(шесть лет спустя)

Я проснулся очень рано и долго не мог понять, что же могло разбудить меня так внезапно? Ночью мы с дядей привычно вели наблюдения  и легли уже под утро. Если честно, я собирался  встать не раньше полудня. А сейчас, судя по положению солнца на небе, всего лишь часов девять, не больше.
 Зевнув во весь рот, я неохотно встал с кровати. Густой поток золотых лучей лился на подоконник, и в нем весело плясали пылинки. Оглушительный щебет ласточек раздавался, казалось, над самым ухом.
Я высунулся в окно. Чернокрылые птицы  нарезали в небе круги, готовясь к отлету на юг. Сегодня я впервые  глядел на них без зависти. Улыбнувшись маленьким хлопотуньям, я перевел взгляд дальше, туда, где на горизонте вставала синяя полоса леса, пересеченная тонкой чертой далекой башни. На лошади до тех мест скакать полдня, а пешком – и вовсе неведомо, когда доберешься. Но если мне сегодня все удастся…
Одна из ласточек  бесцеремонно пронеслась возле моей щеки, насмешливо свистнув при этом. Мол, зачем ты, глупый двуногий, опять торчишь у окна? Не иначе, как на нас, свободных пернатых любуешься? Я погрозил ей вслед.

- Не думай, пташечка, что ты здесь самая умная! Подожди, мы еще устроим с тобой догонялки в небесных полях.

  С этими словами я все-таки отошел от окна и начал одеваться. Осень и зима в нашем краю наступают рано, так что сейчас, несмотря на яркое солнце, снаружи ощутимо тянуло стылым ветерком и запахом дыма. Да и в густой зелени леса, то тут, то там уже  проглядывали  желтые пятна.

- Скоро начнется пора осенних бурь,  - пробормотал я вслух.

- И мою мечту придется отложить до будущей зимы

  Привычка говорить с самим собой выработалась у меня постепенно.

Дядюшка, опасаясь за мою жизнь, упорно представлял меня всем, случайно заехавшим в замок, как своего немого от рождения племянника. А кропотливые наблюдения за небосводом тоже не располагали к болтливости. И хотя в редкие свободные минуты мы с Бартоломеусом охотно общались, все же большую часть времени мне приходилось помалкивать. Ну, или тихо шептать себе что-то под нос.
Я натянул на плечи куртку  и почувствовал, как правый рукав предательски затрещал на локте. Мда-а! Похоже, все-таки придется тащиться в город за обновкой.
 Как говорил Бартоломеус: «Мой галчонок превратился в журавленка». Это он намекал на то, что за все годы жизни в замке я, тощий, мелкий, чернявый мальчишка вытянулся и сильно подрос, но веса при этом не набрал. Да уж!

Когда я наклонялся над   колодцем  или чистил мелом старинные серебряные подносы,  мое отражение казалось мне рисунком неумелого художника, состоящим из одних углов и тонких линий. Ноги – длинные, локти – тощие, скулы и подбородок такие острые, что уколоться можно. Нос – точно журавлиный клюв! Сам себе я иногда напоминал трехногий штатив, на котором стоит дядюшкин телескоп. Увенчанный копной лохматых, неумело подстриженных темных волос. Правда, в плечах я немного раздался вширь. И это, в общем-то, неудивительно, если учесть, что за эти годы мне пришлось овладеть кузнечным делом и  научиться менять подковы у нашей старой лошади. Мне даже пришлось спускаться с горы  и идти в дальнюю деревню, чтобы брать там «уроки» у местного кузнеца.

Мысли о подковах вызвали в моей памяти образ лошади, а вслед за ним – воспоминание о странном звуке, разбудившем меня такую рань. Вопило  явно какое-то копытное, но при этом не конь. Я потер затылок и понял, что это был за звук. Ослиное ржание! А означать это могло только одно. И оно было весьма неприятным.

Скривившись, но, понимая, что плохого не избежать, я кубарем скатился по замковой лестнице  и выскочил во двор. Одолел его в два прыжка и толкнул позеленевшую от времени створку ворот.

Ну, так и есть! За воротами на истово орущем осле восседал странствующий монах. Очень типичный образец для этой братии! Одет в засаленную рясу, подпоясанное веревкой толстое брюхо свешивается набок, щеки багровые, как спелая свекла, а нос скорее напоминает гнилую сливу.

«Святой» странник икнул и уставил на меня мутноватый взгляд.

- Мир дому сему! – гнусаво провозгласил он. – Ответствуй, во имя Господа, юноша, не найдется ли здесь горячий завтрак и кружка доброго эля для смиренного брата Кларенса?

  Я хмуро затоптался на месте. Впускать неприятного гостя было противно, не впускать – опасно. В городе говаривали, что в последнее время  дороги буквально наводнили этакие «смиренные братья». Они без спроса вваливались в дома и харчевни, пили, ели за троих и, как правило, оставались на ночлег.

