Я летела с такой скоростью, что ветер уже не пел, а пронзительно свистел в крыльях. Желтые квадраты полей, зеленые пятна лесов проносились подо мной и исчезали вдали. Чем дальше я летела, тем чаще видела заволакивающие поверхность земли клубы серого дыма. Огни пожаров бушевали над  Вестией. Я видела черную, выжженную землю, обгорелые руины...

На горизонте показалась  белая вершина Клык-горы. Сейчас под крыльями окажется темная зелень сосен, а там впереди -  встанут башни Фалькенштерна. Скорее  туда! Скорее же! Ско…

Удушливый запах гари петлей стянул горло.
Что там внизу? Я ничего не понимаю!  Где замок? Я заблудилась? Но ведь я летела правильно. Сейчас должны показаться крепостные ворота и замковая стена.

   Птица, сложив крылья, ринулась с небес к земле.
Вихрь разметал тучи пепла  над обожженной грудой камней на месте ворот.
Над остатками крепостных стен. Над обугленными руинами башен…

   Я медленно поднялась с колен. Все еще не понимая, что происходит, огляделась по сторонам. Развалины  дымились. При каждом  шаге от земли поднималось облачко пепла, он оседал на одежде, на волосах. Горький запах дыма забивал горло, и от него начали слезиться глаза. Все вокруг двоилось, троилось, плыло в сером тумане.

Я подходила то к одной груде камней, то к другой, трогала их,  пытаясь что-то осознать и не в силах поверить чудовищной правде.

Вот покрытые золой ступени. Здесь была потайная лестница. Я убегала по ней в лес, когда была маленькая. Вот почерневшие от копоти своды. Здесь была картинная галерея. Вот скрюченным пальцем упирается в небо обгорелая стена. Это была главная башня Фалькенштерна. А в ее нижнем ярусе находился зал для приемов.

Тут я  споткнулась и снова упала на колени. Руки погрузились в еще теплый пепел. Что-то острое больно резануло по пальцам. Я вытянула из золы оплавленную полосу металла.
Выщербленный клинок, погнутая рукоять.  Кованый узор на рукояти: три звезды и три стрелы. Герб рода Фалькенштернов. 
Это же меч моего отца! А рядом в золе – искореженная, почерневшая золотая цепочка с тусклыми от жара самоцветами. Ожерелье моей матушки.

И страшная истина обрушилась на меня с силой и безжалостностью горного обвала.
Их нет! Как нет больше моего дома! Они погибли! Фалькенштерн пал!

Я рухнула в  горячий пепел, на мертвые камни родного дома. Я билась в отчаянии, и дикий крик, (не человечий, нет!), вырвался из моего горла! Так могла кричать только Птица, чье гнездо вместе с птенцами сгорело в огне пожара.  Да и кем я сама была сейчас?

Плохо помню, что было дальше. Я как-то выбралась из дымящихся развалин. Зачем-то долго шла по выжженному лесу, где едва живые сосны вскидывали к небу почерневшие ветви. Едким дымом пропахло все вокруг. Это был запах смерти. Запах  безнадежности и беспросветного горя. Я почему-то не плакала, словно все мои слезы выкипели там, на пепелище Фалькенштерна.

Потом я вышла к дороге. Шла час, день, а, может быть, вечность. Какие-то люди обгоняли меня. Я не слышала их речей, не замечала лиц.
Кто-то осторожно тронул меня за плечо, развернул к себе.

- Сыночек, да что это с тобой?
  Маленькая старушка в черной шали и чепце, удивленно и жалостливо смотрела на  меня.
– Ты откуда идешь, бедняжка?

- Почему – сыночек? – без всякого удивления  подумала я. – Ну да, штаны,  куртка, на голове – капюшон .

Я попыталась что-то сказать ей, но не смогла произнести ни звука. Мой голос остался там – у подножия башни. Там же, где остались отец и мать.

- Э, да ты видать, немой, – старушка покачала головой. – Нехорошо ходить одному в такое время. Пойдем, болезный, со мной. Добрые люди приют дадут.

   Мы куда-то пошли. Потом, кажется,  был  деревенский трактир, полный народу, где старушка все повторяла:

- Вот мальчика убогого на дороге нашла. Видать, бедняжка, умом тронулся.

    Кто-то сунул мне в руку ломоть хлеба. Я даже не поднесла его к губам. А люди вокруг  говорили, говорили…

- Лихие времена настали. Слышали?  Замок-то нашего герцога пал. Да никто не уцелел, что ты,  где там уцелеть, огонь до неба  полыхал. Проклятый колдовской огонь, не иначе! Чертово зеленое зарево три дня стояло. Да уж, целый месяц замок держался, кабы не ведовство  злое, век бы его не взять! Эх, что за жизнь пошла… Если уж замки рушатся, куды нам бедолагам податься!

   Старушка куда-то пропала. Я встала,  незамеченная никем вышла из трактира, побрела по пустынной  в этот поздний час деревенской улице.

- Фалькенштерн погиб в огне. И лес погиб в огне, – отрешенно крутились мысли. – Значит, нет больше  деревни возле Клык-горы. Где я провела детство. Где живут.. жили… старенькие родители Юргена… И семья Вилла. И выросший Марти. Их тоже больше нет…

И только сейчас слезы отчаянным, горьким потоком потекли по  щекам, оставляя мокрые дорожки на саже и копоти. Всхлипывая, я побежала, сама не понимая – куда. Споткнулась о какой-то бугорок, чуть не упала. Вытерла грязной ладонью глаза, огляделась.
Маленькие зеленые холмики, серые камни на деревенском кладбище…

Все так же бесцельно я побрела мимо них. Мох и лишайники покрывали камни , и надписи на них были почти незаметны. А и вот совсем свежая могила. Зеленый дерн взрыт. Серый камень еще чист, и надпись видна очень четко.
Повинуясь какому-то странному чувству, я подошла к нему. Опустилась на колени, коснулась камня рукой.
Вырезанные на граните черные буквы сложились в слова:
«Здесь лежит Странник. Упокой, Господи, душу воина и поэта».
Даты жизни и смерти. И маленькое изображение разбитой лютни внизу.

