Обычно он давал мне время нареветься, как следует, а потом, как ни в чем не бывало, приглашал к столу или занимал какой-то беседой.

Но в этот раз, он ворвался ко мне в комнату, сдернул с кровати, наскоро вытер мои мокрые щеки рукавом  мантии и довольно сердито заявил:

- Гай, мой мальчик, от слез слабеет сердце, а когда я вижу, как ты плачешь, то мне и вовсе помереть хочется! Но я догадываюсь, что тебя так мучает!

  Он проницательно взглянул  на меня своими яркими глазами и торжественно заявил:

- Тебе кажется, что весь мир – холоден и жесток, а ты в нем – одинокая, затерянная пылинка?

  Я растерянно кивнул и добавил:

- Вы только не сердитесь, дядя Бартоломеус. Я очень вас люблю и знаю, сколько вы для меня сделали.

- Сколько, сколько… - заворчал он. - Мы что – в лавке у менялы, чтобы вот этак считаться? Послушай, Гай, каждому человеку порою кажется, что он безмерно одинок. Но сейчас я покажу тебе кое-что, и ты убедишься, что это не так.

 Он с неожиданной силой схватил меня за руку и потащил вверх по лестнице. На самую вершину главной башни замка, куда я еще ни разу не поднимался. Ученый несся рысью, как мальчишка, перескакивая с одной ступеньки на другую, я еле-еле поспевал за ним. Потом он толкнул тяжелую дверь и впихнул меня в маленькую комнату с круглым люком на потолке. Под люком был пристроен небольшой балкончик, а на нем на трех ножках стояла загадочная медная труба. Был уже поздний вечер, переходящий в ночь, и за узкими башенными окошками клубилась синяя темнота.

- Теперь идем наверх! – скомандовал ученый и первым вступил на тонкую винтовую лестницу, ведущую на балкон. Добравшись до верха, Бартоломеус сразу же  открыл люк.

- Я тут нарочно половину черепицы на крыше башни разобрал, - с каким-то мальчишеским хвастовством заявил он. – Чтоб наблюдения было удобнее вести.

А ну-ка, закрой глаза!

  Я послушно зажмурился. Ученый заскрипел и застучал чем-то. Потом к моему лицу придвинулось что-то круглое и холодное.

- Открой один глаз и смотри, - загадочным шепотом, приказал Бартоломеус.

- Только не верти телескоп, чтоб настройку не сбить. Убери лучше руки за спину!

  С бьющимся от непонятного волнения сердцем, я взглянул в подставленную медную трубу. И увидел серебряную вуаль, упавшую на темный бархат. А потом понял, что передо мной – ночное небо со звездами. Только так  близко я их еще никогда не видел.
Звезды горели и мигали. Они играли серебристо-синими, солнечно-желтыми и огненно-красными лучами. Мне казалось, что они смеются и перешептываются, глядя на меня. Серьезно, в тот миг я совершенно ясно ощущал, что это не я рассматриваю звезды, а они глядят на меня сверху вниз. Но не надменно, а с интересом и еще с капелькой дружеского сочувствия. Их было великое множество! Некоторые стояли совсем рядом, соединяясь в причудливые узоры, другие были далеко друг от друга, но и тогда, как чудилось мне, умудрялись перебрасываться теплыми словами через холодную черную бездну. А иногда сквозь все это пылающее великолепие стремительно проносились падающие или летящие светила. Они вспыхивали, оставляя огненный след, и исчезали где-то в невообразимой дали.

- Теперь ты понял, сынок? – раздался над ухом знакомый голос, и я вздрогнул, совсем забыв и об ученом, и о том, зачем он привел меня сюда.

  С трудом оторвавшись от телескопа, я посмотрел на Бартоломеуса, чувствуя, как на моих губах  впервые за много дней  появляется слабая, но ясная улыбка.

- Да, Гай, ты все отлично понял, - кивнул ученый, положив мне руку на плечо. - Тот, кто однажды видел это, больше никогда не будет одинок. Ведь у него теперь есть звезды – сотни миллионов верных сияющих друзей.

- Да, – потрясенно прошептал я. – А еще у меня есть вы – волшебник и повелитель этих звезд…

- А вот этих слов лучше не произносить! – вскинулся «повелитель». - У нашего герцога к волшебникам отношение известное! В один миг на костер отправит. Так что, если я тебе дорог,  помалкивай о нашей тайной обсерватории.

  Я грустно улыбнулся.

- Разумеется, дядюшка Бартоломеус! Можете не беспокоиться. Я все равно нигде не бываю. К тому же, после болезни мне стало трудно разговаривать.

