Пока я пробирался через чащу, кругом совсем стемнело. К счастью, ночи нынче были светлые. Освещенный серебристой луной, лес жил своей таинственной  жизнью, а я шел по знакомой тропинке, машинально перешагивая через коряги  и продолжая при этом думать о своем. Нет, Диодора я одного не брошу! Неизвестно, кто и когда к нам еще из этой странной деревни пожалует. А вдруг лихого человека судьба занесет? Хозяин хоть и знатный колдун, не чета мне, а все же и ему порой подмога требуется. Да и к тому же долг, как говорится, платежом красен. А я, как ни крути, Диодору жизнью обязан. Это я  сразу вразумел, хоть колдун меня совсем малолетком из деревни увел.

  Тропинка вильнула в сторону. Сияющие зеленым светом огоньки сорвались с раскидистого куста и закружились в воздухе. Я усмехнулся и подставил светлякам ладонь. Тотчас несколько светящихся букашек доверчиво опустились на нее и вспыхнули еще ярче. Гм! А вот бы Маше в косу да такое украшение? Хотя она визжать, поди, бросилась бы. Чай не изумруды с брильянтами ведь, а жуки обычные, пускай и красивые.

Я отчего-то представил, что иду с девушкой по ночному лесу. Она снова робко жмется ко мне, а я успокаивающе обнимаю ее за плечи. Тропа становится шире, но мы держимся рядом, ровно по узенькой идем. Маша доверчиво смотрит на меня, лунный свет играет бликами в ее больших глазах. Но тут наш небесный светильник накрывает большое облако…

Туча и впрямь закрыла луну, и я споткнулся посреди дороги, чуть носом не полетел. Дурацкие грезы разом выскочили из головы. А светляки почему-то не улетели. Так и продолжали княжеским обручьем оплетать мое запястье. Да уж! Прав был Диодор! Из всего лесного колдовства  лучше мне удается со зверьем всяким договариваться. Причем иногда и без слов. Эхе-хе! А ведь восемь лет назад я на этом-то и «погорел». Тьфу! Все забываю, что не восемь, а двести восемь.
Облако, скрывшее луну, все никак не хотело уплывать.

Я пошарился в темноте, решил, что падать больше не хочу, и сел прямо посреди тропы. Светляки, наконец-то, разлетелись по своим букашкиным делам. А непрошеные воспоминания сами почему-то полезли в голову.

Было мне тогда годов восемь, не более. И остался я  в ту пору круглым сиротой. Отца с матерью унесла лихоманка, прокатившаяся в одночасье через наши края. Староста покумекал, да и пристроил хилого мальчонку в подпаски к деду Евсеичу. В пастухи у нас, как заведено, всегда выбирали человека безземельного, к крестьянскому труду по слабости здоровья неспособного. Но при том негласно считалось, что ежели человек такой  телом немощен, то, стало быть, разумом силен да еще владеет некой необъяснимой силой. Той что позволяет ему и стадо в покорности держать,  и от всяких бед и напастей его охранять.

