- Как же я их ненавижу! – неожиданно произнес дядя, и я поразился застарелому гневу, прозвучавшему в голосе добрейшего ученого. - Лучшие люди гибнут на эшафоте, страна скатывается в пучину первобытного невежества, а эти толстомордые лицемеры, как ни в чем не бывало, живут в свое удовольствие. Жрут, пьют за чужой счет, доносят, подличают, творят непотребства. И таких на свете – тысячи! Покидая разоренный университет, я надеялся, что хоть здесь, в глуши, займусь чистой наукой. Отгорожусь от грешного мира и забуду все эти ужасы, как страшный сон. Но, видно, мир от меня отгораживаться не хочет.

А иногда мне становится стыдно за то, что я трусливо отсиживаюсь  в тиши и спокойствии, в то время как люди вокруг страдают.

- Вы же все равно не сможете им помочь, - успокаивающе заметил я. – Лучше вспомните, что шесть лет назад вы совершили поистине мужественный поступок, приютив у себя сына государственного преступника, то есть  меня.

Говорят, что за спасенного сироту – прощаются все  грехи. Не корите себя, дядюшка! Один человек все равно не исправит судьбы мира…

- Я понимаю, но мне от этого не легче, - вздохнул Бартоломеус. – Ладно, племянник, оставим философские раздумья для зимних вечеров. А сейчас на носу – осень, и нам необходимо озаботиться запасами. Так что там с огородом? Надеюсь, мы скормили зловредному брату Кларенсу не всю капусту?

  После короткого совещания и осмотра кладовых выяснилось, что у нас неплохой урожай овощей, имеются три мешка муки, которые я выменял в деревне  за серебряный поднос, плюс запас копченого мяса. Гостивший однажды в замке случайный охотник научил меня пользоваться самострелом и ставить силки. С тех пор, уходя в лес, я, как правило, не возвращался без свежей дичи.

- В общем, неплохо, - подытожил дядя. – До зимы доживем, а там еще раз наведаемся в город с остатками фамильного золотишка.

 Тут он критическим взглядом смерил мою фигуру.

- Хотя тебе, пожалуй, лучше будет поехать туда прямо сейчас. Это просто жуть, на кого ты похож! Штаны – короткие, куртка – на локтях продранная. Если в мой замок заглянет еще один странствующий мошенник, то просто не поверит, что ты – потомок древнего дворянского рода. А это чревато для нас разными неприятностями! Поэтому – собирайся и езжай в город. Зайдешь там в лавку готового платья.

- Дядюшка, но это может обождать, - взмолился я, чувствуя, что все мои утренние планы стремительно начинают рушиться.

 Но Бартоломеус был неумолим.

- Мой мальчик, я не для того спас тебя шесть лет назад, чтоб увидеть, как ты сейчас постепенно превращаешься в огородное пугало! Возьми вон тот кувшин из литого серебра и три золотые монеты старинной чеканки.  Надеюсь, на новый наряд этого хватит.

- Даже более – чем,  - проворчал я, послушано принимая дары.

 Спорить с ученым, когда его одолевал внезапный приступ заботы обо мне, было бесполезно. Да и не хотелось огорчать самого близкого человека. И я послушно потащился в конюшню.

В город я въехал, когда день уже перевалил за половину. И привычно удивился толкотне и суете. Узкие, стиснутые каменными домами улочки, были заполнены народом. Кто-то куда-то торопился, кто-то, ругаясь, счищал грязь с башмаков, случайно наступив на обочину, впереди сцепились дышлами  и никак не могли разъехаться две телеги.  Двигаться  дальше верхом было уже невозможно, и я спешился, привязав нашу старушку  возле ближайшей харчевни. А потом пошел  вперед, лавируя среди толпы. Улица петляла, из распахнутых дверей трактиров, доносились вкусные запахи. На одном крыльце хозяйка со служанкой трясли перину, на другом сидел мальчишка в драных штанах  и дразнил щепкой собаку. Люди мелькали вокруг, обгоняя меня, и я, то и дело, ловил отголоски чужих разговоров.

- Сынка моего в армию забирают, говорят, война большая будет…

- Поедешь на ярмарку, пива много в трактире не пей, а то знаю я тебя!

