когда всё плохо. Ты ищешь проблем, потом ищешь решения этих проблем, но иногда не видишь другого выхода, кроме того, чтобы просто бежать. И вот я иду по незнакомой улице, в незнакомом городе, название которого я даже не пыталась запомнить. Я не могу сказать, красив ли, чист ли этот город, потому что вижу только серые очертания зданий. Я слышу незнакомую речь, но даже не пытаюсь понять слова. Боль обжигает меня изнутри не оранжевым, а чёрным пламенем, но стоит пламени немного угаснуть, как я понимаю, что всё сделала правильно. И новые звуки и краски начинают наполнять пустоту, выжженную болью.

На улицах замерцали жёлтым светом медные фонари, у домов обозначились островерхие черепичные крыши и массивные каменные стены, в которых появились вытянутые окна, зазубренные эркеры и арочные проёмы. Дома напоминали небольшие замки в романском стиле. Где же я? Ах, да, в Германии. Такие дома, конечно, могли быть и во Франции, и в Италии, и в США. Но это точно была Германия, потому что ещё со школы я владела хорошо только немецким языком. Мне даже говорили, что немецкий я знаю лучше, чем русский. Наверное, поэтому меня иногда не понимают. Я сама себя не всегда понимаю. Но сейчас начала понимать. И уже не отступлюсь. Каждый обретает, что заслуживает…

Он почесал затылок, как делают это мужчины, когда задумываются. А стоит ли тут задумываться? Дальше была таблица, в одном столбце записано только хорошее, например, простить и стремление измениться, а в другом – только плохое, например, желание умереть. Желание умереть было перечёркнуто.

Пусть меня собьёт машина – так я думала, когда переходила дорогу, не глядя на знаки и светофор. Видимо, я выглядела жалко, раз уж один мужчина предложил однажды сходить в церковь. Я не хотела бы ранить чувства верующих, я сама верующая, но церковь не помогла. Я зажгла свечу и молча, бездумно простояла с ней, глядя на святой образ Христа до тех пор, пока тот самый мужчина не тронул меня за руку. Он влюбился. Он сказал об этом через несколько дней. Так быстро не влюбляются, – ответила я. Я всё равно буду с тобой, – сказал он. И остался со мной, когда я вернулась из Германии.

Он вспомнил этот момент и, кажется, начал понимать…

Но как бежать, если ты супруга и мать? Если ты мать двоих детей, которым в этот тяжёлый для тебя момент нужно оканчивать школу. Придётся подождать, и тогда, может, край света будет не в Германии, а где-нибудь в Африке. А может сменить школу?

– А что ещё ты хочешь сменить? Может быть мужа? – укоризненно спросил он.

– Это было минутное помешательство, – она выхватила из его рук толстую тетрадь с колибри на обложке. Птица – это свобода, поэтому она купила когда-то именно эту тетрадь. – И нечего читать чужие дневники.