Не знаю, была ли у Евсеича такая сила. Но пастушеский заговор он читал каждый раз перед выгоном скотины на пастбище. По старости дед был глуховат. Думал, что говорит заклинание шепотом, а сам твердил его чуть ли не в полный голос. Ну, я словеса те и запомнил. Опять же на свою дурную голову.
В подпасках мне поначалу жилось не худо. Хоть дома у нас с Евсеичем своего не было, и ночевали мы каждый раз у разных хозяев. Но сердобольные тетушки сиротинку, то есть меня, жалели и за столом частенько норовили подсунуть кусок послаще. Опять же – кто рубашонку зашьет, кто почти новые лапти отдаст. Словом, жить как-то можно было. Кабы не тот случай с волком. Началось все, впрочем,  с коров. В нашей Макаровке все буренки, как на подбор, были норовистые и бодливые. Да к тому же дурные, словно белены налопавшиеся! То и дело норовили с выгона разбежаться и податься кто в лес, кто в овраги. А в лесу, ясно дело, серые разбойники наших дур рогатых аккурат поджидали! Евсеич рассказывал, что в молодости не раз  бывал побитым  за то, что коров упускал. Только как я у него стал подпаском, так все и изменилось.
Не знаю, как так у меня выходило, а только буренки меня, малолетку, слушались больше, чем старого пастуха, и даже, чем своих хозяек. То ли я разговаривал с ними ласковей, то ли им моя свирелька немудрящая нравилась, но разбегаться коровки перестали. Чему крестьяне макаровские были несказанно рады! А особенно старый пастух доволен был, что работы ему убавилось.
И вот однажды сидел я у края леса, наигрывал на свирельке, а коровы на лугу паслись. Евсеич же дремал, по обыкновению, под кустом, из туеска хлебнув. Вот играю я  и вдруг чую чей-то взгляд! Тяжелый такой, ровно нечеловеческий. Обернулся я – и точно! Вышел из леса здоровенный волчара, а чуть поодаль еще два – поменьше.
Руки, ноги у меня враз отнялись, свирелька на траву выпала. Что делать?! В деревню бежать? Так ведь все равно погибнут буренушки! Деду одному их не отбить, а мне даже кнут его поднять не под силу!
Тут волк, ничуть не боясь, подошел ко мне совсем близко… И меня словно сила какая неведомая меня с места сорвала! Враз пастушеский заговор вспомнился!
И сказал я, громко и ясно, глядя прямо в золотые волчьи глаза:

- Стоит двор да на семи столбах. Около двора железный тын высотой в сто аршин. Через тот тын птице не перелететь, зверю люту не перескочить, человеку лихому не перелезть! Ступай ты, волк, да за широкий дол, да в зеленый лес, да за край небес. Там добычу порыщи, поищи, а моих коровушек не тронь!

  Волк застыл на мгновенье, а потом развернулся и словно знак своим серым братцам подал. Все трое в лес рванули и с глаз исчезли. А я без памяти на землю повалился. И показалось мне, будто я огромную глыбу каменную на плечах держал, а теперь скинул.

Евсеичу я потом про чудо этакое рассказал, а он велел язык за зубами держать. Но, как оказалось, зря велел. Потому что «беседу» мою с волками видел Минька – старостин сыночек. Ну, папаша ему ничего не сказал, а сам запомнил, конечно.
Тут новая напасть на нашу деревню навалилась! Стали коровки в одночасье хиреть да болеть. А как одной, другой, третьей не стало – тут-то мне односельчане и припомнили колдовские дела на выгоне. Ох, что было! Половина деревни на меня да на деда с дрекольем поперла. Другие по домам разбежались. То ли моих чар испугались, то ли не хотели видеть, как мальчонку вот-вот загубят, а вступиться боялись.
Да ведь и пропал бы я ни за грош, если б не появился посреди деревенской улицы сам Диодор Епифанович собственной персоной! Явился, как с неба упал, напыжился, бороду распушил, глазищами полыхнул. И призвал деревенских к ответу. Мол, за что старого да малого окружили и дубинками над их головушками машете?!

А как те поведали обо всем, взял меня Диодор крепко за руку и сказал:

- Я, колдун великий, так повелеваю! Деда старого – отпустить! Ни в чем его вины тут нет! Отрока сего я к себе в ученики забираю. Ибо чую в нем силу родную, колдовскую! По моему слову, коровы ваши отныне болеть не будут.

А ежели посмеете супротив меня что сотворить – нашлю град на поля ваши, и останетесь, дурни безмозглые, зиму голодать!

