...когда я родился, мне было пятнадцать лет – мне до сих пор пятнадцать, хотя прошло уже три года, поэтому сестрица Дженни мне завидует – она-то родилась сорокалетней, а сейчас ей шестьдесят, и она недовольно ворчит, глядя, как я день-деньской рассекаю по городку на велосипеде, лазаю по крышам и высоким деревьям. Я говорю сестрице, что рано делать выводы, все может измениться в одночасье – может, завтра я проснусь дряхлым стариком, а она – юной девушкой, или вовсе девочкой. Сестрица сердится на меня, ворчит, что так не бывает, что стареют постепенно, и молодеют тоже постепенно – а сама каждый день подходит к зеркалу, посмотреть, не разгладились ли морщины, не началась ли долгожданная молодость, которая может и не начаться.

Дедушка ворчит, что я так легкомысленно прожигаю жизнь – я все понимаю, он вспоминает себя, он тоже родился пятнадцатилетним и пять лет прожигал жизнь – а потом начал неумолимо стареть, и умер через два года. Правда, через двадцать лет он снова родился, но дряхлым старцем – и это была уже не та жизнь, совсем не та. Дедушка вспоминает, сколько всего хотел сделать по молодости, но все откладывал, думал, успеет – да так ничего толком и не успел. Ему вторит и моя дочь – она родилась сразу шестидесятилетней и прожила всего год. Они все настаивают, чтобы я торопился что-нибудь сделать в этой жизни – но дело в том, что я не хочу ничего делать, меня устраивает то, что есть.

Почему-то мне кажется, что мне повезет, и я проживу в теле пятнадцатилетнего долго-долго – лет восемьдесят, не меньше. По крайней мере, я иногда вижу во сне себя через много лет, когда все так же рассекаю на велосипеде по городку, наслаждаюсь жизнью – и меня не опускает странное чувство, что я не успел сделать что-то очень важное, только теперь так и не разберусь, что же именно...