Пролог

Тишину разбил звонок. Я чётко услышал звон осколков. В дверь постучали.  

 – Это я, – донеслось снаружи.

Никому другому я бы не открыл, только себе.

Дверь распахнулась, и моя рука дернулась для пожатия. Встречного движения не произошло. Ясно. Надо было хотя бы одеться.

Можно все отрицать. Но отрицалово – это не выход. Я родился с чистыми коленями. Синие звёзды зажглись уже здесь.

Все члены застывшей фигуры не двигались, кроме одного. В нём блеснула слезинка. Я глядел спокойно. В голове дул сквозняк. Я всегда знал, что так будет, но отгонял это знание.

Бесстрастный внутренний голос сообщил:

– У тебя на душе противно, потому что там прорвало отстойник, и теперь отовсюду капает. Почему дрожат ноги – не знаю.

Я знал, почему дрожали ноги, страшно захотелось сесть. Я набрал знакомому судье.

Говорить было не о чем. Он знал, что делать, а я знал, кто виноват.

Глава первая – она же последняя

С оружием к вождю нельзя. Лук пришлось оставить в шалаше. Повесил его рядом с чесноком. Энт отряхнул китель, достал из-под матраца отутюженные своим весом брюки и вставил пружину в фуражку с зелёным околышком. Долго шаря по сухим веткам, Энт пытался куда-нибудь приладить дужку от замка. Заперев шалаш, он двинулся на шум толпы.

Стараясь не сбиваться, мысленно повторял команды: «Левый, левый, раз, два, три».

Босые ноги приятно охлаждались, погружаясь в весеннюю грязь.

«Левый, левый. Тяни носок»,– руководил движением мозг.

Где-то на подходе к замку князя Энту надоело тянуть носок, и он его выбросил.

Увидев на площади перед хоромами князя обезумевшую толпу, Энт прибавил шагу. Из вчерашних газет было известно, что князь раздаёт своё имущество бедным. Дошла очередь до дырявого полинялого ковра с оленятами.

Энт мечтал о коврике в шалаше. Тёплый взгляд оленей навевал в душе тоску по прошлой жизни. Журчание горного ручья, рядом с которым паслись животные, успокаивало нервы. Бахрома по периметру ложилась бальзамом на печень. Лишь большая дырка на ткани слегка омрачала безысходностью, но и это можно было пережить.

Замок князя поражал цыганским ренессансом. Двухэтажная крепость с резными башнями по периметру радовала глаз. Два гипсовых льва с обломанными гривами грозно подняли лапы по бокам лестницы. Баба с веслом охраняла вход в жилище. Залапанная грязными пальцами грудь с вожделением смотрела на собравшуюся толпу. Завершал архитектурный ансамбль памятник Венере Милосской. Долго рассматривая женские культи, князь решил устранить несправедливость и обломал даме ноги. Решив поставить на изваянии окончательную точку, неизвестный художник накарябал углём на четвертованном теле неприличное слово.

Двери замка распахнулись, и перед народом предстал князь. На плечи был наброшен парчовый халат с вышитыми на чёрном фоне красными драконами. Голову украшал голубой берет с плюмажем из фазаньих перьев. Сафьяновые сапоги блестели. Расписные шаровары пестрели зелёным бархатом. По волосатой груди, зарываясь в голубые волны, скользил крейсер Варяг. Почесав Варягу правый борт, князь поднял руку. Челядь замолкла. Из дыры подмышкой сверлил настороженный взгляд. Рядом с татуировкой в виде большого глаза синела наколотая дрель.

– Разреши слово молвить, добрейший князь,– пловец по кличке Рыжий помахал князю купальником.– Взял у шалунов на границе. Плавают как торпеды! – Рыжий вывел из толпы женщину и ребёнка.– Синхронисты, мать их.

Энту шалунья не понравилась. Она чем-то напоминала скульптуру бабы с веслом. Вот только чем, Энт сообразить не мог.

– Ты глянь,– продолжал хвалиться Рыжий, крутя во все стороны женщину,– руки как вёсла. Побрить, отрезать лишнее и вот тебе ещё одна Венера.

При слове «отрезать» женщина притянула к себе малыша.

– Покажи мальчика,– суровый вид князя смутил незнакомку. Она поправила леопардовый купальник и сбросила с ребёнка капюшон.