  Мужики дубинки побросали и на колени с перепугу грохнулись. А мой будущий хозяин лишь ногой о землю топнул. Тут мы с ним то ли провалились, то ли вознеслись, а только очухался я возле той самой избушки, посреди леса. Где и живу теперь, не тужу. На самом деле, никакой колдовской науке Диодор меня учить не стал. Я у него все больше по хозяйственной части помощник: дров наколоть или там  огород полить. У меня с огородом и так – свои отношения. Стоит мне рассаде ласковые слова пошептать – так тут же в рост идет, и хворь к ней никакая не цепляется. И с огнем я разговаривать умею – так  что двумя поленьями могу всю избу жарко натопить. А по елкам скакать да комаров пугать – не мое дело…

  Сонное облако, наконец-то, отлепилось от луны. Серебряный свет  потоком хлынул в чащу.
Я встал, отряхнул штаны и двинулся дальше. Сколько прошлое не вспоминай, жить-то все равно сегодняшним днем надо. Да и о будущем думать. А оно у нас какое-то мутное вырисовывается. Двести годов в глуши сиднем просидели, неужто еще двести также прокукуем?
Когда я вернулся, хозяин ни о чем меня спрашивать не стал – ни про ягоду, ни про Машу. Только вздохнул с явным облегчением  и спать пошел. Испугался, что я не вернусь, что ли? Ладно, посмотрим – что он мне утром скажет…

Диодор давно спал на любимой печке, а я все ворочался на лавке. Потому как не успевал я глаза закрыть, на меня тут же норовили наехать всякие чудовища «механические». А еще я переживал – добралась ли Маша до дому на этой своей электричке? И пытался заодно понять – что же нам с хозяином с лесом делать? Ведь деревня-то нынешняя от нас совсем близко – и ну, как из нее в гости всякие люди полезут? Хорошие они али нет – это второй вопрос. И того хватило, что я ту поляну, на которой книжку любимую нашел, после нашествия «туристов» два дня убирал. Они после себя мусора оставили – гору! Можно подумать, что там войско целое ночевало! Пришлось яму рыть – да все отходы закапывать. Да еще и не все, видать, нашел – раз Маша в кустах «кед» какой-то обнаружила…

А загадят люди лес – исчезнут и его обитатели. А мы с хозяином – тоже вроде лесные жители. Нам-то куда деваться? А ведь нам надо совсем немного: чтобы тишина на сердце была, под ногами клочок луга, над головой кусочек неба синего да вокруг птички разные…

Тут в мою уже гудящую от разных дум голову пришла такая мысль, что меня в одночасье чуть с лавки не снесло! Это что же получается? Чары Диодоровы спали, стало быть, время у нас теперь вновь своим ходом побежит? И за летушком теплым вслед осень сырая придет, а там и зима лютая?!

Ничего себе, спасибо за новости! А у нас ни дров толком не запасено, ни одежи теплой нет. Выходит, надо из глуши выбираться и на ярмарку деревенскую идти за валенками да за зипунами. А на какие шиши мы все это покупать будем? Да и где та ярмарка в новой-то деревне?
 Словом, заснуть я уже не смог и проворочался на узкой лавке до утра. Только с первыми лучами рассвета кое-как сомкнул глаза. Проспал, как мне показалось, всего минуту, а когда вскочил, день уже был в разгаре. Хмурый и надутый Диодор, которому самому, похоже, пришлось кормить и выгонять на озеро уток, молча поставил передо мной чугун со вчерашней кашей.
Поглядев, как я с виноватым видом ковыряюсь в миске, хозяин хмыкнул, хлопнул узловатой ладонью по столу и нетерпеливо крикнул:

- Ну, чаво, так и будем в молчанку играть?

  Я растерянно  взглянул на него. Диодор пояснил:

- Али мне не антиресно, где ты с девкой вчера был да что там видел? Поди, за двести годов на Руси-то мно-ого что изменилось!

- Не то слово, Диодор Епифанович, - вздохнул я.

  Отложил ложку и принялся рассказывать о своем недавнем путешествии. Пока я говорил, колдун заметно менялся в лице. То и дело почесывал бороду и таращил в изумлении глаза. К концу моего рассказа он  совсем разволновался. Забегал по избе, гулко топая и выкрикивая:

- Охтимнеченьки! Да и что ж такое в мире делается?! Да и куды ж мы катимся?! Люд честной на железных чудищах разъезжает! Во деревне белокаменные палаты стоят! А про нас-то, про силу древнюю нечистую, выходит, все-то и позабыли? Ну, я ентого так не оставлю!