- Вчера, божией милостью, еретика сожгли. Хорошо, паскуда, горел!

- Мука опять подорожала! Это что ж такое делается, люди добрые? Как мне семь ртов прокормить?!

- Покупайте святые индульгенции! Наш Папа  в милосердии своем  дарует всем отпущение грехов!

 Духота и скученность в какой-то миг стали невыносимы! Я остановился, прислонившись к стене, и, почти задыхаясь, поднял голову.
Высоко надо мной, стиснутое острыми гранями черепичных крыш, светлело небо. Солнечный прогал стремительно затягивали серые облака, но даже такое, тусклое и тревожное, как и все в этом городе, оно оставалось свободным и высоким. Я судорожно вдохнул полной грудью и постарался успокоить бешено колотящееся от непонятного волнения сердце. Потом снова перевел взгляд на суетящуюся толпу.

Ну, неужели никто из вас не способен хоть раз оторвать взгляд от унылой земли и поглядеть наверх?! Толстый лавочник, пересчитывающий медяки на широкой, как лопата, ладони! Ведь ты же был когда-то мальчишкой? Может, даже мастерил бумажных голубков и подбрасывал их вверх с высокой остроконечной крыши. Почему же ты все забыл?
А ты, тощий и бледный, как моль, монах с пачкой индульгенций в руке? Не всегда же ты был таким! Быть может, ты попал в монастырские стены совсем еще юным и, распевая очередной псалом, не раз бросал тоскливый взгляд за решетку окна, где сияла веселая синева? Отчего же ты не сбежал из этой пропахшей ладаном темницы, раз небо манило тебя?
Усталая женщина в полосатом чепце, сгибающаяся под тяжестью большой корзины!  Ты же, наверняка, помнишь, как гуляла летними днями с будущим женихом по зеленому городскому валу. А он шептал тебе ласковые слова, и небесный купол возвышался над вами.  И твои глаза сияли от счастья  ярче его лазури. Ну, подними хоть раз голову, вспомни это веселое время!
Господи, люди, зачем вы все время страдаете, отчего мучаете друг друга, боретесь за кусок хлеба, беспрестанно воюете?! Ведь небо над вами – одно! И под ним есть место всем – молодым, старым, робким, бесшабашным, твердо стоящим на земле и мечтателям!

Тут мне пришлось прервать длинную мысленную речь. Потому что, задумавшись, я и сам не заметил, как отошел от стены, и двинулся черти куда, поперек толпы. И совершенно неожиданно налетел на какую-то старуху, тащившую в руках не меньше десятка корзин. Я охнул, тут же извинился  и принялся собирать с мостовой плетеный товар, пока его не затоптали прохожие. Бабка злобно зыркнула на меня, когда я протянул ей последнюю корзину, и что-то буркнула себе под нос. Я заметил, что выглядела она – хуже некуда! Спина сгорблена, будто переломана пополам, на лице – следы то ли ожогов, то ли еще каких старых шрамов, а единственный подслеповатый глаз прикрыт неряшливо свисающей седой прядью. Тем не менее, я поклонился бедной женщине и снова повторил вежливые слова. Она отвернулась и оперлась на руку худенькой девушки. Почему-то спутницу корзинщицы я заметил только сейчас. Девушка  нерешительно обернулась  и вдруг обожгла меня такой пронзительной синевой глаз, что я снова замер посреди улицы, как последний дурак.

Но незнакомка   тут же поспешила вперед вместе с бабкой, как-то странно пряча левую руку под передником. И я с грустью понял, что не узнаю ее в толпе, даже если вновь увижу. Мало ли синеглазых девушек в этом несчастном городе? А черты ее лица я толком не разглядел под дурацким белым чепцом с широкими полями. Правда, бабулька у нее уж больно страховидная! По ней бы и синеглазку можно было бы разыскать!

Я вздохнул, понимая, что ухлестывать за приятными незнакомками в моем положении – последнее дело. Обретающийся в бегах сын преступника, липовый владелец кучи старых камней, по ошибке названной замком… Кому такой нужен? Да к тому же, дядюшка не раз предупреждал меня, что в «большом мире» очень строгие законы насчет общения юношей и девушек. Будущих мужей дочерям подбирают строгие отцы. А знакомство на улице и вовсе считается неслыханной дерзостью, граничащей с развратом. Тут уж недолго и до знакомства с тюрьмой или, чего доброго, святой Инквизицией!