Толпа ахнула. Передние ряды дрогнули. Старушку с кошкой на плече вырвало. Обнаружив в блевотине остатки кошачьих консервов, питомец с презрением смотрел на хозяйку. Шамкая проклятья беззубым ртом, старуха, оголяя ноги, вытирала рот длинной чёрной юбкой. Теперь толпу штормило от высохших ног старухи.

Тем, кто стоял слева от входа, показалось, что мальцу лет семьдесят. Тем, кто глазел справа – года четыре. Узкий лоб под прямым углом переходил в затылок. Переносица, вдавленная в уголки рта, пузырилась слюной. Маленькие поросячьи глазки утонули в толстых складках ушей.

– Князь,– шалунья загородила собой малыша,– это сибирский клещ.

– Да ладно,– добрый князь улыбался, накручивая бороду на палец,– а я думал ребёнок.

– В чём сила, брат? – неожиданно задал вопрос князю мальчуган. Пузырь из слюны раздулся до размеров воздушного шарика. Малыш вытащил откуда-то корявую руку и длинным чёрным ногтём на мизинце ткнул в шар.

От громкого хлопка князь вздрогнул:

– Крокодил Гена тебе брат,– князь выругался. Сминая лоб в гармошку, брови князя поползли вверх. Увидав, как гипсовая баба опускает для размаха весло, брови, дали заднюю и, перепрыгивая через ступени, вновь приземлились на лбу хозяина.– Рыжий, отвези эту тварь в лес.

– Не надо-о-о-о, князь,– зашумел лес. Заскрипели стройные высокие тополя, закачали отрицательно белыми пушистыми верхушками.

Толпа расступилась и теперь пришла очередь удивляться Энту.

– Максимка! – непроизвольно вырвалось у пловца. Энт вдруг чётко увидел перед собой арену, усыпанную опилками, и почувствовал запах конского навоза. Он вспомнил, где видел Максимку. В цирке лилипутов Максимка имел сольный номер. Выпивая перед выступлением ведро мыльного раствора, под аплодисменты зрителей малыш выдувал из носа пузыри любой конфигурации.

Проснулось забытое чувство омерзения, он ни как не мог понять, почему при отсутствии лошадей, в цирке всегда воняло конюшней? Плечи передёрнулись, по спине словно проползла мокрица.

Энт знал историю малыша. Максимке было тридцать восемь лет. Он работал сварщиком на крымском мосту. Когда забивали сваи, Макс не удержался и упал в воду. Его выловили где-то на севере и отдали в детдом. С этого дня у Максимки началась новая жизнь.

Смотря на рядом стоящую с Максимкой шалунью, Энт понял, как получилось, что мать моложе ребёнка на двадцать лет.

– Добрый князь, мой сын не заразен, я не стала такой же! – шалунья закрыла ребёнка собой.– Пощадите!

Тонкие пальцы шалуньи гладили сальные складки ушей, пытаясь нащупать глаза ребёнка.

– Нельзя их оставлять в живых,– поддержала князя толпа,– в лес.

– Да что вы всё заладили в лес, в лес,– захлопал мохнатыми ветками сосновый бор,– у нас тут свой цирк. Нам бы дятлов или пожарников.

– Угу-у-у,– хлопая крыльями, подтвердили совы.

– А что, Рыжий,– князь медленно ступал вниз по лестнице,– слабо из мальца дятла сделать?

Рыжий порылся в сумке и достал пассатижи. Долго всматривался в лицо малыша:

– Где же у него нос? – Рыжий впустую щёлкал инструментом. – Князь, не вели казнить. Проще из него пожарника сделать.

Малыш снова начал надувать соплю. Где-то между ухом и затылком чуть приоткрылась щель, и оттуда стала появляться фиолетовая сфера. Весеннее солнце играло бликами, оставляя на стенках пузыря небесной красоты радугу.

 «Чернила пил»,– увидев заляпанные синими пятнами руки малыша, подумал Энт и тут же поймал взгляд шалуньи.

Огромные чуть косые глаза поражали глубиной, затягивали в омут чувственности, а там утопшего добивали веслом баба с белыми заляпанными грязью титьками и разрывали в клочья гипсовые львы. Напряжённое лицо, решительный взгляд, прикушенное плечо. Ниже – скромное декольте купальника над не скромным содержанием и теребящие ухи мальчика нервные пальцы. 

Это без сомнения была Алина. Энт вспомнил встречу с ней перед свадьбой брата. Алина выходила замуж за Ярослава. Убежав с девичника, внезапно появилась в шалаше Энта.

– Я ненадолго,– прильнув к Энту, сказала Алина,– такси ждёт.