- Вот и молчи. Если кого-то занесет в замок – пусть думают, что ты – немой. Кстати, я тут недавно рылся в семейных бумагах. И обнаружил, что у меня был племянник – Габриэль Бартоломеус. Если бы он не умер в младенчестве, то был бы приблизительно одних лет с тобой. Так что при посторонних, если таковые вдруг случатся, я стану звать тебя Габриэлем. А про то, что ты – Гай, мы на всякий случай забудем.

- А как же лекарь? – с опаской спросил я. – Ведь он-то знает, что я вам не родня?

- Лекарь отправился в столицу искать лучшей жизни. Наш герцог затевает новую войну – так что работы у эскулапа будет много.

- А почему вы сказали – «обнаружил»? Разве вы не знали, что действительно стали дядей?

- Видишь ли, мой мальчик, мне пришлось уехать из замка много лет назад. Моей странной тяги к знаниям здесь не одобряли. Родня противилась. Считала, что негоже аристократу просиживать штаны на лекциях  рядом с простолюдинами. Вот я и жил, как отрезанный ломоть, пока университет не закрыли. Вернулся домой,  – а тут, кроме Альмы, никого и нет: кто - разъехался, кто - от эпидемии какой-то вымер. Так и вышло, что я вернулся в пустое гнездо. И  благодарен судьбе за то, что она послала мне тебя. В трудные времена одному – не выжить. Мир, который я знал – изменился. И мне стало в нем неуютно. Может быть, вдвоем  мы сможем построить новый?

- Почему же – вдвоем? – снова улыбнулся я. – Кроме меня у вас есть еще Альма. И – звезды…

  Для того, чтобы я лишний раз не напрягал горло, хитрый профессор придумал целую систему знаков. Обычные с виду жесты означали, что мне требуется срочно принести ему теплые тапки, или убрать со стола научную книгу. Про тапки лучше и быстрее соображала Альма, видимо, и раньше  занимавшаяся этим почетным делом. Просто теперь мы бегали за ними наперегонки.

- Гай! Не занимайся чепухой! – ворчал дядюшка. – Не отнимай у собаки ее законный кусочек сахара! Твоя задача – следить за моим письменным столом. В случае  если черти принесут к нам в гости святого отца, единственным украшением моего рабочего места  должна быть библия! Надеюсь, что в нашем городке никто не знает, что когда-то я преподавал астрономию в Лаудене!

  Кроме всего прочего, мое молчание решало довольно скользкий вопрос о том, как  я должен называть ученого при посторонних. На дворянского отпрыска я пока не тянул, и говорить «дядя», было бы странно. А скажи «хозяин» - и тут же возникнет вопрос – откуда я появился?

- Вопрос с дворянством мы со временем решим, – говорил Бартоломеус, сидя в кресле у камина с бокалом горячего вина. – Я сам займусь твоим воспитанием и образованием. Тем более, что тут нам с тобой и заняться больше нечем. Главное, что после моей смерти у тебя останется запись в церковной книге, о том, что ты – наследник этой фамильной груды камней.

- Вы торопитесь взглянуть на звезды с той  стороны? – грустно писал я на клочке бумаги. – И разве нет записи о моей смерти?

- Не волнуйся! Книга лежит в домовой церкви. И никто, кроме меня, ее уже давно не трогал. Строчки о твоей безвременной кончине я благоразумно и качественно залил чернилами. А копаться в нашем семейном склепе никто не додумается.

Так что ты можешь не беспокоиться. Тем более, что кое-какие запасы у меня от прежней жизни остались. Потом я покажу тебе все свои тайники и ухоронки.

А пока давай займемся устным счетом. А то ты свои золотые запасы и оценить не сможешь…

  Впрочем, занимались мы не только этим. Куда бы я делся от любимой дядюшкиной астрономии? Разве что – залез в тайник и притворился  римской монетой?

- Почему вы так любите смотреть на звезды? – спрашивал я.

- Хочу убедиться в том, что человечество - единственное разумное сообщество на планете. Правда некоторые допускают, что мы тут не первые, и до нас кто-то был, но вымер. А все странные следы на теле Земли - результат воздействия природных сил, не связанные с разумной деятельностью. Тот факт, что они напоминают последствия военных действий, простое совпадение. Следы эти древние настолько, что человек либо ещё не появился, либо был неграмотным дикарем.

- А вы хотите именно убедиться?

- Конечно, нет, мой юный друг! Тут я лукавлю. Точнее, репетирую свою речь перед каким-нибудь епископом, если нашу обсерваторию обнаружат, и меня призовут к ответу – зачем я держу в доме «бесовские» механизмы?

- Но почему святые отцы объявили астрономию еретическим учением? – воскликнул я, едва не закашлявшись снова. – Это всего лишь наука о движении светил! Она не выступает против Бога и не призывает свергнуть короля. Да и магии в вашей «небесной трубе» - не больше, чем в любой печной. И всякий, кто в нее посмотрит, сможет легко в этом убедиться.