  Диодор  остановился и гневно помахал в воздухе кулаком.

- Ишь чаво удумали! Колдунов великих не почитать! Вот я в енту деревню-то и заявлюсь! И не погляжу, что там сто дворов нынче и все золотом крыты! Всех напугаю до дрожи! Я себя уважать-то заставлю! О, буйный я и темный колдун! Нет древней и опасней лиходея! Короче, собирайся, Данька, идем в твою Макаровку! А то, ишь, распоясались!..

  Спорить с Диодором, когда он этак расходился, было бесполезно. Я молча кивнул и принялся завязывать лапти. Хотя, честно говоря, представить себе не мог, чем лесной колдун собирается напугать тех, кого чудища механические слушаются? Но решил, что разберемся с этим на месте.
Пока мы шли по лесу к странной дороге под названием «шоссе», хозяин бурчал, не умолкая. Но только лишь мы  вышли на прямой, как стрела, тракт, Диодор хмыкнул, булькнул, подавившись очередным ругательством и замолчал. Поковырял лаптем твердое покрытие дороги, совсем  как я в прошлый раз, и сердито бормотнул:

- Тьфу, понаделали тут незнамо чего! А где ж чудища твои ездовые?

- Погодите, чуток, сейчас появятся.

  И правда! Не прошло и пары мгновений, как издалека донесся до нас истошный рев. Узкое и длинное страшилище красного цвета, выдохнув клуб смрадного синеватого дыма, остановилось почти что рядом.
Справедливости ради следует отметить, что мой хозяин  при виде такой жути не дрогнул. Побледнел лишь немного и сделал шаг назад, крепко сжав мою руку. Из-за ветвей нависшего над дорогой куста нам было хорошо видно, как на боку чудовища открылась дырка, и оттуда вылезла чудного вида тетка. В штанах, как у Маши, какой-то блестючей рубашке, диковинных, должно быть сафьяновых, как у боярышни, сапогах, и огромной, круглой, точно  колесо, шляпе.

Тетка повертела головой, едва не уронив шляпу и громко осведомилась:

- Простите, а дорога на Тридевятое царство – здесь?

  Хозяин бросил на меня торжествующий взгляд. Мол, говорил же я тебе, что люд простой на Руси не изменился. Все так же в сказки старые верит  да волшебные царства ищет.
Колдун, приосанившись, вылез из за куста.

- Ну, допустим – здесь, – важно сказал он. - А тебе-то, молодка, чего тут надобно? Дела пытаешь аль от дела лытаешь?

  Увидев Диодора тетка аж руками всплеснула:

- Вас-то мне и надобно, многоуважаемый! Как, однако, приятно, что вы изволили встретить нас лично! Вместе со своим юным помощником.

  Она шагнула к колдуну так стремительно, что тот чуть снова не попятился. Нависая над Диодором, словно  елка над болотной кочкой, тетка в басурманской шляпе  почтительно произнесла:

- Ведь именно вы – хозяин Тридевятого царства, я правильно поняла?

  Колдун кивнул так величественно, как только мог:

- Аз есмь, молодушка! Ну, говори, зачем в мои края пожаловала?

  Никакого царства тут, конечно, и в помине не было! Но, видно уж очень моему хозяину понравилось этакое название.
Вместо ответа незнакомка весело захихикала:

- Ах, как вы интересно выражаетесь! Ну да, меня предупреждали, что тут все устроено  в уникальном архаичном стиле. Начиная от одежды и заканчивая манерой речи. А нашему мальчику это ведь только на пользу пойдет, не правда ли?

  И она позвала кого-то притворно ласковым, тягучим голосом:

- Иван Сергеевич! Ванечка, дорогой, выйдите, пожалуйста. Мы приехали.