Нашим друзьям из Театра Поэтической Песни «La Сhanson» - посвящается.

                                        «Поскольку в наш жестокий век всему он предпочел дорогу…»
                                                                                                                         А.Городницкий

Бронзовую  раму портрета  покрывал толстый слой пыли. Когда я провел по ней рукой, на пальцах остался серый след. Все огни в зале были погашены, но мягкий свет старой зеленой лампы падал точно на лицо моего далекого предка. Он горделиво улыбался, восседая на белом коне, и не обращал внимания на летящие вокруг ядра и пороховой дым, затянувший половину неба. Сжимая в правой руке  обнаженную шпагу, а левую призывно вскинув вверх, поднимая усталое войско в атаку. Знаменитая треуголка, сбитая шальной пулей, валялась у ног коня, а косица седого парика воинственно топорщилась. Смотрел предок куда-то вперед и вверх, мимо меня.
Я вздохнул и отошел от картины. Потоптался на месте. Потом зачем-то взял лампу и начал обходить с ней остальные портреты,  в великом множестве украшавшие обветшалые стены моего «родового гнезда». Знаменитого замка в Ганновере, который с семнадцатого века принадлежал древнему и славному роду, произведшему на свет «самого правдивого человека на земле».

Если честно, то я и сам не знаю, кем на самом деле был мой знаменитый предок. Великим волшебником, способным шагать сквозь пространство и время, запросто приглашая на чай Гомера и Шекспира? Непревзойденным вруном и обманщиком, как считали многие? Гениальным писателем, заставившим поверить тысячи читателей в реальность всего того, что с ним происходило? И тем, и другим, и третьим?!
Поколения исследователей его биографии веками бьются и не могут найти ответ на этот вопрос. Куда уж мне, неудачливому и не шибко ученому потомку, разбираться во всех этих тонкостях!

Портрет великого предка открывал целую галерею изображений его детей внуков, правнуков и так далее. Я приподнимал лампу, и свет выделял на холсте, то блеск эполет, то лихо закрученные усы, то тусклый свинец ружейного дула. Странно, но в нашем роду повелось так, что каждый потомок наследовал от легендарного барона только одну выдающуюся способность.
Суперспособность, как сказали бы в нашем новом веке.

Я продолжал задумчиво вглядываться в лица своих прапрапрадедов.

Конрад Ламберт Олберих.
Он был невероятно, немыслимо удачливым охотником! Художник изобразил его со старинным мушкетом в руках, гордо стоящим возле очередного трофея – огромного кабана. Говорят, Конрад укокошил зверя порцией старых, окаменевших до состояния шрапнели земляных орехов.  Которыми зарядил свое оружие, когда клыкастый обитатель леса, разъярившись, накинулся на него. Этот  предок свято чтил семейную традицию и всегда ходил на охоту без единой пули в подсумке. Без добычи не вернулся ни разу!

Следующий портрет – Дитрих Отто Иоганн.
Прославленный, в свое время, повар и кулинар. Что там облитая соусом и посыпанная яблоками свежезажаренная утка, вывалившаяся из дымохода! Прадед Дитрих был личным поваром самого короля и пред лицом его величества, а также послов иностранных держав, вельмож и фрейлин умудрялся доставать самые изысканные блюда из абсолютно невозможных мест.

Он шел к пруду королевского сада, бросал в воду удочку и через пару секунд вытягивал из воды огромный поднос  с заливными осетрами. Дамы ахали, мужчины аплодировали!
Затем Дитрих подходил к яблоне, легонько стукал по стволу, и из густой кроны прямо ему в руки выпадал гигантский  фруктовый пирог.
Черт его знает, как он это делал! Но король был в восторге от такого повара  и самолично прикрепил к белому рабочему колпаку прадеда специально изготовленный алмазный орден в виде большой сковородки.

Я ускорил шаг. Лица на портретах закружились перед глазами, сливаясь в пеструю карусель.
Карл Петер Вольфганг – знаменитый путешественник, перешедший Гибралтарский пролив, не замочив ботфорт.
Каспар Филипп Максимилиан – великий полководец и тактик, способный в одиночку разгромить весь штаб противника.
Фридрих Теодор Харманд – известный на весь мир дрессировщик. Крокодилы подносили ему тапочки, а львы исполняли роль сторожевых собак.
Если честно, этого предка я недолюбливаю. Пользуясь своим даром, он заставлял животных делать то, что им было совершенно не нужно и даже противно.