 Дикая боль сдавила грудь, скрутила меня в узел. Боль нарастала, я вцепилась пальцами в серый камень, и тяжкий стон вырвался из сорванного горла. «Упокой!» - как нелепо звучит это слово. Зачем оно здесь? Покой и Певец – две вещи несовместимые. Патрик не мог быть спокоен, когда в мире творилось столько несправедливости! Он бросал вызов злу, он сражался с ним и клинком, и словом! И вот он пал в этой битве. Но как же это произошло?!  Почему никого из друзей не оказалось рядом в  роковой час?

- Лихие времена настали!
 Какой-то нищий в грязных лохмотьях, покачиваясь, подошел ко мне.
– Хочешь выпить, мальчик? Ну, ладно, я сам тогда.  А-а, на могилку свежую глядишь? Да вот хоронили здесь недавно одного бунтовщика. Известный был смутьян. Народ все больше песнями мутил. Король-то наш, говорят, все никак поймать его не мог, так надумал убийц, хе-хе, подослать. Говорят, их не то пятеро, не то шестеро было. Не, ну я сам не видел, врать не стану. Ну, музыкантишка  тоже не промах был. Почти, слышь, отбился, говорят, порешил многих. Да вот один наемник хитрый  в кустах сидел. Ну, значит, из мушкета - и того… В спину!  Да-а… Отпел он, значит, свои песенки. Так ты выпить не хочешь?

   Я медленно поднялась с колен.
 В спину! Подлые, грязные ублюдки! Им было не справиться с менестрелем в честном бою. Удар из-за угла – вот как расправлялись с Поэтами венценосные подонки во все времена!
Еле передвигая ноги, я побрела прочь с кладбища. Внезапно пошел ливень, пелена дождя укрыла все вокруг, словно само небо плакало, прощаясь с Патриком. И со мной тоже. Вспомнились строки одной из баллад менестреля:

Он на миг в твоей судьбине свечку бедную зажег.
Той свечи уж нет в помине, но была она, дружок!
Жизнь певца тебе светила, чуть мерцая из угла,
Сколько ты его любила, столько, может, и жила.

   Я любила тебя, Патрик. А теперь мне больше незачем жить…

Ветер разметал косые струи дождя. Он плакал вместе со мной. И впервые не хотел поднимать меня в небо, словно знал, что будет потом.
Я расправила тяжелые, словно свинцом налитые крылья. Взлетела высоко, к черным тучам.
 Земля предала меня!  Здесь, внизу, у меня отняли все: родной дом, друзей, любимого человека. Отныне  мой мир – это холодное вечное небо. А когда устанут крылья, сложить их  и – камнем вниз!

 Я металась меж грозовых туч, ныряла  к земле и вновь взлетала вверх. Струи дождя хлестали меня, как плети. Оперение намокло, крылья отяжелели.

Пора!
Я на миг зависла неподвижно, а потом, сложив крылья, рванулась к земле. Свистел ветер, словно пытался меня удержать. Земля приближалась. Сейчас все кончится, сей…

   Чьи-то руки подхватили меня  почти у самой земли.

- Господи, Мариэтта, что ты надумала, девочка?!

- Отпусти меня, отпусти! Я не хочу больше жить!

   Я билась и кричала, орлиные перья дождем летели с плеч.

- Тише, тише, девочка моя. Я с тобой, теперь все будет хорошо.
 Франческо поднял меня на руки.
– Поплачь, тебе станет легче.

- Их больше нет, Франческо! Мама, отец, Патрик. Их убили! У меня никого больше нет! Зачем мне жить дальше?

- У тебя есть я!  Мариэтта, я теперь всегда буду рядом, я все сделаю для тебя, только ЖИВИ! Живи, моя любимая!

   Франческо еще что-то говорит, но я уже не слышу его. Наваливается тяжкая свинцовая усталость, черное безразличие охватывает меня. Я чувствую, как он заворачивает меня в плащ и куда-то несет. Кажется, мы на чем-то едем, потому что все вокруг дрожит и мелькает. Дождь стихает, а страшный запах гари сменяется ароматом свежей зелени.

- Вам тут не проехать, добрый человек - раздается чей-то звонкий  голос. – Давайте, покажу, дорогу. Ваш брат болен? Ох, да это же…

  Я вижу над собой лицо мальчика. Почему-то оно мне знакомо. Светлые растрепанные волосы, голубые глаза, веснушки на носу…

- Сейчас, сейчас я вас проведу. Лошадь можно тут оставить. Вот здесь проход между камней.

   Франческо снова несет меня. Почему он не хочет оставить меня в покое? «Покой» - нелепое слово… Где я видела его видела? Там, на могильном камне!

Холод от этого камня, кажется, сковал меня всю. Дрожат губы, я пытаюсь поплотнее закутаться в плащ. И тут же холод сменяется невыносимым жаром. Огонь словно пожирает меня изнутри.

- Что с ней?!

- Лихорадка! О, Господи, бедная девочка…

- Несите ее сюда. Вот тут у меня одеяла лежат.

   Франческо кладет меня на какой-то мягкий теплый  ворох. Укутывает, как младенца.
Жар усиливается. Мне кажется, что раскаленные камни павшего Фалькенштерна падают сверху и погребают меня под собой. Перед глазами мелькают вспышки зеленого пламени. Я кричу! И все окутывает непроглядная тьма…