Энт чётко услышал ржание лошадей и скрип сбруи.

– Ты один?

Окинув отупевшим взором шалаш, Энт кивнул.

Они стояли во тьме прихожей. Ни один не захотел включить свет. Оба знали, выключатель висел для красоты. Изобретателя электричества ещё вынашивали в планах родители.

– Ты кого-то ждёшь? – упал следующий вопрос.

Подняв с земли разлетевшиеся буквы, Энт отрицательно покачал головой. Взгляды, застрявшие друг в друге, шевелили старые, а у Энта ещё и новые чувства. Что-то поплыло перед глазами. Алина пыталась поймать это что-то руками, но всякий раз оно ускользало.

Энт прижал Алину к себе. Внезапно впитанная телом фигурка высвободилась, на ладонь Энта лег квадратик из фольги, где прощупывалось мягкое кольцо. Прикоснувшись кончиками пальцев к кружку, Энт почувствовал какие-то знаки, проколотые иголкой. «Откуда она знает шрифт Брайля? – мелькнуло в голове Энта.– Что же тут написано? – нащупав первую букву, он вспомнил,– это же «П». Дальше «роверено». Электроникой»,– догадался пловец.   

Слова больше не требовались. Пока вынутое из фольги раскатывалось, подхваченное снизу платье взмыло к голове. Одной ладонью Алина уперлась в потолок, второй в землю. Левой ногой она придерживала дверь шалаша, а правой отгоняла назойливую муху.

Энту открылось ничем не прикрытое чудо, о котором грезилось, но о реальности которого даже не мечталось. Прильнув кишками к мозолям, на женской стопе шевелилась муха. Насекомое с ужасом смотрело на свои размазанные внутренности. Наконец-то Алина убила муху, которая всю неделю не давала Энту спать. В выпученных глазах цокотухи отражалось счастливое лицо победителя.

– В шалаше ты ангел,– обернувшись, насколько позволила анатомия, Алина на миг закатила глаза, насколько позволила черепная коробка,– и бес. Когда мы вместе, я кричу, я рву простыни и царапаю мебель.

Энт, не мог понять о каких простынях, и какой мебели говорила Алина? Ведь у него в шалаше из мебели и пастельного белья была только циновка и навесной замок с матрацем.

Он попытался уточнить, но Алина взбрыкнула и отвернула лицо. К ногам Энта упало несколько саморезов. Её поза как бы проиллюстрировала: «Не надо бабушку лохматить».

– Чью бабушку? – шумно дыша, выпихнул Энт.

«Бабушкина» поза снесла последние барьеры, шалаш сотрясло рычание, перешедшее в вой дикого опустошения…

Энта вывела из стопора старуха с кошкой.

– Ты што ж, касатик, штаны-то спустил? Прикрой срамоту, пока князь не заметил.

Чтобы утихомирить толпу, князь вновь показал дрель с глазом.

– Если лес не принимает уродцев,– в глазах князя сверкнул огонёк,– отдадим их пчеловолкам.– Приложив ладонь ко лбу, князь кого-то высматривал в небе.– У них как раз сегодня пчелосвадьба.

Где-то за горизонтом, сквозь мерное жужжание и вой доносились обрывки песни: «Ах эта … пчелосвадьба… пчелосвадьба… пела … плясала…».

Народ в толпе притих. Ещё теплилось в памяти стариков празднование «Дня Пчеловолка». Существ, вобравших в себя свойства пчёл, людей и волков. Волосатые тела с загребущими конечностями, волчьей пастью и хитиновым мохнатым хоботком из которого капал мёд, построили перед замком князя огромный улей.

В глубине улья гуляла свадьба. Одинокую самку, позволившую добраться до себя не предлагавшему стать парой самцу, окружила быстро сменявшаяся свора. Самка огрызалась, пыталась вырваться, скулила, пугала прокурором. Поздно. До князя доносились всё новые подчиняющие рыки, заканчивающиеся утробным рычанием. Низкий «ранг» невесты не позволял князю вмешаться.

– Не-е-т! – прижав к себе малыша, шалунья умоляюще посмотрела на князя.– Лучше в лес. У мальчика на мёд аллергия!

– Лучше к пчеловолкам,– загремела сухостоем берёзовая роща.– Не губи, князь! Весь сок туристы высосали.

В ту же секунду перистые облака на небе раздвинулись, и с громким рокотом на поляну перед замком приземлилось странное существо.