Последний портрет в галерее – мой отец.
Эрих Маркус Парсифаль. Курьер на королевской службе. Летал на утках, на ядре, на дырявом воздушном шаре. Он был способен отправиться в небо на чем угодно, да хоть на бумажном самолетике! И всегда приносил донесения точно в срок. По совместительству подрабатывал еще и разведчиком. Во время многочисленных военных кампаний летал над позициями противника, запоминая расположение вражеской техники. Хотя сам по жизни был человеком абсолютно мирным и скончался в собственной постели от банального сердечного приступа.

Я опустил лампу. Если бы отец был жив, возможно, и у меня все сложилось бы иначе. Хотя, что я себя обманываю! Отцу, наверно, было бы больно смотреть на такого потомка великого барона.
Ведь я не унаследовал от предка ни одной легендарной способности!
Я не умел летать на ядре, скакать верхом на тигре и путешествовать в животе гигантской рыбы. Я ненавидел охоту и все с ней связанное. Вишневые косточки в моих руках не превращались в пули, и никогда ни один  даже самый захудалый  древний философ не заходил ко мне «на огонек». Я не умел путешествовать сквозь Время и превращать день в ночь. На моем рабочем календаре никогда не появится волшебная дата «32 мая».
Я последний в роду непревзойденного выдумщика и фантазера. Неудавшийся потомок.  Выродок…

Нет, таким страшным словом никто из родни меня, конечно, не называл. Наоборот, и мать, довольно скоро вышедшая замуж второй раз, и ее многочисленные братья и сестры, –  исключительно жалели меня. И вслух о моей беде не говорили. Относились ко мне, как к тяжело больному, опекали, сочувствовали приторно-ласково.
Наверно, от этой вечной жалости и сочувствия я и кинулся лет десять назад, как говорится, во все тяжкие!

  Я сделал шаг в сторону. Потемневшее от времени зеркало отразило мою длинную, чуть сутуловатую фигуру.
Мда. Узкая, худая, физиономия типичного рефлексирующего интеллигента, а вовсе не героя и пижона, что подобало бы наследнику столь одиозной личности, как знаменитый барон. Прическа в беспорядке, классический английский пробор давно зарос. И темные волосы падают почти до плеч. Просто хиппи какой-то!

Легкая небритость и оттенок вдохновенного безумия в серых глазах – служат отличным дополнением к образу. Губы сжаты в прямую линию, брови трагически изломлены. Да не похож я ни разу на своего жизнерадостного предка! Вот разве что фамильный крупноватый нос с горбинкой выдает историческое происхождение.

Поймав себя на мысли, что уже несколько минут рассматриваю себя в зеркале, как юная девица перед первым свиданием, я хмыкнул, опустил, наконец, лампу и сел в продавленное кресло. Пружины жалобно пискнули.
Сколько лет я здесь не был? С тех пор как первый раз сбежал из дома в восемнадцать? И чего я только с тех пор ни перевидал!

Сплавлялся на плотах по горным рекам, пас коней в южных степях, пытался добывать золото в холодных предгорьях Страны Кленового Листа, жил в шатрах с цыганами, бродяжил и ночевал под мостами вместе с чернокожими бродягами Западного Континента. Однажды попробовал окончить универ, поступив на факультет истории языка и литературы, но был отчислен с третьего курса. Не столько за непосещаемость, сколько за бесконечные срывы лекций, вернее, превращение их в словесную дуэль с почтенными седовласыми профессорами.

Зачем я все это делал? Теперь думаю, что не только из-за неуемной тяги к приключениям.  Подсознательно я все же верил, что в один роковой, смертельно опасный  момент  кровь прославленного барона  даст знать о себе. И я спасу других и спасусь сам невероятным и диким, но блистательным способом.
Но этим тайным мечтам так и не дано было сбыться.

Последним моим, поистине идиотским поступком, было добровольное вступление в Иностранный Легион. О чем, точнее – чем я думал?! Я ведь даже до капрала не дослужился! Полковник заявил, что он отказывается принимать донесения от человека с таким именем. Когда на поверке выкрикивали мою фамилию, солдаты кусали губы, чтоб не расхохотаться! Да и вообще – служба это не мое! При моей-то анархической сущности, и искреннему отвращению к любого вида приказам.

Да-а! Вот где я сполна понял смысл пророческой фразы: «Я согласен бегать в табуне. Но не под седлом и без узды!» Пришлось, пришлось мне и побегать, и пострелять, и лишний раз убедиться, что война – называй ее хоть «справедливой», хоть «священной» - все же однозначно гадостная штука! И для защитников и для агрессоров.