- Размечтался, птиц ободранный! - сердито сказал я сам себе. - Думай лучше, как быстрее одежку  купить, чтоб домой вернуться засветло. Потому  что ясных дней становится все меньше, а проводить заветный опыт под дождем – чистое самоубийство! Ты же не хочешь отложить дело всей твоей жизни до будущей весны?

 И с этими словами я решительно поспешил в лавку, стараясь не разглядывать больше прохожих, и не думать о встреченной девушке. Первым делом следовало купить приличную куртку. Слава Богу, она быстро нашлась. Мне даже немного скинули цену – и одной монеты вполне хватило. Ибо лавочник был просто счастлив, что я освободил его от негодного  товара.

И то сказать – на мужчину нормальной комплекции она не лезла, а ребенку – была слишком длинна. Расположенные внизу карманы  не оставляли возможностей  укоротить изделие. А застегнуть его получилось только на такой ходячей вешалке, как я. В этой же лавке нашлись вполне приличные сапоги, которые в комплекте с моими «укороченными» штанами, смотрелись очень даже ничего.

В эти сапоги тоже, кстати, никто до меня влезть не смог – голенища были слишком узкими. Я без сожаления расстался со второй монетой, получил на сдачу цветастый платок, и быстренько переоделся. Мельком глянул в темное зеркало  и остался вполне собой доволен: высокие сапоги и бархатная куртка совершенно меня преобразили. Дворянин – не дворянин, но и не разбойник с большой дороги. Вот теперь можно было смело тащить к ростовщику свой, точнее, дядюшкин, кубок. А зайди я к нему в прежнем виде – меня могли бы принять за воришку. А с ними в городе разговор короткий - загремишь в тюрьму и поминай, как звали!

Вынужденную дружбу с хозяином этого неуютного местечка водил, а точнее сказать, поддерживал наш ученый астроном, изредка сбывая ростовщику столовое серебро и прочие остатки фамильной роскоши, а порой и приобретая какие-нибудь приборы. Во всяком случае, запасные стекла для телескопа он неожиданно нашел именно здесь. Я в этой лавке бывал всего пару раз, да и то – вместе с дядюшкой. И поэтому с трудом ее обнаружил, проплутав по узким улочкам добрых полчаса.

Подобные заведения, в силу своей природы, мало, кому известны, кроме тех несчастных, которые вследствие собственного расточительства  или неудачно сложившихся обстоятельств - приходят искать  временного облегчения своей участи. К тому же, как я смутно помнил, тут был еще второй вход – для «приличных людей». Ибо не все готовы выставлять свои трудности на всеобщее обозрение. Как говорится, даже бедность имеет свои оттенки.

Я толкнул неприметную обшарпанную дверь, спустился вниз по трем ступенькам  и оказался в странном темном помещении, набитом шкафами и витринами. Простенькие ювелирные изделия перемежались в них с носильными вещами, а с полок выглядывали старинные подсвечники и толстые молитвенники в пестрых переплетах. Картину довершали три флейты, скрипка, и почерневший от времени портрет какого-то вельможи. На стене висело пыльное ружье и парочка кривых кинжалов. Впрочем, оружие пребывало здесь, скорее, для устрашения клиентов, не отличавшихся благонадежностью. Я мысленно усмехнулся, представив себе в этой лавке нашего давешнего гостя. Пройдоха Кларенс, продающий душу, то есть, тьфу, своего осла или библию, потешил мое воображение. Отвлекшись на эту весьма забавную картинку, я не сразу сообразил, что девушка, стоящая возле прилавка, - та самая  незнакомка.
Она что-то тихо говорила хозяину заведения. А тот  озабоченно царапал старым пером в конторской книге, не обращая на девушку ни малейшего внимания. Потом с треском захлопнул свою книгу  и, недовольно буркнув, указал рукой на дверь. Бедняжка со вздохом сгребла с прилавка какие-то побрякушки и пошла к выходу. Я бросился за ней, мгновенно  забыв, зачем пришел. Нагнал девушку посреди кривого пустынного переулка и торопливо сказал:

- Сударыня, не надо плакать.