 Когда улеглась пыль, перед княжьим людом стоял вожак пчеловолков. На мощных, покрытых жестким мехом человеческих конечностях играли выпуклые мышцы. Вытянутая пасть делала череп похожим на волчий. Две пары прозрачных крыльев собрались в гармошку и спрятались за спиной.

С приближением тяжелого, как чугунный мост через Волгу, липкого взгляда, грудь шалуньи сдавило томным предчувствием. Вожака в пчелино-волчьем оскале озиравшего толпу, не заинтересовала облепленная детёнышами пловчиха с мощным выменем и большим тазом. Обошёл стороной он и даму с детской ванной. Перескакнул потрёпанных затасканных искусительниц. Не обратил внимание даже на бабку с кошкой. Жёсткий взор буравил пловцов насквозь. Медленно прожаривая, словно шашлык на вертеле, продолжая наслаждаться властью, вожак остановил взгляд на радостно откликнувшемся старом пловце.

Рыжий, мог только мечтать о том, что вожак пчеловолков выберет его. Заросшие жёлтыми мозолями ступни побежали на зов. Ликующе виляя тылом, Рыжий кинулся в пляс. Старческие суставы стонали под внезапно проснувшейся прытью. Руками стелясь почти на локтях, он развернулся и, елозя по камням усохшими конусами, пошёл на голос. Глазки донельзя вывернутого лица заискивающе глядели назад-вверх и влево. Вздёрнулась как можно выше угловато-крепенькая задняя выпуклость. Передняя, опустилась ещё ниже. Высохшее тело старика, опоясанное лишь плавками, звенело, словно натянутая струна.

– Рыжий,– вожак пчеловолков радостно засучил конечностями–тумбами уходящих вниз мощных ног,– давай «Тучи».

 Рыжий ждал штурма, даже дно впалого живота подалось навстречу, но получил пинок. Небольшое тельце пловца с жалобным скулежом отлетело на несколько метров и запело:

– Тучи, тучи, а тучи как лю…– но, увидев злой взгляд пчеловолка, исправился,– как пчелово-о-о-олки, – зычно завыл старый.

От недовольного рёва вождя пчеловолков сотряслись стены замка. Рыжий, думая, что не вытянул последнее ля, схватился за сердце. Только вошедший в раж, начавший хлопать народ, оторопел. Заплакали дети. Громыхнул медный таз, выскользнувший из рук дородной пловчихи.

Звериный рык смолк, морда пчеловолка вновь ищуще поднялась. Зашевелились ноздри. Обильная слюна потекла по лохматой груди. Крылья за спиной слегка расправились и тут же сложились. Двигаясь медленно, словно вокруг своего стада, он остановился. Волчеподобная рожа с любопытством уставилась на шалунью.

 – Тома? – в звериных глазах проснулось любопытство. Шалунья была более мягкой, более сочной, более сдобной и соблазнительной, чем Рыжий. Понятно, почему вожак передумал.

– Чапа? – шалунья часто задышала. Грудь, слегка прикрытая леопардовой материей, заходила ходуном.– Откуда ты здесь? Опять командировка? – взгляд шалуньи опустился ниже. На конце мохнатого хоботка блеснула капелька мёда. Шалунья нежно провела пальчиком по хоботку и сняла капельку. Облизнувшись, она открыла рот и намазала мёдом кончик языка: – Липовый.

– Не угадала,– пчеловолка было не узнать. Из кармашка в крыле вожак достал расчёску и пригладил колтуны на мощной груди.– Гречишный.

Бабка с кошаком протянула Томе пустую трёхлитровую банку: – Набери, касатушка. Когда ещё такой хобот увижу.

По толпе пробежал одобрительный ропот. Князь потёр ладони. Львы у лестницы опустили лапы. Огромная белая баба погрозила кому-то веслом.

Тома встала на колени и принялась сдаивать с хоботка мёд. Мохнатая хитиновая шкурка приятно скользила в нежных руках шалуньи. Пчеловолк больше не ревел, лишь слегка перекошенной от счастья пастью тихонечко попискивал. У Томы перед глазами проплывала вся её жизнь. Лысая голова Энта с шалашом в Разливе, детдом в Сыктывкаре, где ей всучили Максимку, командировочный пчеловолк в гостинице «Дербент».

Капли мёда, сливаясь и растекаясь по дну банки, наполняли пустую тару вместе с Томиной жизнью смыслом.

«Уж лучше к пчеловолку в Дербент, чем в лес»,– подумала шалунья и, лизнув медку, вслух добавила: – Никакой ни гречишный. С расторопшей.