Тут я невольно поморщился и потер слегка занывшее колено.
Рана давно заросла, но на плохую погоду моя многострадальная нога до сих пор реагирует. Ладно, это меньшее из зол. Случись пуля парой сантиметров ниже, мог бы и на протезе в фамильный замок приковылять.
Представив себе сию мелодраматичную картинку, я горько усмехнулся.
А как пригодилось бы  внезапное пробуждение чудесных способностей во время того, последнего боя! Вернее, после его окончания, когда мой отряд, отрезанный врагом от товарищей, безнадежно застрял посреди огромного мерзкого болота. Я бы вытащил за волосы из трясины себя и всех ребят!
Но проклятый дар так и не вышел из отключки. И я с хрипом и матюками тащился по пояс в черной жиже, неся на спине раненого друга.
Мы выжили. Проползли на карачках к своим позициям через вражеский тыл.

А там подоспело известие, что «владельцам» двух воюющих держав внезапно надоело «играть в солдатики», и они решили замириться. Не исключено, что для того, чтобы создать коалицию, и тем вернее напасть на третье государство. Только вот меня от таких игр уже тошнило! И старая рана все чаще давала о себе знать. Так что, получив положенную сумму денег от полкового казначея, я поехал назад по ликующей, пьющей и пускающей фейерверки в честь наступившего мира стране.

Я вернулся в опустевший дом, который когда-то считал родным. Чтобы ответить на тупые и вечные, как небо, вопросы, которые в один, далеко не прекрасный день, всегда приходят к человеку.
Кто я? И что мне делать в этом мире?
Я сунул руку в карман и достал копию  военного контракта. Черные буквы на желтоватой бумаге гласили, что оный документ подписал двадцативосьмилетний житель Ганновера, потомственный дворянин, Карл Себастьян Иероним фон…
Фамилию предка размыла случайная капля дождя.
Кстати, второе имя мне подарила влюбленная в музыку и ненавидевшая прусского завоевателя Фридриха Барбароссу бабушка. А так – почти готовая калька с имени предка…
Господи, как же мне надоела эта овеянная веками почтительность к основателю рода! Это восторженное придыхание, с которым тетушки произносили знаменитую фамилию! Эти вопросительные и печальные взгляды в мой адрес, которые я с детства привык чувствовать на расстоянии!

Хватит.  Пора перестать жалеть себя.  Если не удалось разобраться с двумя вопросами, попытайся хотя бы найти правильный ответ на третий. Итак! Что делать, если жизнь приелась?!

Пожав плечами, я встал и захотел выйти из зала с картинами, но споткнулся на пороге обо что-то твердое. Наклонился и поднял тяжелый, непонятно как очутившийся здесь потертый том.
Бабушкина кулинарная книга! Вот и ответ на  третий вопрос.
Все элементарно: если жизнь приелась, надо перестать есть ее под этим соусом. Пора поменять вкус. А заодно имя, улицу, город и век. Впрочем, последнее сделать проблематично. А вот написать свою страницу в поваренной книге жизни – запросто! Надо только снова уйти, чтобы увидеть то, чего никто не видел. Сделать свое блюдо! С одним или несколькими компонентами, не похожее ни на что.

Я снова бросил взгляд в зеркало и на этот раз подмигнул своему отражению.

- Какой интересный вкус! Что это?.. Не угадаете. Это я… Такая вот новая ягода…

  Потом рассмеялся над глупостью сказанного. И неожиданно почувствовал странную, окрыляющую легкость. В самом деле, как просто-то все оказалось! Отказаться от громкой фамилии. Встать спиной ко всем эпичным деяниям предков. И признать, что ты – это только ты. Со всеми достоинствами и недостатками. Другого такого на свете нет. А те, кто ищут в тебе сходства с кем-то там еще, и шепотом сетуют на отсутствие оного – могут смело отправляться лесом!
От внезапного открытия пьяняще закружилась голова.

Да вот же оно – долгожданное чувство свободы! Она открывается человеку в тот момент, когда ему безразлично, какое впечатление он должен производить. А путешествие тоже в какой-то мере освобождает. Ты едешь куда-то и буквально чувствуешь, как меняешься. Ты можешь стать любым для людей, которые увидят тебя всего один раз. И это называется свободой. Быть любым. Быть таким, каким хочется.