  Она испуганно отшатнулась от меня и прижалась к стене, опустив голову. Проклятый чепец опять скрыл ее лицо. Незнакомка беззвучно шевельнула губами, и я скорее угадал, чем услышал тихий вопрос:

- Что вам от меня нужно?

- Просто хочу вам помочь! – выпалил я, вновь чувствуя себя идиотом.

 Ну вот, собрался помочь бедняжке, а вместо этого напугал ее до полусмерти. Пресвятые Небеса, ну как же мне успокоить девушку? Если начать тут же совать ей последнюю монету, то она решит, что я, как последний мерзавец, добиваюсь, таким образом, ее благосклонности.
Растерявшись не меньше моей собеседницы, я зачем-то пригладил волосы, улыбнулся, и почти жалобно произнес:

- Сударыня, выслушайте меня, прошу вас. Вы разве меня не узнали? Я – тот самый неуклюжий болван, что чуть не сбил с ног вашу почтенную бабушку. И теперь должен искупить эту вину.

  Она слегка подняла голову, вглядываясь в мое лицо. Тут я понял, что незнакомка может и не узнать меня по причине нового наряда. И снова заговорил, путаясь в словах, и отчаянно ругая отсутствие всякого опыта в общении с противоположным полом:

- Честное слово, уверяю вас, я не злодей! Просто не могу спокойно смотреть, когда кто-то плачет. Особенно, красивая девушка.  Ой, простите меня, пожалуйста, кажется, я сейчас сказал дерзость. Но мне, действительно, стало очень вас жаль. Этот ростовщик – сущий людоед! Уж мы с дядюшкой знаем его, как облупленного. Вам с таким чудовищем лучше бы и не встречаться!

- Так ведь выхода другого нет, - тихо ответила незнакомка. - У нас с бабушкой почти не осталось денег. И хозяин дома грозится вышвырнуть нас на улицу

- Так я же за этим вас и остановил! – воскликнул я, радуясь, что девушка все-таки заговорила со мной. – Вот, берите! И клянусь честью, что ничего не потребую от вас взамен.

  С этими словами, я, осмелев окончательно, взял девушку за руку и вложил в ее ладонь последнюю золотую монету. Заметив при этом, что пальцы у нее были очень тонкими, но с загрубевшими кончиками, как у швеи или корзинщицы.

- Так вот почему ее бабка тащила с собой кучу корзин! – дошло до меня. - Но поделками из лозы в наше время не прокормишься. На что же они живут, бедолаги?

  Девушка, тем временем, потрясенно рассматривала блестящий кругляшок.

- Это же чистое золото! – произнесла она уже громче. - Сударь, я не могу принять такой дар от незнакомого мужчины.

- Ну, считайте, что вы подобрали эту штуку в канаве, - уже слегка рассердившись, заявил я. - Потому что  если вы сунете мне монету обратно, я швырну ее, куда сказал! Сударыня, если вы не верите в мои добрые намерения, можете считать меня сумасшедшим богачом, раздающим деньги направо и налево.

  И тут девушка впервые улыбнулась!

  Робко и несмело, но на ее губах в этот миг словно бы расцвел маленький цветок.

- Так-то лучше, - проворчал я. - А теперь очень прошу, подождите меня здесь. Я закончу все дела с ростовщиком и вместе мы придумаем, как помочь вам и вашей бабушке.

  Незнакомка кивнула и снова потупила взгляд. Левую руку девушка так и не достала из-под передника, и я даже подумал, что она у нее сломанная или поврежденная. И разглядеть собеседницу я опять  не успел. Смог заметить только, что синие глаза ее темнеют, когда она  волнуется, а губы у нее - нежно-розовые и очень красивых очертаний. Тут я слегка покраснел, потому, что раньше никогда не разглядывал так пристально приятных незнакомок. И сделал шаг назад, приветливо помахав ей рукой:

- Так вы ждите здесь и никуда не уходите. Я отдам людоеду одну фамильную штуку и сразу же вернусь.

  Но когда я прибежал обратно без кувшина  и с набитым кошельком, то девушки в переулке уже не было…