Причем считалось, что за незваных гостей «платят благодатью Небеса», то есть,  не платит никто. Эти назойливые типы не только обирали честных хозяев, но еще и подслушивали - не ведутся ли где «крамольные, еретические разговоры». Сами же провоцировали людей на неосторожные высказывания, а потом с удовольствием доносили на них святой Инквизиции и пересчитывали иудины серебренники  в кошельках.

Вот поэтому у меня не было никакого желания угощать паршивого странника. Но отказ принять «святого братца» выглядел бы более чем подозрительно. К тому же, живя в глуши и занимаясь только наукой, мы с дядюшкой как-то потеряли из виду окружающую действительность.  А шляющиеся по дорогам монахи могли бы рассказать много интересного о том, что сейчас делается в мире и кто нынче занимает трон – пресловутый герцог Филипп или новый интриган.
И я решился. Шагнул назад, промычал что-то невнятное  и сделал приглашающий жест. Брат Кларенс удивленно зыркнул на меня поросячьими глазками:

- Так ты нем, сын мой?

 Я кивнул и снова махнул рукой в сторону ворот. Монах  ухмыльнулся и потрусил на осле по двору, фальшиво распевая какой-то священный гимн. Мне оставалось только пойти за ним следом. Брат Кларенс спешился  и кинул мне поводья. Я отвел ушастого в стойло  и вернулся  в замок. В большом зале , как ни странно,  уже сидел Бартоломеус  и преспокойно листал страницы библии. Должно быть, дядюшка, услышав поутру ослиный рев, тоже догадался о появлении малопривлекательного гостя.

- Мир тебе, достопочтенный хозяин! – елейным тоном прогнусил монах. - Вижу, что я попал в обитель людей скромных и набожных.

  Он надулся и с недовольным видом оглядел закопченные стены, кое-как прикрытые выцветшими гобеленами. Потом придвинул стул и без спроса сел к столу.

- Мир и вам, святой отец, - приветливо ответил ученый, откладывая в сторону Святое Писание. – Я и мой убогий племянник живем в этом тихом приюте, отдавая все свое время домашним заботам и спасению наших грешных душ. Мы ежедневно молимся и каждую неделю истово постимся, отвращая плоть от греха чревоугодия.

  Я еле сдержался, чтобы не хихикнуть в кулак. Когда дядюшка начинал вот этак вещать, принимая незваных гостей, мне всегда хотелось спросить его: почему он посвятил свою жизнь науке о звездах, а не балаганным подмосткам? Поскольку  в Бартоломеусе явно пропадал незаурядный актер.
Тем временем, брат Кларенс, услышав про отказ от чревоугодия, нахмурился еще сильнее  и даже слегка побледнел.

- Но вы же не откажете в корке хлеба умирающему от голода страннику? – почти испуганно спросил он.

- Конечно, нет! – с преувеличенной охотой ответствовал дядюшка. - Подождите одну минутку, святой отец. Я дам указания своему слабоумному племяннику.

  Я, не обладая и сотой долей таланта дяди, старательно расплылся в идиотской ухмылке, и вопросительно поднял брови.

- Что нести этому обжоре? – еле двигая губами, спросил я, когда мы предусмотрительно отошли в другой угол зала. - Имейте в виду: пойманных вчера куропаток я ему не отдам!

- И не надо! – подмигнул мне ученый. - Тащи сюда тушеную капусту. Это же самая лучшая закуска! И выставить на стол не стыдно,  и сожрет – не жалко!!!

  Я кивнул в ответ и помчался за пресловутым овощем. Щедро навалил целое блюдо, кинул туда пару ломтей черствого хлеба и бухнул все это на стол прямо перед лиловым носом святоши.

- Сегодня постный день, отче, - лицемерно поджав губы, пояснил Бартоломеус.

  На брата Кларенса было жалко смотреть. Он скривился от отвращения, но все же попытался пропихнуть в себя  ложку холодной капусты.

- И как вы можете это есть, сын мой? – пропыхтел он.

 Дядя старательно изобразил удивление:

- Сей целебный овощ был известен своими поистине уникальными свойствами еще в Древнем Риме - с мягкой укоризной заметил он.

- Ибо еще патриций Марк Порций Катон Старший в трудах своих отметил: «Ежели тебя скосил зловредный недуг – пей капустный отвар семь дней подряд, а коли почувствуешь голод, на восьмой день съешь вареной капусты и хлеба». Капусту можно есть с уксусом, огурцами и медом, Вымытую, высушенную, нарезанную капусту с рутой, кориандром и солью мы с племянником едим еще с большей охотой.

- Довольно о капусте, достопочтенный хозяин, - торопливо сказал монах, отодвигая от себя ненавистное блюдо. – Кстати, насчет питья. Не найдется ли у вас глоток эля, чтобы промочить пересохшее от дорожной пыли горло?

