Я все-таки выклянчила себе мужской костюмчик – и теперь напоминала то ли загулявшего школяра, то ли пажа, то ли ученика волшебника. Бархатные штаны до колен, камзол приятного шоколадного цвета и такая же рубашка. Мои растрепанные волосы никого не обманывали – и всем было понятно, что я ни разу не мальчик, но мне так было удобнее. Впрочем, из компании бродячих артистов я в таком виде не выбивалась. Мало ли, из какой я пьесы?

Мы ввалились в таверну дружной толпой и быстренько расселись за столами. Франческо махнул рукой,  хозяин притащил нам пиво и несколько тарелок с хлебом и жареной рыбой.
Люция покосилась на мою кружку и неодобрительно покачала головой. Мало того, что я сижу здесь – ночью, в таверне, одна и без присмотра – так еще и пиво дую!
Откуда ей знать – сколько и чего было попробовано, а то и выпито в соседнем лесу вместе с моими отчаянными друзьями! Моя история ей, конечно, известна – но не в таких подробностях.

Папаша Вилла однажды застукал нас в погребе в процессе похищения пенного напитка. И, не разобравшись в темноте, кто  перед ним, отвесил мне такую затрещину, что я четыре дня ходила по замку с завязанной щекой, ссылаясь на больной зуб. Ну, не рассчитал кузнец силу удара – да и не предполагал он обнаружить дочь герцога в своем погребе. Потом слезно умолял меня – ничего не рассказывать  его светлости. Подозревал, что он бы первый моему отцу наябедничал – причем, с большим аппетитом, но последствия его затрещины были на лицо – точнее, на лице. Поэтому для меня все и обошлось. Правда, бедный Вилл выгреб такого ремня, что потом неделю изображал в наших играх статую у входа в Часовую башню...

Пока я предавалась воспоминаниям, лишний народ из кабачка постепенно исчез. Остались только мы, десяток гвардейцев да несколько женщин – похожих то ли на маркитанок, то ли на цыганок. Служанки убирали посуду и вытирали столы, намекая на то, что заведение закрывается. Оставшимся было громко сказано, что пора выметаться.

Впрочем, при этом хозяин весьма многозначительно посмотрел на Франческо, а потом перевел взгляд на занавеску, закрывавшую вход в кухню. За ней явно кто-то стоял!

Гвардейцы, наконец, допили  пиво, бросили на стол пригоршню монет и собрались уходить. Хозяин с поклоном проводил их до самой двери. Цыганки и маркитантки оживились и пересели к нам поближе – громко здороваясь с Люцией. Понятно, это тоже ряженые! Откуда-то из-за стойки тут же возникли несколько мужчин дворянской наружности. И тоже сели возле нас.

Франческо вышел во двор, закрыл окна ставнями и, вернувшись, задвинул на двери засов.

- Патрик! – позвал он. – Выходи! Все готово!

   Темноволосый молодой человек в черном дорожном камзоле и с лютней в руках тут же появился в комнате. Народ радостно загалдел. Но менестрель поднял руку, останавливая вопли, и в таверне наступила тишина.

Он огляделся, прошел к дальней стене и поставил возле нее инструмент. Потом снял камзол и бросил его на лавку, оставшись в простой белой рубашке. Люция принесла свечей и, расставив их полукругом, взмахнула рукой. Патрик шагнул в пятно света и взял в руки лютню…

Я пел о богах и пел о героях, о звоне клинков и кровавых битвах,
Покуда сокол мой был со мною, мне клекот его заменял молитвы.

   Я вздрогнула. Этот менестрель, словно  зная о моей тайне, начал выступление с песни о девушке-птице:

Стань моей душою, птица, дай на время ветер в крылья, 
Каждую ночь полет мне снится - холодные фьорды, миля за милей…

  Затаив от восторга дыхание, я слушала, одновременно разглядывая поющего.

Высокий, крепкий. Скорее воин, чем артист. Черные волосы красиво оттеняют светло-серые глаза. И голос! Волшебный, завораживающий голос! Низкий и сильный, почти бархатный на нижних нотах. Иногда в нем звучит сталь, а порой такая боль и нежность! Этот голос летит, как птица, ему тесно в маленькой таверне. И, кажется, вырвись он на волю, в тон ему запоет, загудит гневным колоколом сумрачный небесный свод. А некоторые слова менестрель пропевает почти шепотом. Который потрясает, как гром.
Я уже обо всем забыла. О побеге из дома, о друзьях, сидящих рядом, о грозящей нам всем опасности.
Такой голос хочется слушать вечно! Даже, если его обладатель будет просто говорить, а не петь. На лютне Патрик играет так, как мне и не снилось.
Я вспомнила свое «хочу выучить» и пригорюнилась. Разве я когда-нибудь научусь так играть?

А менестрель продолжал петь.