- Однажды кардиналы уже посмотрели в телескоп прославленного Николло Галилео,  - грустно вздохнул Бартоломеус. - Ничего хорошего науке это не принесло.

  Видя, что я вопросительно смотрю на него, ученый достал с полки большую карту звездного неба и развернул ее на столе.

- Я и забыл совсем, что ты не знаком с его учением. Боже мой, куда мы катимся?! Людям с ранних лет внушают, что звезды – это прибитые к небу фонарики, а Солнце носится вокруг Земли, как муха возле банки с вареньем. А все потому, что церковникам удобнее держать народ в невежестве! Так он отучится задавать лишние вопросы и окончательно решит, что есть, пить и замаливать грехи – единственный смысл жизни. Впрочем, я отвлекся. Посмотри на эту схему, Гай!

  Острый палец Бартоломеуса воткнулся в край карты, где был нарисован маленький голубой шар и большой желтый. Их соединяли изогнутые красные линии.

- Великий Николло Галилео, - важно произнес «дядюшка». - сконструировал первый в мире телескоп. И  когда он посмотрел в него, его взгляду открылась поразительная картина! Он увидел горы на Луне, обнаружил, что Млечный путь – не серебристый туман, а огромное скопление звезд. Но главным было не это! Проведя множество наблюдений за движением планет, Галилео, наконец, открыл, что это наша Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот! И вот этого открытия церковники ему не простили…

  Я вгляделся в странный рисунок. Представил себе, как в черной пустоте неподвижно висит огромный огненный шар, а вокруг него, легко, словно танцовщица, кружится наша планета. Потом подумал о том, сколько таких светил и вращающихся вокруг них планет таится в глубинах Вселенной, и у меня слегка закружилась голова.

- Но, что плохого было в этом открытии? – упрямо спросил я. – Не все ли равно кардиналам, что вокруг чего кружится?

- К сожалению, не все равно, - поник головой Бартоломеус. - Выслушав доклад Галилео, святые отцы мигом сообразили, что он полностью противоречит тексту Библии, где строго говорится о неподвижности Земли и движении Солнца. «Это что же такое?! – возмутились мракобесы. - Сегодня какой-то ученый опровергает Святое Писание, а завтра посягнет на власть самого Папы Римского и Католической церкви?» И объявили учение Галилео ересью! Более того! Совет кардиналов приказал сжечь все звездные карты и трактаты великого ученого.

Я помню, как в главном зале Лауденского университета зачитывали проклятый Указ.

  Бартоломеус горько усмехнулся и процитировал наизусть:

- Утверждать, что Солнце стоит неподвижно в центре мира - мнение нелепое, ложное с философской точки зрения и формально еретическое.  Так, как оно прямо противоречит Священному Писанию. Утверждать, что Земля не находится в центре мира, что она не остаётся неподвижной  и обладает даже суточным вращением, есть мнение столь же нелепое, ложное - с философской и греховное с религиозной точки зрения. …И чтобы никто отныне, какого бы он ни был звания, и какое бы ни занимал положение, не смел печатать  или содействовать печатанию трудов проклятого еретика Галилео, не смел хранить их у себя или читать, а всем, кто имеет или впредь будет иметь их, вменяется в обязанность - немедленно представить сии еретические бумаги  местным властям или инквизиторам.

  Он тяжело вздохнул и развел руками:

- Этот день стал началом конца университета. Сначала  церковные власти закрыли факультет астрономии, потом, на всякий случай, прикладной механики, а после уж взялись за гуманитарные науки. В самом деле! Как смеют эти дерзкие школяры сочинять вирши или голосить песенки, воспевающие что-то иное, кроме божьего или королевского величия? Кстати, наш бедный, добрый король Вильгельм пытался оспорить решение Папы Римского. Но разве может государь небольшой страны победить в споре с главой католической церкви?!!  Так мне пришлось отправиться в изгнание вместе с остальными студентами и преподавателями.

 Я крепко сжал руку старого ученого, не зная, чем его утешить.

- Мне очень жаль вас, дядюшка.

  Бартоломеус потер кончик длинного носа и неожиданно улыбнулся:

- Но безмозглые церковники просчитались! Можно уничтожить человека, но нельзя задушить истину. Она все равно прорастет сквозь все безумные  запреты, как трава через пепел пожарища. И то, что мы нашли друг друга – доказывает это. Мой мальчик, не жалей меня! Я научу тебя всему, что знаю сам.

  Дядя прижал меня к себе и пригладил мои растрепанные волосы.

- И буду счастлив, зная, что великое учение о движении звезд не канет вместе со мной во мрак небытия, а прочно осядет в этой упрямой, лохматой головенке. Ты готов узнать все тайны небесных светил, Гай?

- Да! – радостно выдохнул я.