- Эля нет, ибо мы с племянником убежденные трезвенники! – гордо ответствовал Бартоломеус. - Но ради вас, брат Кларенс, я сию же минуту попрошу моего нерасторопного родственника выжать свежий капустный сок.

- Благодарю вас, не надо! – завопил монах.

  И торопливо вынул из кармана рясы плоскую дорожную флягу. Приложился к ней, побулькал  и с удовлетворенной ухмылкой сунул обратно.

- Как приятно встретить в столь далекой провинции грамотного и набожного человека, - вздохнул он. – Впрочем, в больших городах тоже встречаются наши соратники, всецело преданные делу святой Матери-Церкви.

  Он шумно выдохнул и снова глотнул из фляжки. Дядя заметно подался вперед,  я тоже весь обратился в слух. Подвыпивший монах мог начать рассказывать, где бывал, и случайно поведать нам нечто важное.

- Милостями Господа нашего, страна сия процветает и живет в мире и согласии, - икнув, начал рассказ брат Кларенс. - После бесславной гибели короля-еретика Вильгельма его светлость герцог Филипп объявил себя временным наместником на престоле. И короноваться в своей великой скромности пока не спешит. Народ живет припеваючи и ежеминутно славит мудрость и доброту герцога! Десяток горных селений сильно голодает – там случился неурожай. На все воля божия! Вчера в городе сожгли очередного еретика – тайного приверженца галилейского учения. В подвалы Святой Инквизиции месяц назад доставили по доносу трех молодых ведьм. Две уже признались во всех грехах.  Да славится наш Святейший Папа! На дорогах появились разбойничьи банды, а монастырь святой Перхты удвоил подати с местного населения. Неблагодарные крестьяне попытались бунтовать. Его светлость уже послал в эту провинцию карательный отряд. На границах неспокойно. Славный герцог Филипп объявил войну сразу двум державам и теперь не может собрать достаточную армию для ведения боев на двух фронтах. Господь управит! В общем-то, вот и все новости.

  Я видел, как Бартоломеус бледнел с каждым услышанным словом и отчаянно желал паршивому монаху поскорее заткнуться! Словно услышав мои слова, брат Кларенс выдул из фляги последний глоток, блаженно погладил себя по брюху и грустно сказал:

- Прощайте, добрый хозяин! Мир тебе и твоему скудоумному племяннику. Да не иссякнет у тебя на огороде прокля… хм, прости господи, целебная капуста. Двинусь-ка я, пожалуй, дальше. Может, в городе мне удастся побольше пожра…то есть донести на кого-то…хм, да что ж за искушение? Так и лезут на язык непотребные слова. Я хотел сказать: подкрепить свои силы.

  Монах встал и, пошатываясь, пошел к выходу. Но остановился у двери и неожиданно обернулся.

- Да, дети мои! – с пьяной откровенностью поведал он. - Наш аббат недавно хвалился, что случайно оказался свидетелем беседы великих кардиналов. И его высокопреосвященство говорил соратнику по Святой Церкви, что под пытками убийца богомерзкого Вильгельма признался, будто последними словами короля было что-то о спрятанной древней реликвии. Но куда пропала та реликвия, не знает даже сам Глава нашей доброй Матери-Церкви.

 Брат Кларенс внезапно протрезвел и глянул на нас с дядей пронзительно и зло. Признаться, услышав об отце, я слегка вздрогнул  и едва не выронил тяжелую кружку. Бартоломеус встал и незаметно сжал мой локоть.

- Мир вам по пути, добрый брат, - громко сказал дядя. - Или, может, вы хотите заночевать у нас?

  Монах отшатнулся, как видно, вспомнив  лекцию про «сто рецептов из капусты», торопливо благословил нас и выскочил наружу. Громкий рев осла постепенно затих вдали. Дядя облегченно выдохнул, отпустил мою руку и упал в кресло.

- Ты чуть не выдал себя, Гай, - грустно произнес он. - С такими типами надо держать ухо востро!

  Я виновато хмыкнул. Посмотрел на Бартоломеуса, и острая жалость резанула сердце. Ученый выглядел совершенно измученным. Кажется, я только сейчас заметил, как сильно постарел за эти годы мой дядя. Падающие на воротник пушистые волосы стали совсем седыми,  под глазами прибавилось морщин.

 А тело приобрело пугающую легкость, почти воздушность.  И только большой крючковатый нос неизменно изгибался книзу, как клюв хищной птицы.

Я подошел к Бартоломеусу и осторожно положил руку на его хрупкое, словно бы сплетенное из тонких веточек плечо.

- Зато вы были великолепны, дядя! – улыбнулся я.

– Если бы не ваша гениальная идея с капустой, этот мракобес проторчал бы у нас в замке черт знает сколько времени!