И у меня мурашки бежали по коже от этих песен.

 Мир не исправит один сумасшедший… Только и может – один сумасшедший.
Эхом отвага его отзовется, пепел его разнесет сквозняками.
Пепел осядет материей тонкой. Пепел, как порох. И будет восстанье!
Это восстанье в крови захлебнется. Но состоится, хотя захлебнется.
Памятью станет для наших потомков. А вот потомков мы вряд ли оставим…

   Господи! Как он такое  петь не боится?! Теперь понятно, почему всем слушателям тюрьма грозит.  Невозможно же к этим призывам остаться равнодушным! Если даже мне, дочери герцога, тут же хочется сбежать на баррикады.

Стоит, накрытая холстиной, так безобидна и чиста… 
Пока в ремонте гильотина, слова рождаются активно,
Слова рождаются активно на запечатанных устах. 
Какая дивная картина – давай, дружок, не промолчи. 
Пока в ремонте гильотина, пока в тавернах и трактирах, 
Пока в тавернах и трактирах сидят без дела палачи…

   Едва Патрик допел эти слова, как раздался громкий стук в дверь.

- Именем короля! Откройте! 

   Народ растерянно переглянулся, а Патрик опустил инструмент и схватился за висевший на поясе кинжал.

- Стойте! – шепотом сказала я, и, шагнув вперед, забрала у менестреля лютню. – Есть выход получше драки! Франческо! Спрячь его куда-нибудь! Люция! Отопри дверь! У нас не происходит здесь ничего плохого – потому, что вы пришли сюда слушать меня!

   И я пробежалась рукой по струнам, здороваясь с инструментом. И мысленно уговаривая его  не подвести меня…

Стража, ввалившаяся в таверну, в изумлении уставилась на нашу компанию.

А я, не обращая на них внимания, запела:

Твой бубенчик в моей ладони – словно память о прошлой жизни.
Тихий звон в нем на миг утонет, а потом оживет – и брызнет.
И в ответ ему вспыхнет свечка. Кот носиться начнет кругами.
Вздрогнет штора. Скрипнет крылечко, отзываясь твоими шагами.
В зеркалах заклубятся тени, за окном закружится вьюга.
Мы сегодня живем не с теми, и забыли почти друг друга. 
Сердце бродит между мирами, улетает ввысь паутинкой.
Время стынет в оконной раме незнакомой уже картинкой.
Старый замок и грозный рыцарь. Лед – в душе, а в глазах – ненастье.
Мне ночами почти не снится отгоревшее наше счастье.
Платье цвета беды и кармина, пенье птицы и шелест шелка.
И забытая у камина шутовская твоя треуголка…

    Черт! Да тут не треуголка забытая, а целый камзол!
 Я очень выразительно посмотрела на Люцию и перевела взгляд с нее на злополучную деталь туалета. Слава Богу! Девушка меня поняла и быстро пересела на лавку, прикрыв одежду Патрика своей широкой юбкой.

- Что здесь происходит? – грозно спросил начальник стражи.

- Концерт, – ответила я, пожав плечами. – Не узнаете меня, милейший? А зря.

   Слово «милейший» я произнесла ледяным тоном.

- Я – Мариэтта. Дочь его светлости герцога  Фалькенштерна. И утром вам от него очень сильно влетит. За то, что вы меня побеспокоили. Я развлекаюсь тут с друзьями, правда, слегка инкогнито, а вы вламываетесь сюда без спросу со своими дуболомами…

   Я состроила самую обиженную физиономию, на которую только была способна. И оглянулась на публику, ища поддержки. Публика поняла и зароптала.

- Простите, миледи! – растерянно пробормотал начальник стражи. – Не ожидал увидеть Вас здесь. Не посмел бы Вас беспокоить!  Но у меня была другая информация! Вы уверены, что кроме Вас и ваших друзей здесь никого нет?

- Ты как со мной разговариваешь, солдафон несчастный? – изумилась я, переходя на хамский тон юной дамы, привыкшей к повиновению. – Я, дочь герцога, объясняюсь тут с тобой, как какая-нибудь воровка! Иди-ка ты домой – собирать вещи! И беги подальше! Иначе утром мой отец отправит тебя в тюрьму. А по дороге наводчиков своих пристрели, если успеешь!

   И я повернулась к нему спиной, давая понять, что разговор окончен. И пытаясь скрыть довольную улыбку на своем лице. Госпожа Матильда все-таки выучила меня «правильно» разговаривать с челядью…

Стражники тем временем ретировались и дверь за собой прикрыли. Хозяин тут же задвинул засов, а публика облегченно вздохнула.

- Черт! – воскликнул Франческо и хлопнул себя ладонью по лбу. – Патрик же в погребе сидит! Замерз, наверное…

   И он умчался в недра таверны вместе с ее хозяином. Через несколько минут они появились втроем – ведя с собой слегка замороженного менестреля. Который первым делом осушил стакан чего-то покрепче пива, потом натянул камзол и только после этого забрал у меня лютню.

- Спасибо! – сказал он и посмотрел мне в глаза ласково и чуточку изумленно. – Ты меня выручила, милая девушка! Не надеялся, что все обойдется…

И я, только что бесстрашно хамившая офицеру королевской стражи, как-то сразу растеряла все слова. «Милой девушкой» до этого момента меня не называл никто. Мне хотелось сказать Патрику в ответ, что его песни потрясли меня до глубины души. Что я была счастлива помочь ему. Что восхищаюсь его мужеством и талантом.
Но от смущения я только брякнула чуть грубовато:
- Меня зовут Мариэтта. И на милую девушку я похожа мало.  Скорее – на наглую герцогскую дочку. Но тут уж ничего не поделаешь – родителей не выбирают.
И опять замолчала, краснея, как деревенская простушка. Тут народ в таверне зашевелился, и я с облегчением протарахтела:
- Кстати, о родителях. Франческо, быстренько вези меня домой – пока отец не обнаружил, что я сегодня дома не ночую…Прощайте, маэстро! Надеюсь, еще увидимся! И я дослушаю вашу песенку про гильотину…

  Вот на такой высокой ноте я и рассталась с Патриком Росиньолем год назад.

Не знаю – вспоминал ли он обо мне? И какими словами? Но я о нем часто думала. Мысленно перебирала слова его песен, вызывала в памяти чарующий голос…
И все же он привлек меня  чем-то еще, кроме бесспорного таланта.
Возможно,  мне просто не хватало мужского внимания. Точнее сказать, братского. Стефана давно уже не было рядом, а менестрель чем-то его напомнил. Наверное, своим бесстрашием.  А может быть я просто отчаянно скучала по своим мальчишкам -друзьям, с которыми прошло мое детство. И которых последние годы я видела редко.  Кто-то уехал учиться, кто-то – сражаться. А Вилл даже успел жениться…

Интересно, зачем менестрель собирается появиться в замке? И знает ли он о моем присутствии? Узнает ли он меня в скучной и грустной девушке, одетой в платье – как и положено юной герцогине?
Тысяча и один вопрос теснился в моей растрепанной голове. Но ни один ответ даже не подумал появиться там с визитом.

Ладно, подождем завтрашнего дня!

А пока все-таки навестим Сторожевую башню! Надо же провести разведку на местности – вдруг мне или Патрику срочно понадобится покинуть пределы замка?
О том, что мы могли бы проделать это вместе, я даже подумать не решилась. Зачем я ему? Молоденькая дурочка и дочь опального аристократа? Он, наверное, думает, что я – такая же, как все. И не готова разделить с ним его сложную и опасную жизнь. Ему проще жить одиноким сиротой  и отвечать перед Богом исключительно за свою бесстрашную голову. Но, черт возьми, я со своим Даром могла бы помочь ему ее сберечь! Или – потерять? Вместе со своей собственной? Ох, о чем я только думаю – ну, точно, дурочка малолетняя!

   Ладно, отключим мозги и пойдем гулять! Все проблемы надо решать по мере поступления – как любил говорить мэтр Доминиус. А сейчас она у меня одна – не застрять в этой золоченой клетке. Впрочем, есть еще и вторая - не угодить замуж на завтрашнем балу.  Но со второй я как-нибудь справлюсь!

   Осмотр замка меня не порадовал. Да, он, конечно красивый и уютный, но в случае опасности никого не защитит! Начнем с того, что Сторожевая башня – на минуточку, главная во всем замке - квадратная! А это чертовски неудобно при обороне. Противник, оставаясь практически невидимым и недосягаемым, может стрелять из-за угла или прицельно бить тараном по тому же углу, разрушая основание башни.  Плюс ко всему, источника воды в цокольном этаже я не обнаружила. Похоже, что воду просто привозят в бочках из протекающей неподалеку речки. Вообще внизу было все, что угодно – камни и древесина для ремонта, кожи, веревки, тюки с тканями, фураж для лошадей. Кроме самого нужного – оружейной. Которая нашлась только на следующем этаже – и в достаточно неприглядном виде. Судя по всему, воевать Артур не собирается ни с кем.

Ну, воевать – не воевать – дело добровольное. А вот оборонять фамильный замок должен уметь любой мужчина в наше время.

Получается, что если король Джильберт узнает, что я здесь, достаточно будет одного отряда гвардейцев, чтобы забрать меня отсюда. Но это в случае, если наш правитель совсем рехнется и объявит Элсентии войну. Пока такого не произошло, буду по-прежнему притворяться пай-девочкой  и искать возможность удрать отсюда. Господи! И ведь я сама прилетела в эту западню, радуясь, что ускользнула из вражеских лап!